Медная пуговица. Кукла госпожи Барк

— Вы думаете, что Гертруда Янковиц — «Генриэтта Янковецкая» и мистрис Эвелина Барк одно и то же лицо? — в раздумье спросил он.

— Не знаю… — сказал я.

— Как интересно складывается дело, — также задумчиво продолжал генерал. — «Дело с привидениями», начавшееся на Западе, перекинулось… а может быть и наоборот, — началось здесь, а перекинулось в район Украины…

Он поднялся с места, прошелся по комнате и вдруг спросил:

— Где Сеоев?

— Должен быть здесь, так как мы уговорились встретиться позже.

— Опросите его. Он может быть нам очень полезен в данном деле.

— Разрешите войти, товарищ генерал? — показываясь в дверях, рявкнул Сеоев.

Мы переглянулись, и улыбка засветилась под усами генерала.

— Входите, сержант. Ну, что скажете хорошего? — спросил он.

— Особенного — ничего, кроме того, что сейчас же после отъезда товарища полковника с базара примчался офицер с кавасов (слуга–переводчик). Они искали потерянную книжку, расспрашивали, не нашел ли кто–нибудь ее, и долго не уезжали с базара. Через базарного будуна (глашатая) они обещали тому, кто найдет и вернет эту книжку, сто риалов…

— По какому адресу? — перебил его генерал.

— Я записал… вот он, — сказал Сеоев. — После их отъезда я справился у будуна.

Офицер сказал, что знатная дама будет у фокусника, и просил нашедшего книжку оставить ее у господина Го Жу–цина, улица Шапура, дом сорок один.

Я поднял голову. Мне показалось, что где–то совсем недавно слышал и этот адрес и эту фамилию… Хотя что общего могло быть между светской дамой и фокусником со странной китайской фамилией?

Я посмотрел адрес, записанный в книжке Эвелины Барк: ул. Посланников, 24.

Этот же адрес назвала она, когда приглашала меня к себе в четверг. И все–таки… несомненно, я где–то слышал и эту странную фамилию «Го Жу–цин».

Сеоев вышел. Мы в раздумье сидели, напрягая память.

— Позвольте!.. — вдруг сказал генерал. — Да ведь это тот самый «волшебник», адрес и фамилию которого вы недавно прочли мне в газетах «Дад», «Кейхан» и «Эттелаат»…

И, вынув из стола кипу газет, он достал одну за другой названные газеты.

— Вот они… вот обведенные вами же красным карандашом объявления о «гипнотезере, маге и волшебнике Го Жу–цине»…

Я уже вспомнил все — и мое удивление, и наши улыбки, когда там, в Баку, впервые прочли это курьезное, необычное для нашего глаза, объявление.

— Обратите внимание на странные вещи. Все три газеты поочередно, в последовательном порядке, печатают это объявление… Второе — мистрис Эвелина просит вернуть книжку не на улицу Посланников, а китайскому волшебнику на улице Шапура. Помните, я еще тогда вам сказал, что духи и привидения начнут показывать себя именно здесь, в Иране.

Вот запись о деле о «привидениях», сделанная мною в результате беседы с сержантом Сеоевым.

— Расскажите, Сеоев, где и как вы познакомились с этой дамой? — спросил я.

— Начну с самого начала, товарищ полковник, — сказал сержант. — В 1940 году, работая шофером в «Ирантрансе», я приехал в Мохаммеру, теперешний Хорремшехр. Днем, когда я шел к порту, на улице возле отеля «Ориент» я увидел красивую даму, которую уже не раз встречал раньше в Тегеране, и около нее человека маленького роста, одетого в белый костюм и пробковый шлем. Они о чем–то возбужденно разговаривали, но так как говорили по–английски, то я ничего не понял. Когда я уже подходил к ним, дама громко по–русски сказала:

— Ни за что!.. Можете быть в этом уверены…

— Вы еще не раз покаетесь в этом! — тоже по–русски ответил ей маленький человек, и в его глазах появилась такая злоба, что я подошел к даме и сказал:

— Извините, может быть я понадоблюсь вам?

То, что я говорю по–русски и слышал их разговор, неприятно поразило обоих, особенно обеспокоило даму. Она сейчас же овладела собой и, улыбнувшись, сказала:

— Даже очень… Я поссорилась с мужем и попрошу вас проводить меня к вокзалу.

Человек в шлеме ухмыльнулся и пошел к отелю.

— Вы русский? — спросила дама.

Я сказал, что я осетин, с Кавказа, что работаю шофером в «Ирантрансе».

— Вы знаете персидский язык? — спросила она.

— Да.

— А английский?

— Нет… только «сенк–ю» да «виски», — сказал я, и дама засмеялась.

— Знаете что, я передумала… Спасибо, что вы так мужественно предложили мне свою помощь, но муж всегда муж, и мне надо помириться с ним. Благодарю вас… — и очень ласково сказала: — А вы видели меня когда–либо раньше?

И тут что–то удержало готовые слететь с языка слова: «Да, в Тегеране».

Я ясно увидел быстрый, настороженный, внимательный взгляд, так не гармонировавший с ее ласковым тоном и улыбающимся лицом.

— Нет, никогда, мадам, — сказал я.

— И немудрено. Я только вчера приехала сюда из Адена и сегодня впервые еду в Тегеран.

Она кивнула головой и быстро направилась в отель.

Я пошел обратно к порту, думая, как верно предупреждали меня опытные, бывалые товарищи о том, что за границей надо держать глаз и ухо востро и никому не доверять.

Эту самую женщину, красивую, нарядную и важную, я и раньше встречал в Тегеране по крайней мере раз десять–двенадцать.

Через день я выехал обратно в Тегеран, а позднее узнал, что она уже второй год живет в Иране, часто ездит в Пехлеви, Мешед и Багдад. Пишет книги, мужа не имеет, любит ездить верхом, хорошо стреляет из пистолета и иногда на три–четыре месяца исчезает из Ирана. Увидя ее на базаре, разговаривающей с вами, я спрятался в толпу, чтобы она не узнала меня.

— Благодарю вас, — сказал я, записывая последние слова сержанта.

Дни проходят в постоянных заседаниях смешанной Союзной комиссии, на которых довольно быстро были согласованы наши общие действия по эксплуатации железной дороги, мы договорились о разграничении функций союзного контроля на общих участках пути, об охране транспортных грузов и о непосредственной материальной и моральной ответственности за грузы той части Союзной комиссии, на участке которой произойдет гибель груза.

Этот пункт был наиболее важен для нас. Расписка в получении и заприходовании давалась американскому управлению снабжения лишь после того, как грузы приходили в нашу зону. Это предложение было весьма неохотно встречено представителем американской стороны генералом Чейзом.

— Но ведь до сих пор все это оформлялось в Бендер–Шахпуре на Персидском заливе. Зачем же менять установленную структуру деловых операций? Оставим это по–старому, как и было. Вы принимайте прямо с пароходов грузы и отправляйте их по Трансиранской дороге и на грузовых машинах по шоссейным путям, нам же давайте лишь расписки в получении грузов.

— Нет, господин генерал, теперь, когда три зоны уже точно определены, лучшим и наиболее удобным для всех нас видом доставки станет именно такой порядок, когда грузы, дойдя до нашей зоны, будут приниматься на ней нашими приемщиками.

— Но зачем же эта лишняя надстройка? Она только задерживает доставку? — развел руками Чейз. — Ведь мы охотно идем на то, чтобы ваши солдаты охраняли грузы от Персидского залива и до самого Каспия.

— К сожалению, ничего сделать не могу. Вопрос этот нами согласован с командованием, и грузы мы будем принимать только на территории нашей зоны.

— Как хотите! Нам важно передать их, а когда они дойдут до русских, это уже дело самих русских.

Английский бригадный генерал Стоун, не вмешиваясь в нашу беседу, прослушал нас и затем также молча подписал соглашение о зональной доставке грузов.

Дежурный офицер принес авиапочту, адресованную нам. Я вскрыл один, затем другой пакеты. Это были дополнения к той работе, которую вели мы. Я вскрыл третий конверт. Это оказалось письмо от Аркатова, даже не письмо, а целое послание с подробным и точным рассказом о том, что произошло после нашего отъезда с фронта.

Привожу его целиком:

«Здравствуйте, дорогие начальники, товарищ генерал и товарищ полковник.

Вот уже 22 дня прошло с того момента, как вы покинули нас. Где вы и что делаете, мы, конечно, не знаем, но уверены, что и на новом поприще не забываете тех, кто с уважением вспоминает вас. Не подумайте, пожалуйста, что пишу это в порядке подхалимажа, нет, незачем это, да и не такие мы люди, чтобы курить друг другу фимиам. Но долгая совместная работа научила нас тому методу работы, который называется советским стилем, а ваши личные качества облегчали и скрашивали нам, работникам отдела, трудную, суровую и подчас непосильную работу. Вот за это мы уважаем и помним вас. А теперь, чтоб больше никогда не писать об этом, скажу от имени оставшихся товарищей, что именно они уполномочили и просили меня начать деловое письмо этими, хотя и частными, но искренними правдивыми строками.