Сначала отвести беду... (СИ)

Вилен Арионов

Сначала — отвести беду…

По- настоящему Иванов очнулся на пятый день после……после…….

До этого были какие-то всплески сознания, в которых ярко сверкали отдельные рваные картинки последних событий… Короткая жестокая схватка…Яркие вспышки почему-то совсем беззвучных выстрелов…Неожиданный удар сзади и долгое-долгое падение с балкона 5 этажа… Нет, вся жизнь не промелькнула перед ним, просто удивление и ожидание неизбежного…

По-настоящему Иванов осознал, что жив и лежит, вероятно, в госпитале на пятый день. Всё тело болело, обе ноги неестественно задраны и к ним подвешены грузы. Достаточно скверно, но это ещё не конец. Совсем не конец.

Иванов… Иванов…. Разве Иванов?

Да, конечно, Иванов. Пусть будет Иванов. Лев Гурыч Иванов. Ведь именно так назвал его Николай Иванович Леонтьев, создавая на основе долгих разговоров с ним знаменитый цикл романов о наиболее удачливом сыщике советской милиции. Потом российской милиции. Под этим именем его узнали миллионы читателей, запомнили, многие полюбили. И совершенно неважно, что в жизни его звали…. Впрочем, — Иванов. Лев Гурыч.

Разумеется, в жизни далеко не всё происходило так, как описывал Леонтьев.

Особенно в последние бурные годы, когда взгляды автора и прототипа его романов расходились и весьма серьёзно. Автор, как и многие до него, утверждал, что литературный персонаж со временем начинает жить самостоятельно, следуя своей логике жизни…. Но, скорее, всё же, логике автора. Ему же — прототипу — это часто не нравилось, было как-то обидно… Литературный двойник всё более отдалялся от него, становился ему чуждым. Иванову казалось, что и читательские симпатии к книжному сыщику стали меньше. Впрочем, кто знает? Анкетный опрос он не производил.

И вот, — у него есть время всё хорошо обдумать. Судя по поломанным ногам, по другим вполне осязаемым травмам, времени на раздумья хватит. Николая Ивановича Леонтьева, увы, уже нет. Спорить не с кем, а ответственность за….Иванова теперь лежит на нём.

Что ж, "что выросло, то выросло".

Он…да, да…он — Иванов, он — жив.

И будет теперь следовать своей собственной логике.

Простите меня, Николай Иванович, но о своих дальнейших делах я буду писать сам.

Фрагмент 1

Генерал — лейтенант Пётр Николаевич Беркутов в раздражении бросил на стол очки…

День не складывался с утра. А тут ещё позвонил министр и, весьма напористо напомнив ему о целом ряде зависших дел, поинтересовался, можно ли в ближайшее время надеяться на их завершение или, хотя бы, на заметное продвижение? И в совсем не свойственной ему манере спросил, не нужна ли Беркутову помощь? Пётр Николаевич отлично понимал, что помощи ему министр не окажет, так как нет у него специалистов, кроме тех, кого генерал мог бы привлечь и без высокой поддержки. А передать некоторые не вполне профильные дела в соседнюю "контору" министр никогда не решится, — это значило бы расписаться в бессилии. Такого "наверху" не допускалось.

И не могло начальство понять, не хотело понять, что розыскная работа состоит на 90 % из рутины, 9 % тоскливого ожидания и только одного процента темпераментной работы с бурными выбросами адреналина….И лишь этот единственный процент ложится позже в доклады об успешном задержании, разоблачении и т. п. Всё прочее, — издержки работы, в которые министр не хотел вникать.

И не должен вникать. Это было правильно. Беркутов понимал это, принимал и, в общем, не это тревожило его, заставляя всё чаще возвращаться к мыслям об отставке. Угнетало его то, что всё чаще он не понимал смысла указаний начальства, не понимал "высших соображений", лежавших в основе распоряжений руководства.

Более 40 лет отданных работе в милиции приучили его к аксиоме, столь точно высказанной Жегловым из знаменитого кинофильма, "вор должен сидеть". В этой истине он видел высший смысл своей работы. Тем более что среди "клиентуры" Главка примитивные воры большинства не составляли. Сейчас многое изменилось.

Пётр Николаевич устало опустился в кресло. Работников катастрофически не хватало, а преступники, увы, с этим не считались. И количество правонарушений росло невероятными темпами, и становились они всё более дерзкими и разнообразными. В Красноярском крае дерзкий преступник, организатор убийства, вина которого была доказана и признана в суде, получил приговор — 9 лет условно и выпущен на свободу в зале суда. 9 лет и "условно" — это само по себе не укладывалось в понимание генерала. Слава Богу, Беркутова это лично не касалось, но…. но…. Правда, преступник этот — хороший парень, владелец крупнейшего горнодобывающего предприятия, приносящего казне немалую валютную выручку. Сам занимается политикой. Ох, Фемида! Во истину на глазах у тебя повязка! Закон не видишь, видишь "понятия" и "высшие соображения". Пётр Николаевич не понимал подобных вещей. И не хотел понимать.

У генерала болела почка, давили домашние заботы, вроде некстати затеянного ремонта и, невесть откуда приехавшего племянника. Возможно, парень надеется на помощь в своём трудоустройстве родича "при должности", но Пётр Николаевич никогда блатными делами не занимался и менять свои взгляды не собирался. Однако всё это болело, давило, угнетало, негативно накладывалось на без того муторные служебные дела.

Беркутов взглянул на стоявшие в углу кабинета высокие старинные часы. До назначенного совещания оставалось ещё семь минут, и генерал сам без помощи Верочки набрал номер госпиталя.

Слава Богу, здесь новость обнадёживающая: Лёва, — не только лучший работник, но давний и надёжнейший друг, — вышел из многодневного забытья. И хотя состояние его характеризовали как крайне тяжёлое, но в голосе врача, — тоже давнего знакомого Петра Николаевича, — звучала уверенность: худшее позади и выздоровление полковника Иванова — дело времени. Не малого, но времени.

Верочка доложила, что приглашённые на совещание собрались, и Пётр Николаевич попросил всех в кабинет…

Он не любил длинных словопрений. Выслушал доклады начальников отделов о текущих делах, задал несколько вопросов, дал поручения…. В конце скупо сообщил о недовольстве министра и попросил офицеров, занятых проблемными делами, к утру подготовить предложения об их ускорении, не пообещав помощи, но намекнув на её возможность.

Отпуская собравшихся, Беркутов попросил задержаться Славу Кличко, напарника и тоже друга полковника Иванова.

— Я звонил в госпиталь, Вячеслав Сергеевич. Лёва очнулся и, хотя к нему никого пока не допускают, надеюсь, мы с тобой прорвёмся.

— Разрешите доложить, товарищ генерал? Я утром был у Лёвы. Выглядит он не совсем красиво, — весь в бинтах, ноги с грузилами, — но настроение у него, как всегда, оптимистичное.

— И ты молчал, сукин сын, — Беркутов звонко шлёпнул по столу ладонью.

— Извини, Пётр Николаевич, я ведь прямо из госпиталя к тебе на совещание…. Думал попросить разрешения задержаться, чтобы рассказать подробнее, но тут ты сам приказал остаться…

Беркутов указал Кличко на стул и сам сел рядом.

Слава рассказал, как, используя "оперативные приёмы", он проник в палату раненого товарища. Иванов очнулся всего часа три назад и Кличко подгадал как раз ко времени, когда закончился врачебный осмотр. Не рискуя вступать в переговоры с врачами, почти незаметно просочился в палату, где и пробыл наедине с Лёвой почти полчаса, пока не был выдворен вон.

Пётр Николаевич внимательно выслушал Кличко, совсем не сердито буркнул "шалопай", и приказал — часиков в 20 быть у него в кабинете.