Хроника раскрытия одного преступления

– Винить некого. Только себя, – ответил он после тяжкого раздумья.

Судьба Мезиса до ужаса проста и примитивна. Мы и рады бы проанализировать его психологию, определить этапы деградации личности, но в этом просто нужды нет – весь путь Владимира Мезиса к преступлению чуть ли не целиком укладывается в один глагол «Пил». Непрерывно пил с детства и до того дня, как взял в руки вилы.

По-настоящему он протрезвел только за решеткой. И тут в голове его медленно заворочались мысли. О жизни. О смерти. О том, что он человек. И о том, почему поступил бесчеловечно…

И вот с одной стороны был Инар Карпов. Его дети, жена, мать. Трагедия. С другой – Владимир Мезис. Тоже трагедия. Конечно, трагедии несравнимые, несопоставимые, спору нет. И все-таки!.. Сколько бы мы ни твердили себе, что Мезис злодей, убийца, все равно его было жаль. Возможно, кого-то это удивит, даже разгне­вает. Но кто-то и поймет нас, прочтя выдержки из последних допросов Мезиса и Красовского.

– Как вы полагаете, почему Красовский выбрал в сообщники именно вас?

– Ну… все-таки он у нас бывал… Видимо, доверял мне…

– Красовский, почему вы выбрали в соучастники Мезиса?

– Я хотел один на это дело решиться… Как раз уже решил… Собственно говоря, не решился, а так у меня мысли крутились. Потом смотрю, он что-то так, не работает, от милиции скрывает­ся. В смысле, не скрывается, но так… Да просто я его мало знал и, как говорится, знал, что он на все способен, что ли, или как бы выразиться…

– Мало знали, но знали, что на все способен… Откуда у вас такая жестокость, с которой вы убивали Карпова?

Вопрос не задевает Красовского даже «по касательной».

– Ну… это все стихийно, случайно получилось. Вот. И неволь­но. Так я это подразумевал. Так…

– Объясните, Мезис, откуда у вас та жестокость, с которой вы убивали Карпова?

Мезис молчит. Долго молчит, весь ушел в себя. И вдруг, подняв глаза, как открытие:

– Все-таки не так просто убить человека… Как я себя знаю, я жестокостью никогда не отличался. Я отличаюсь жестокостью, только когда в пьяном состоянии. Но и тут до такой степени никогда… – Сухое подавленное рыдание. – Тут, видно, капля за каплей, конечно, и набралось… Не могу объяснить… Эти пьянки. Да, наверно, пьянки.

– Что вы можете сказать о Красовском?

– Интересный человек был…

– Почему вы говорите «был»?

Что тут ответишь? «Потому что его скоро расстреляют, и меня тоже»? Язык не поворачивается. Мезис говорит другое, на горь­кой и звонкой ноте:

– Я тоже, может, был интересный человек!..

– Как вы можете охарактеризовать Мезиса?

Бегающие глазки Красовского останавливаются, он смотрит в сторону (не ведал, что прямо в объектив), и взгляд приобретает высокомерное выражение.

– Как охарактеризовать? Что для дома, для родины, как гово­рится, для людей полезного, мне кажется, он ничего не приносил и не принес бы. Так кажется. Это я всю жизнь работал фактичес­ки…

– Красовский говорит, что вы не могли для людей и для родины ничего дать и не дали.

Мезис напрягается, словно превозмогая боль. Согласиться, что ты с рождения, изначально не был способен ни на что доброе?

– То, что я не дал, – да… Но почему я не мог дать?!

– Как вы относитесь к тому, что совершили, Красовский?

– Что это же никуда не годится, ясное дело. Это самое, что ни есть… особенно в наше время.

(После допросов Красовский придирчиво слушал запись своих показаний. Было видно: иногда доволен собой, иногда – нет. Прослушав «никуда не годится… особенно в наше время», одобри­тельно кивнул: «формулировка» понравилась.)

– Как вы относитесь к тому, что совершили, Мезис?

Мезис берет со стола коробок спичек, секунды две смотрит на этикетку, повернутую вверх ногами.

– Днем я еще как-то держусь, – тихо говорит он. – Потому что в камере мы сидим вчетвером. Там то шахматы, то шашки, доми­но, книги. Туда-сюда, как-то отвлечься можно… Но ночью… Мне ребята все время утром говорят: опять кричишь!

– Почему же вы пошли на это преступление?

– Если бы я на один день протрезвел, я бы ни за что не пошел!

Теперь и Раупс молчит. Только пальцы Мезиса медленно вер­тят спичечный коробок, и бряканье пересыпаемых спичек кажет­ся неестественно громким.

– Желаете что-либо сказать в оправдание себе?

– Что мне говорить, когда человека убили.

– Не один же убивали.

Не спасательный круг предложен – тонкий прутик, но, по пословице, утопающий должен хвататься и за соломинку. Мезис не хватается.

– А может, я убил, может, мой удар был смертельный?.. Да, это может быть.

– Конечно, жить хочется… – Брякают, брякают спички. Но вот и они стихли. Гнетущая тишина. Потом судорожный вздох: – Но человека все-таки убили. Отвечать нужно! – И коробок падает на стол.

Рука Раупса выключает магнитофон. Все. Самый последний допрос окончен.

Сказано немного (если перевести на количество фраз), но разговор томительно длинный; по одному рождаются слова, и каждое стоит раздумий и мучений.

Так жестоко и объективно осудить себя мало кто способен. Преступник, даже кающийся, всегда ищет оправданий и стремит­ся вызывать сочувствие у других. Это психологически понятно и закономерно: как жить, испытывая к себе отвращение и нена­висть? Единственное спасение – переложить на кого-то хоть долю ответственности за содеянное, найти какой-никакой довод в свою защиту!

Жалеть себя и стараться за что-нибудь спрятаться от окружа­ющих, от собственной совести – поголовное свойство нарушив­ших закон и наказанных. Мезис в этом отношении являет собой редчайшее исключение.

«Я тоже, может, был интересный человек!» Нет, не был. Но мог быть . Мог. Тем горше, что этого не произошло, что человек не состоялся…

Второй раз мы приехали в Ригу в начале лета. Город зеленел и цвел всяким свободным от асфальта клочком земли, пахли клеем свежие афиши: «Выставка янтаря»… На послезавтра был назна­чен суд над Мезисом и Красовским.

Киногруппа готовилась к съемкам. Зал Верховного Суда рес­публики – продолговатое помещение, в одном торце которого располагались двери, а в другом огромное, во всю стену окно – был удобен для операторов.

Девять дней длился процесс, и девять дней тихо жужжали камеры и магнитофоны. Самый зоркий наблюдатель не сумел бы заметить и упомнить всего, что запечатлели они на пленку. Живые, неповторимые голоса людей, взволнованный ропот или затаен­ное дыхание зала, мгновенно отзывавшегося на происходящее в суде, и удивительный по разнообразию и выразительности калей­доскоп лиц. Родные и друзья Инара Карпова, инкассатор, постра­давший возле «Турайды», мать Красовского, его подружки Зубари и Яковлева, вереница свидетелей, бесстрастный прокурор, родст­венники Мезиса, жена Красовского… и двое на скамье подсуди­мых, ожидавшие возмездия.

А если бы они предвидели, что оно неизбежно? Если бы могли заглянуть вперед и увидеть себя вот такими, сидящими за невысо­ким барьером, который отделяет от мира безнадежной глухой стеной? Попали бы они тогда на эту скамью?

Конечно же, нет!

Доставленный инспектором Крамаренко в штаб Красовский, еще не зная об аресте Мезиса, обронил характерную фразу: «Милиции просто повезло». Подобно большинству преступни­ков, он считал, что ловят других – не его. Стоит только хорошень­ко все обмозговать и исполнить железной рукой, без нервов, – считай, удача в кармане.

Что ж, он проявил и изобретательность, и хитрость, и даже когда Мезис спасовал и развалил тщательно продуманный план, у Красовского хватило злой решимости и хладнокровия действо­вать до конца в одиночку. И все же он пойман.

Давайте проделаем мысленный эксперимент. Допустим, Крамаренко «просто повезло», когда он заметил и – даже вопреки сомнению шофера – опознал убийцу. Допустим, Слока ведать не ведал, что к Ирене Зубари захаживает Красовский, и не спугнул бы его своим неожиданным появлением. И с языка Красовского не сорвались бы слова о знакомой женщине из магазина. Или женщина эта не повела бы себя так искренне и порядочно. А еще раньше приятель не крикнул бы Красовскому при инкассаторах: «Здорово, Коля!»