Ярость (ЛП)

— Мне известно, что Кодекс пан знает. Было любопытно, почему пан так сказал.

— Назовем это заклинанием действительности. Лично я считаю, что в двести сороковую статью следует включить домашнее насилие. Впрочем, так уже сделано в законодательстве нескольких стран. И Я посчитал, что в данном случае небольшой пересол имеет учебную ценность.

Девушка кивнула, словно учительница, которая только что услышала верный ответ.

— Хорошо сказано.

Шацкий слегка поклонился ей и вышел. Замерзающая на лету морось ударила ему в лицо словно порция дроби.

4

Издалека все это походило на обстановку модной фотографической сессии, чего-то в стиле «индастриал». На третьем плане из темноты проявлялось темное здание городской больницы, выстроенной еще немцами. На втором плане желтый экскаватор слонялся над дырой в земле, как будто бы с любопытством заглядывая в нее, а рядом стояла патрульная полицейская машина. Огни фонарей и фары полицейского автомобиля пробивали тоннели в густом варминьском тумане, отбрасывая странные тени. Трое мужчин рядом с машиной глядели на главного героя кадра: прекрасно одетого седого мужчину, стоящего в открытой двери угловатого ситроена.

Прокурор Теодор Шацкий знал, чего ожидали стоящие перед ним инженер, полицейский в мундире и неизвестный ему молодой дознаватель. Они ожидали, когда же наконец расфуфыренный чинуша из прокуратуры приложится задницей о тротуар. И правда, он с трудом удерживал равновесие на тротуарной плитке, покрытой — как и все вокруг — тонким слоем льда. Ситуацию никак не облегчало то, что улица Марианская шла слегка под горку, а прокурорские туфли, надетые, чтобы произвести впечатление на лицеистов, вели себя словно коньки. Шацкий боялся, что позорно грохнется, лишь только отпустит дверку автомобиля.

Его присутствие здесь — равно как и полиции — было всего лишь формальностью. Прокурор вызывался в случае всех смертей, случившихся за пределами больниц, когда появлялось сомнение, а не является ли смерть результатом некоего запрещенного деяния, и нужно было принять решение: начинать ли по этой причине следствие. Это означало, что иногда приходилось беспокоиться и добираться на какую-нибудь строящуюся дорогу или гравийный карьер, где были обнаружены кости столетней давности. В Ольштыне это называлось «стряхнуть пыль с немца». Неблагодарная и занимающая кучу времени обязанность, весьма часто — поездка на другой конец повята, где нужно было бродить по щиколотки в грязи. Здесь же, по крайней мере, немец лежал посреди города.

Формальность. Шацкий мог их вызвать, чтобы ему рассказали: что да как, после чего заполнить бумажки в теплом кабинете.

Мог, но никогда так не поступал, да и сейчас посчитал, что он слишком стар для того, чтобы изменять привычкам.

Шацкий высмотрел на земле комья обледеневшей грязи; если их притоптать, они должны обеспечить более-менее сцепляемость. Он встал на один такой и осторожно захлопнул дверку автомобиля. Затем в четыре довольно странных шага добрался до экскаватора и схватился за его покрытый грязью ковш, с трудом сдерживая усмешку триумфа.

— Где останки?

Молодой дознаватель указал на дыру в земле. Шацкий ожидал увидеть выступающие из грязи кости, тем временем, в мостовой зияла черная яма, из которой выглядывал конец алюминиевой лесенки. Покрытой льдом, как и все остальное. Не ожидая дополнительных сведений, прокурор спустился вниз. Что бы там его ни ожидало, наверняка было лучшим, чем ледовая крупа с неба.

Он на ощупь спустился в самый низ, в дыре пахло мокрым бетоном, наконец встал на мокром, но твердом основании. Дыра, из которой несло замерзающим дождем, была в полуметре над ним, до потолка можно было достать рукой. Шацкий снял перчатки, провел по потолку рукой. Холодный бетон со следами опалубки. Убежище? Бункер? Склад?

Прокурор отодвинулся, давая место спускающемуся дознавателю. Полицейский включил фонарик, второй вручил Шацкому. Прокурор включил светодиодный прибор и оглядел товарища по осмотру. Молодой, около тридцати лет, с совершенно несовременными усами. Красивый провинциальной красотой здорового крестьянского сына, который выбился в люди. С печальными глазами довоенного националистического деятеля.

— Прокурор Теодор Шацкий.

— Подкомиссар Ян Павел Берут, — представился полицейский и опечалился, наверняка ожидая шуточку, которую обычно слышал в подобной ситуации.^[16]

— Что-то не могу вас вспомнить, но я здесь всего два года, — сказал Шацкий.

— Я совсем недавно из дорожной полиции сюда перешел.

Шацкий комментировать не стал. Ротация дознавателей была головной болью для прокуроров. Туда никогда не попадали никакие желторотики, но офицеры, уже отслужившие свое, прежде всего, как оперативники. В большинстве своем, они быстро убеждались в том, что следственная работа ни в чем не походит на похождения детективов из американских фильмов, а поскольку достаточно скоро имели право перейти на профессиональную пенсию, тут же этим и пользовались. Сегодня легче было встретить опытного участкового, чем следственного офицера.

Не говоря ни слова, Берут повернулся на месте и направился в глубь коридора. Обыкновенного бетонного коридора, который мог быть остатком от чего угодно — для Шацкого это никакого особенного значения не имело. Через пару десятков шагов боковые стены куда-то пропали, а следователи очутились в сводчатом зале в форме квадрата, высотой более двух метров, диной метров в пятнадцать. В одном углу громоздились проржавевшие больничные кровати, столы и стулья. Берут обошел кучу и пробрался к противоположной стенке. Там стояла кровать, в некоторых местах белая, там, где не сошла краска, а в остальном оранжевая от ржавчины. На раме лежал черный от сырости кусок фанеры, а уже на фанере — старый скелет. Довольно-таки полный, насколько Шацкий мог судить, хотя кости были частично перемешаны, быть может, крысами, а часть их лежала на земле. Череп, во всяком случае, был целехонек, почти что все зубы были на месте. Образцовый немец.

Шацкий сжал губы, чтобы громко не вздохнуть. Вот уже несколько месяцев он ожидал какого-нибудь осмысленного дела. Может трудного, может спорного, может неочевидного. В любом смысле: следствия, доказательств, закона. И ничего. Из серьезных вещей у него имелось два убийства, одно разбойное нападение и одно изнасилование в Кортове. Всех преступников задержали на следующий же день после случившегося. Убийц, поскольку они были близкими родственниками. Разбойника — потому что городской мониторинг записал виновника чуть ли не в качестве HD. Насильника — потому что коллеги по студенческому общежитию поначалу его хорошенько избили, а потом доставили в полицию — уже знак того, что что-то в народе все-таки меняется. Мало того, что все преступники были сразу же задержаны, так все сразу же и признались. Они дали признательные показания со всеми подробностями, и Шацкий в четыре вечера уже мог идти домой, пульс не ускорился даже на десять ударов в минуту.

И вот теперь немец. На десерт после школьного мероприятия.

Берут вопросительно глянул на прокурора. Сам он ничего не говорил, потому что говорить было и нечего. На его лице сейчас было выражение такой печали, словно бы кости принадлежали члену его семейства. Уж если у полицейского подобное выражение было все время, то его коллеги из прокуратуры наверняка передают друг другу номерки к психотерапевту, который лечит их депрессию.

Здесь же делать было нечего. Шацкий обвел помещение лучом фонарика, то ли из рутины, то ли потому, что желал чуточку потянуть время: под землей было намного теплее, чем наверху, опять же, его не атаковали никакие атмосферные явления.

Ничего интересного. Пустые стены и выходы в коридоры; судя по архитектуре, помещение было старым убежищем, явно для пациентов и персонала госпиталя. Где-то должны находиться засыпанные входы, туалеты, возможно — еще несколько подобных зал, какие-то комнаты поменьше.

— Остальные помещения проверяли?