Дело мерзкого снеговика

И Элизабет Ресторик, которая свешивалась с балки посреди потолка, с тонкой веревкой, дважды обернутой вокруг шеи, до сих пор оставалась юной. Она была девственно нагой. Даже после смерти ее тело было так совершенно, что слегка перехватывало дыхание. Сияя в блеске утреннего снега, с накрашенными красным лаком ногтями на ногах, которые были так близко к полу, что казалось, она стоит на цыпочках, ее тело приковывало взгляд и наполняло сердце странным трепетом. Найджел понял, какой неотразимой красотой обладала девушка при жизни.

Нет, она была женщиной, а не девушкой, это читалось на ее лице. На нем, хотя слегка и искаженном самоубийством, – спокойном и будто чуть-чуть улыбающемся, – оставил свой след опыт. Вокруг карих глаз залегли тонкие морщинки, а тонкая кожа на висках казалась немного усталой. Несколько секунд Найджел был так заворожен ее красотой и чуть-чуть кокетливым взглядом, что его сразило, когда он наконец заметил ненормальную странность. Элизабет была накрашена. Поняв это, он уже не мог выбросить из головы сей факт, даже пока шли обычные проволочки расследования. Ее лицо было накрашено, пусть и не идеально – губная помада не совсем точно повторила контуры губ. Что ж, в такие минуты трудно ждать от руки повиновения. Найджелу показалось, что это многое говорит ему об Элизабет – например, ей могло надоесть накладывать свой макияж, глядя в глаза наступающей смерти.

Впрочем, возможно, все было и не так, просто она никогда не смывала свой дневной грим. Как заниматься такими вещами, когда на уме у человека страшное? Нет, это не имеет никакого значения, решил про себя Найджел. Просто он слегка утратил чувство реальности, глядя на это милое тонкое лицо в обрамлении спутанных темных волос. Бесцельно свисающая голова словно глядит на свое тело, тело девической невинности.

Здесь, как и говорил Хивард, ничего не трогали. Она не оставила никакой посмертной записки, разве что Хивард в своем смертельном страхе огласки мог ее забрать, решив, что так будет лучше. Хивард Ресторик или же еще кто-нибудь из заинтересованных лиц – ведь посмертная записка Элизабет легко могла затронуть не только его персону, подумал Найджел. Хотя вовсе не всем самоубийцам приходит в голову оставлять прощальные послания. И не исключено, что такой способ самоубийства – вывесить себя на всеобщее обозрение в своей нагой красоте – кое-что говорил об обуревавших Элизабет чувствах. Обстановка комнаты больше ничего не дала Найджелу – возможно, до тех пор, пока он не выяснит некоторые вещи. Он вышел и отыскал ступеньки вниз.

По пути в комнату миссис Ресторик он увидел внизу, в холле, ее мужа, говорившего с полицейским, который пытался незаметно стряхнуть с сапог облепивший их снег. Если уж, как был убежден Хивард, главный констебль воспрепятствует огласке, то не приходилось сомневаться, что уж простой деревенский констебль тоже должен быть у него в кармане. А как же насчет доктора Богана? И этот держал свой рот на замке? Задача показалась Найджелу еще более сложной. Хотя, конечно, пока у него нет повода думать, что, кроме факта самоубийства семейного эксцентрика, здесь есть что-то еще – то, что необходимо скрывать. Или же просто Хивард собирался объявить об этом при подходящем случае?

Шарлотта Ресторик сидела за своим письменным столом.

– Ваша жена – душка, – сказала она, – дети от нее уже без ума. А теперь входите и присядьте куда-нибудь. Что вы думаете обо всем?

– Могу я сначала задать вам несколько вопросов?

– Задавайте, почему бы и нет.

– Кто нашел тело?

– Милли. Горничная бедной Бетти. Сегодня утром в девять она постучалась к ней – Бетти всегда вставала поздно. Тогда Милли все и увидела, мы слышали ее крик.

– Что было потом? Вы все побежали наверх?

– Пошли Хивард, Эндрю и я. Тогда мы увидели, что случилось. Я хотела снять ее, бедную, но Эндрю сказал, что в комнате ничего нельзя трогать.

– Она не оставила никакой посмертной записки?

– Нет. Во всяком случае, мы ее не нашли. Может быть, она где-нибудь заперта. Мы подумали, что до прибытия полиции не надо ничего открывать.

– Не приходило ли кому-нибудь в голову проверить, мертва ли она?

– О, мистер Стрэнджвейс, мы это знали. И Эндрю почти сразу отправил Хиварда за доктором Боганом.

– Была ли дверь закрыта, когда Милли вошла?

– Не знаю. У нее есть свой ключ. Позвонить ей?

Тут же появилась сама девушка, глаза ее покраснели, она дрожала. Горничная подтвердила, что дверь была заперта. Нет, она не притронулась ни к чему в комнате, она бы ни за что не смогла, хоть за тысячу фунтов!

– А затемняющие занавески? Они были раздвинуты или задернуты? – спросил Найджел.

Милли ответила, что была слишком перепугана и не заметила.

– Они были задернуты, – сказала миссис Ресторик. – Мы и так видели Бетти – при свете, который шел через открытую дверь, но Эндрю раздвинул их, чтобы было больше света.

– А до этого там был полумрак? Я имею в виду, когда вы вошли, электрический свет в комнате не горел?

И Милли, и миссис Ресторик ответили, что не горел. —

– Хорошо, Милли, – сказал Найджел, – а когда вы видели мисс Ресторик в последний раз?

– Прошлым вечером в десять часов, сэр. Я поднялась наверх, хотела помочь ей улечься, бедная ее душа.

– А она не была в постели? Я думал, что вечером ей нездоровилось.

Миссис Ресторик бросила на него быстрый пристальный взгляд:

– Ей было нехорошо, поэтому она не и сошла к обеду. Но она не ложилась в постель, а просто оставалась у себя в комнате. Доктор Боган не хотел, чтобы у нее подскочила температура.

– Ясно. Так вы помогали ей раздеться, Милли? Я заметил, что вы не унесли ее одежду.

– Она велела не уносить, сэр.

Найджел удивленно поднял брови:

– Вы помните ее слова точно?

– Она сказала: «Не беспокойся сегодня о моей одежде, Милли. Ступай, ты славная девушка». И я пошла вниз и все думала, как это странно – мисс Элизабет всегда любила, чтобы ее одежду аккуратно складывали и уносили.

– Она казалась усталой? Подавленной?

Девушка на мгновение смешалась:

– По-моему, с ней должно было быть неладно, если она задумала такое, но мне тогда не приходило в голову, что она печальна, скорее, она была как-то взбудоражена.

– А это был последний раз, когда вы ее видели – до сегодняшнего утра? Когда вы уходили, она была в ночной рубашке?

– Да, сэр. Она занималась собой перед зеркалом, в рубашке и пеньюаре.

Внезапно у Найджела в глазах вспыхнула догадка, и он обратился к девушке:

– Занималась собой? Это значит, что она красилась?

– Нет-нет, сэр! Она уже смыла свой макияж и накладывала ночной крем. Она так делала каждую ночь.

– Да. Я понял, – ответил Найджел после паузы. – Скажите, Милли, вы умеете хранить тайну?

– О, сэр, конечно. А что это за…

– Прошу вас никому, абсолютно никому – слышите? – не говорить, о чем мы с вами беседовали.

Девушка пообещала, и ее отослали. Найджел отметил, что Шарлотта Ресторик пристально его изучает. Поднявшись, он рассеянно подошел к камину и рассеянно походил перед ним, взяв в руки рыбу, стоявшую на каминной полке, – тонкую и причудливую поделку из стекла, но идея, зревшая в его голове, была еще причудливей.

– Боюсь, я поняла, куда вы клоните, – прошептала миссис Ресторик. – Этого не может быть. Вы ошибаетесь, мистер Стрэнджвейс.

– Насколько хорошо вы знали мисс Ресторик? Она доверяла вам? Были ли у вас причины подозревать, что она замыслила самоубийство?

– Я никогда не знала ее по-настоящему, всегда восхищалась ею – она была так прекрасна и полна жизни! Но все же сомневаюсь, что какая-нибудь женщина, – миссис Ресторик слегка выделила это слово, – смогла бы постичь ее всю до конца. Буду с вами откровенна. Вы бы и сами скоро все поняли. Элизабет была привлекательна, совершенна с головы до ног. Одним из нас посчастливилось родиться такими, другим – нет. Да, она не доверяла мне. Она никогда не жила у нас долго, хотя для нее всегда была готова комната. Но Элизабет была скрытна и неуравновешенна – обычно она только и делала, что приезжала и уезжала, – у нее были свои доходы, так распорядился ее отец, и чаще всего она находилась в Лондоне или путешествовала.