Ярость (ЛП)

— О тебе что-нибудь имеется?

Шацкий удивленно глянул на Женю.

— Нет, а что?

— Аделя писала, что ты, вроде как, выступал на первом канале.

Теодор пожал плечами, пролистал газету до конца и театральным жестом отбросил ее.

— Как-то в масштабах всей страны все это выглядит гораздо лучше. Женщины, убивающие собственных детей; случаи линча деревенских бандитов; президенты, сующие подчиненным руки в трусы. Где это все?

Женя зыркнула на него через плечо, высоко приподнимая бровь. Для нее этот жест был настолько характерным, что его следовало напечатать на визитках вместо имени и фамилии.

— Ты с ума сошел? Хочешь, чтобы люди детей убивали?

— Конечно же — нет. Но раз уж им так надо. То пускай уже делают это на моей смене. Такое себе Влодово, да, все было неплохо.

— Ты болен.

— Ты смотришь на это дело слишком эмоционально. Дело по своей фабуле и с юридической точки зрения было увлекательным. А ведь что произошло? Погиб вечно пьяный зэк и бандит, который терроризировал всю округу. Особого вреда — никакого. Виновные отсидели несколько месяцев, потом президент их помиловал, так что, по сравнению с тем, что они наделали, особо и не страдали.

— И правильно.

— А вот этот взгляд можно и оспорить. Общество должно быть информировано, что нельзя решать конфликты путем забивания дрынами до смерти.

— Ты говоришь, как прокурор.

— Интересно, почему.

Шацкий встал, поправил манжеты сорочки и надел пиджак. Было без трех минут восемь. Он обнял Женю и поцеловал ее в губы. Даже босиком она была высотой с него самого, и это ему страшно нравилось.

— Во-первых, нам наконец-то следует поговорить. Ты знаешь о этом?

Шацкий нехотя кивнул. Знал.

— Во-вторых, ты же помнишь про принцип двух минут, правда?

Женя указала на следы от завтрака. Крошки, пятно от кофе, тарелки. А он подумал, что очень многие ее высказывания превращаются в вопросы. У допрашиваемого он приял бы это за проявление неуверенности, у нее же это была социотехника, которая заставляет собеседника постоянно поддакивать, благодаря чему, он же с разгона соглашался с тем, на что охоты не имел.

Потому-то он не поддакнул.

— Все действия, которые не занимают более двух минут, мы делаем сразу, так? Тем самым облегчая жизнь в семейном кругу. Теперь вопрос…

Какая неожиданность, подумал Шацкий.

— Сколько нужно времени, чтобы помыть тарелку, стакан и чашку? Больше двух минут?

— Мне пора на работу, — указал он на большие часы, висящие над дверью.

— Ну конечно же, — снизила голос Женя, — на такую мужскую, настоящую, конторскую работу. У тебя, мой самец, даже папочка для бумаг имеется. Я же работаю босиком дома, у меня смешная такая бабская работа, собственно говоря, даже хобби, так что могу за тобой и прибрать. Эй, стукни себя по лбу, это же не семидесятые годы.

Шацкий чувствовал, как внутри нарастает злость. Сколько уже можно расставлять все по углам. Он ведь одел уже пиджак — теперь нужно было бы его снять, вынуть запонки, завернуть манжеты, помыть посуду. А для нее это ведь минутка, даже и не заметила бы.

Женя зыркнула через плечо на видимое за окном здание прокуратуры, одна бровь все так же высоко поднята.

— Ты еще скажи, что нужно бегом, так как боишься, что застрянешь в пробке.

Непонятно почему, но это замечание привело к тому, что на его глаза упал красный занавес. Может оно и не семидесятые года, но ведь каждый заслуживает хоть капельку уважения.

— У меня работа, — холодно процедил Шацкий.

И вышел.

2

Эдмунд Фальк уже ожидал под дверью его кабинета. Как только увидал Шацкого, он поднялся и протянул руку в качестве приветствия. «Добрый день» он не произнес, но Фальк вообще был малоразговорчивым, когда же его о чем-то спрашивали, отвечал вежливо, но настолько экономно, словно за каждый слог у него снимали средства со счета.

Шацкий открыл дверь и впустил молодого асессора вовнутрь. Фальк уселся на стуле для клиентов, сразу же вытащил из папки стопку листков и без слова ожидал знака, что может представить собственные дела.

Теодор знал, что весь юридический Ольштын насмехается над «королем жмуров» и «королевичем жмуров», как их называли. И действительно, была в этом какая-то доля правды, потому что если бы у Шацкого был сын, то не было бы ни малейшего шанса, чтобы этот сын, кровь от крови, плоть от плоти, был бы похож на него более, чем Эдмунд Фальк.

Молодой юрист был из первого выпуска лиц, которые должны были по-настоящему хотеть и постараться, чтобы стать прокурорами. Раньше все было наоборот: в прокуратуру шли те выпускники юридических высших учебных заведений, которым не повезло попасть на другие направления, либо у них не было достаточно волосатой руки или семейных связей. Несколько лет назад судейское и прокурорское направления в ВУЗах были ликвидированы, зато была учреждена элитарная Краевая Школа Судов и Прокуратуры.

Юристы с дипломом, мечтающие о тоге с красной или фиолетовой тесьмой, теперь должны были попасть в краковское учебное заведение, пройти через трехлетний убийственный марафон лекций, экзаменов и стажировок, но если выдержали, место в асессуре было им гарантировано. Сражаться было за что: будучи студентами, они получали высокие ежемесячные стипендии, зарплата асессора составляла три тысячи чистыми, а районного прокурора — более четырех тысяч для начала. Может и не Голконда, но в неустойчивые времена это означало зарплату и уверенность трудоустройства в бюджетной сфере.

На теоретические и практические экзамены в Краевую Школу Судов и Прокуратуры записывались две тысячи человек. На первый, общий год принимали три сотни. Потом сто пятьдесят вычеркивали, остальных же шлифовали, чтобы сделать их неподдельными бриллиантами на правовом поле. Фальк был представителем первого выпуска, который пришел в асессуру не после трех лет практики, то есть, заваривания кофе в районных судах, но после трех лет тяжкого труда. Кодексы и процедуры он знал чуть ли не на память, работе с пострадавшими его обучали неправительственные европейские организации, а технике допросов — инструкторы из школы ФБР в Квантико. У него за спиной были стажировки в криминалистических лабораториях, моргах, комендатурах полиции, в прокуратурах и судах самых различных уровней. У него был диплом спасателя на водах и медицинского спасателя. Английский язык он знал на уровне, который позволял ему учить этому языку других, русский он выучил уже в ВУЗе, так как посчитал это логичным решением. Для работы прокурора в Ольштыне, граничащем с калининградской областью, это умение будет очень пригодным. Восхищенная начальница сообщила Шацкому еще и о том, что Фальк был чемпионом Польши среди юниоров в парных танцах, к тому же у него имеется удостоверение инструктора по верховой езде. Шацкий подумал тогда, что это последнее было необходимо лишь затем, чтобы дополнить роль шерифа. Наверняка, он и револьвер на пальце мог крутить.

Недавно Шацкий разговаривал о выпускниках КШСиП со знакомым из гданьского апелляционного суда, крутым спецом по организованной преступности. «Через пару лет мы всех их увидим в судах, — говорил тот. — Они слишком даже хороши для обычных дел. У нашей страны редко что выходит, но на сей раз эффекты просто изумительные. Мы сформировали современные машины для наделения справедливости. Сейчас эти машины мы монтируем в своей системе. Понятное дело, что можно смонтировать двигатель от спортивного болида с турбонаддувом в «полонез». Вот только зачем?».

Эдмунд Фальк был урожденным ольштынцем. И он знал, что одно из мест в асессуре ожидает в его родном городе. И еще ему было известно, что принципы распределения мест весьма просты. Потому заключительный экзамен он сдал лучше всех из своего выпуска. И не потому, что ему так важен был результат. Просто выбирать он хотел самым первым. То было весьма логичным решением.

А потом он приехал в Ольштын, встретился с начальницей и, вместо того, чтобы поцеловать ее перстень, признавая в ней королеву-мать, он поставил условие: он готов оказать им милость в форме присутствия в асессуре, но только лишь в том случае, если его патроном станет прокурор Теодор Шацкий.