Тайны подмосковных лесов

Рокотов Сергей

Тайны подмосковных лесов

СЕРГЕЙ РОКОТОВ

ТАЙНЫ ПОДМОСКОВНЫХ ЛЕСОВ

Роман

"С любимыми не расставайтесь!

С любимыми не расставайтесь!

С любимыми не расставайтесь!

Всей кровью прорастайте в них

И каждый раз навек прощайтесь!

И каждый раз навек прощайтесь!

И каждый раз навек прощайтесь,

Когда уходите на миг."

Александр Кочетков.

"Баллада о прокуренном вагоне"

Книга первая

СИЛУЭТЫ

"Внимание: розыск. Управлением Внутренних дел г. Москвы разыскивается Быстров Олег Николаевич, 1946 года рождения, ушедший из дома 8 октября 1973 года в 16 часов. Приметы: рост 180 сантиметров, волосы - русые, глаза голубые. Носит усы. Одет в бежевый плащ, серый костюм, серую водолазку. Особых примет нет. Всем, кто видел его или знает о месте его нахождения, просим сообщить в дежурную часть любого отделения милиции г. Москвы."

На вокзалах и аэровокзалах, около отделений милиции долго висел этот листок с фотографией молодого, мало чем примечательного человека, спокойно и безмятежно глядевшего со стенки на всех, читающих сообщение о его исчезновении. А каждый читающий реагировал на эту информацию по-разному. Многие читали объявление многократно, потому что часто бывали на вокзалах и аэровокзалах или просто любили читать подобные объявления. Читатели объявлений уже не помнили, когда, наконец, его сняли и на его место повесили какое-нибудь другое, и теперь уже оно красовалось со стен ярко освещенного аэровокзала или со стенда под тускло горящим и качающимся на холодном ветру фонарем, под которым вьются легкие снежинки в маленьком поселке у местного отделения милиции, и уже на другое объявление, поеживаясь от внезапно возникшего холода, глазели прохожие. Затерялось это объявление среди подобных ему, и не помнит случайный прохожий, какое именно сообщение о разыскиваемых страшных преступника или пропавших без вести людях вызывало у него больше ужаса, безотчетного, наполняющего сердце, ужаса, ибо ведь прохожий ничего не знает об этих людях. Больше, видимо, пугали сообщения о пропавших детях, о бродящих среди нас кровавых убийцах тут фантазии разгорались яркими красками. А здесь что особенного? Речь-то шла о двадцатипятилетнем мужчине. Тут-то всякое можно предположить, не обязательно самое худшее. Может, ещё и найдется...

1.

Начинало едва-едва светать, когда почти пустая электричка подъехала к нужной Аркадию маленькой станции по Киевской железной дороге. Поеживаясь от утренней свежести, позевывая, Аркадий вышел на перрон. Задвинулись двери, и умчалась в туманную мглу освещенная электричка, и Аркадий остался совершенно один на черном сыром перроне. Было зябко, его стала пробирать дрожь, однако, чувствовалось, что для этого времени года день будет сравнительно теплый. Стрелка часов на станции приближалась к половине седьмого. На перроне не было ни одного человека. На противоположной стороне платформы в окошечке кассы горел свет. Мелко-мелко моросил дождь...

Аркадий поставил сумку на черный мокрый асфальт, слегка размялся, похлопал себя по плечам. Попытался взбодриться. Он выехал из дома в несусветную рань, он к этому не привык. Конечно, лучше было бы выспаться, чтобы приехать сюда в более солидное время, но сегодня совершенно не спалось. Это теперь, на сыром перроне, в глуши и тишине хотелось спать, а тогда, в постели - ни в одном глазу. Аркадий теперь безумно жалел, что отказался приехать к н е й на дачу вечером, а вернее сказать, ночью. Он бы, конечно, попал сюда только в первом часу и идти в такое время по осеннему подмосковному лесу занятие чреватое большими неприятностями, но зато, там, внутри... в теплой даче... Там была о н а, была о д н а... А он, придурок, пропустил, выкинул из жизни такую ночь... Он эту ночь провалялся, именно провалялся, а не проспал в своей холодной квартире, ещё не отапливаемой, поскольку отопительный сезон ещё не начался, в холостяцкой постели, а мог ведь быть там... Какой же ночи он себя лишил... Ну ничего, скоро, совсем скоро он будет там... Она ждет его. Сейчас все начнется, сейчас все будет замечательно... Он представил себе Машу, теплую со сна, нежную, так замечательно пахнущую, не духами, не косметикой - самой собой, единственной на Земле. Аркадий зажмурился от предвкушения встречи, вдоль позвоночника пробежал радостный холодок. Предвкушение счастья окончательно взбодрило его. Он взял сумку и решительно зашагал по пустому перрону...

Вообще-то произошло фантастическое совпадение и, благодаря этому совпадению, чудесный, истинно медовый месяц ждет их с Машей... Вчера, практически в одно и то же время суток, мать Аркадия и родители Маши уехали в отпуск. Аркадий должен был проводить мать с Курского вокзала в Ессентуки. Поезд уходил поздно. А машина дача была по Киевской дороге, минут сорок на электричке. Если бы он сразу поехал к ней, проводив мать, то попал бы к ней на дачу не раньше часа ночи, идти пешком было довольно прилично. А шагать по лесной скользкой тропинке промозглой октябрьской ночью как-то не хотелось. Аркадий не любил темноты и ночных шорохов. Еще он очень не любил собак и боялся поскользнуться на осенней слякоти. А уж тем более не любил он ночных встреч с двуногими, да и вообще, всего того, что связано с путешествием по подмосковному лесу в час ночи. А посему он трусливо решил отправиться с вокзала домой, культурненько переночевать, а утречком, часов в восемь, рвануть в желанную сторону.

Вчера же вечером родители Маши тоже уезжали в отпуск. Их путь лежал в Гагру, они ехали наслаждаться бархатным сезоном, купаться в Черном море, кушать хурму, мандарины и фейхоа. А их единственная дочь, семнадцатилетняя Маша, должна была следить одновременно и за трехкомнатной квартирой на проспекте Вернадского и за двухэтажной дачей в ведомственном поселке по Киевской дороге. Разумеется, родители понимали, что это, мягко говоря, не самая лучшая кандидатура для охраны их жилищ, имущества, и, прежде всего, самой себя, но... другой попросту не было. И время было иное - спокойное, застойное, и мыслили люди спокойно и застойно... Должны же они были, наконец, отдохнуть. Отдохнуть после этого напряженного, кошмарнейшего лета, когда Маша, так блестяще начавшая сдавать экзамены в университет, неожиданно получила "четыре" по истории, "три" по устному русскому и литературе и в результате недобрала целых два балла и осталась за бортом филфака. Отец Маши, Ростислав Петрович Полевицкий, доктор наук, профессор и заместитель директора научно-исследовательского института, не ожидал, что его влияния окажется недостаточно. Это было для него страшным унижением. Он краснел и перед женой и перед дочерью, отдавая себе отчет в том, что, прежде всего, это его провал. Ощутимый удар по самолюбию. Он проклинал всеми известными ему бранными словами декана факультета, его бывшего однокашника, который пообещал ему на все сто, что уж Маша-то точно будет студенткой, но подвел в самый нужный момент, оправдываясь потом какими-то, видите ли, не зависящими от него обстоятельствами. Ростислав Петрович шагал из угла в угол, обзывал декана неучем и взяточником, но от этого ровным счетом ничего не менялось. Потом декан, чтобы хоть как-то оправдаться, предложил Маше учиться на вечернем, но тут уже уперлась она сама. Категорически нет! Все её одноклассники учатся на дневном, причем Людка поступила во ВГИК на актерский, Светка - в ИНЯЗ, а её приятель Сашка - на экономический факультет МГИМО, а она будет учиться на вечернем?! Нет, тогда уж вообще не надо никакого института, совсем! Решила отдохнуть годик. И родители поддались. "Ничего, в армию ей не идти", - буркнул Ростислав Петрович. Полина Ивановна, вздохнув, тоже согласилась.

И вот, Маша Полевицкая, уже не школьница, ещё не студентка, а просто семнадцатилетняя девушка, свободная от всех условностей. Квартира и дача, определенная сумма денег на расходы... А родители целый месяц на юге. Дело несколько портило то обстоятельство, что на дачу через неделю должен был прибыть Леонид Петрович, брат отца, дипломат, возвращающийся из Франции. Ему предстоял большой отпуск, и он хотел провести его с женой в Подмосковье. Но московская квартира-то оставалась совершенно свободна. И можно было делать, наконец, ЧТО ХОЧЕТСЯ!