Цена жизни – смерть

А еще подстреленный омоновец, когда Турецкий предъявил ему для возможного опознания похитителей Божены Долговой фотографии всех потенциальных злодеев, фигурировавших в деле, в том числе «якобы строителя, ремонтировавшего квартиру Добропольского», заключенных ментов из Кондратьевска и продажных уноновцев, выбрал заключенного Тернозова, но, подумав, сказал, что вахтера изображал все-таки не он. Очень похож, и все-таки не он.

А под занавес, в самом конце рабочего дня, когда Турецкий совсем уже было собрался бросить все, к чертовой матери, и ехать в аэропорт встречать семью, из Сочи позвонила Ирина Генриховна и сообщила, что планы у них с Нинкой изменились и они остаются еще на два дня.

Турецкий пребывал в состоянии следственного пата — все, буквально все фигуранты дела оказались за пределами его досягаемости.

Но мода на исчезновения, похоже, прижилась и пробила себе дорогу в широкие народные массы — только Турецкий, разделавшись со срочно затребованными генеральным отчетами по последним делам, собрался было под пивко почитать долговскую тетрадочку (теперь только из нее и можно было добывать информацию), как позвонил Денис и сообщил, что исчез еще и Вовик. Но этого, кажется, не похитили, сам ушел, несмотря на супермеры безопасности, примененные к нему после первого побега.

В результате вместо пива и чтива Турецкий, скрипя зубами от злости, поехал на Соколиную Гору.

В клинике уже работала следственно-оперативная группа Главного управления внутренних дел Москвы. Вовик, похоже, окончательно свихнулся — Турецкий сперва не мог поверить в то, что ему пришлось услышать: при побеге он (Вовик, не Турецкий) умудрился… искалечить санитара и убить охранника.

Директор клиники Дименштейн был тем не менее спокоен, как танк.

— Работа с таким контингентом, как у нас, вполне естественно, связана с определенным риском. За это персонал учреждения и получает достойную зарплату. — Это он по поводу гибели охранника, насколько мог предположить Турецкий.

Следователя проводили в палату, в которой лежал Вовик. На больничную палату комната походила меньше всего, скорее — на одноместный номер в четырехзвездочном отеле.

Стены цвета слоновой кости, обитые чем-то мягким и гладким вроде пеноплена, светлый ковер на полу, широкий диван с вделанным в валик пультом: кнопка вызова медперсонала, управление кондиционером и телевизором, а также регуляция освещения. Телевизор тоже встроенный — экран на уровне поверхности стены, окно безо всяких решеток (как объяснил Дименштейн, пуленепробиваемое стекло), низкий пластмассовый столик без единого острого угла, дверь без глазка и окошка для выдачи пищи.

— У вас все так живут? — искренне изумился Турецкий.

— Многие, — скромно, но с достоинством ответил Дименштейн. — Плата за лечение у нас достаточно высокая и пациенты могут справедливо рассчитывать на определенный комфорт. А вы что, надеялись увидеть железные кровати с продавленными матрасами, беленные известкой стены и толстенные решетки на окнах? Как в советских психушках?

— Но Вовик… то есть Молчанов, за лечение не платил, — констатировал Турецкий.

— При наших оборотах мы можем позволить себе благотворительность — каждый месяц один-два человека лечатся у нас совершенно бесплатно и при этом живут в тех же условиях, что и остальные пациенты.

— И что, они пользуются абсолютной свободой?

— В пределах клиники — да.

— Хм…

— Но незаметно для них мы все же контролируем их поведение, — быстро вставил нарколог. — Например, в этой комнате установлены две камеры наблюдения — одна над дверью, другая над окном, так что все пространство просматривается, так называемых мертвых зон вы тут не найдете. Камеры также установлены в столовой, в коридоре, во дворе.

Турецкий присмотрелся к указанным Дименштейном местам над окном и дверью, но ничего, кроме настенных светильников с дырчатыми плафонами, не увидел, — очевидно, камеры были внутри плафонов.

— Санитар принес Владимиру таблетки и, видимо, на минуту утратил бдительность. Владимир ударил его вот этим столиком и оттащил в манипуляционную, она рядом, буквально через две двери…

— У вас все санитары такие рассеянные? — поинтересовался Турецкий, то, что Дименштейн зовет Вовика Владимиром, было для его уха как-то непривычно и даже смешно. Вовик он и есть Вовик, а то, что от него можно ждать чего угодно, Турецкий лично усвоил сразу.

— Владимир вообще был склонен скорее к суициду, нежели к насилию над другими. Кроме того, мы не пропагандируем жестокость и не культивируем всеобщую подозрительность.

— А как же ваши хваленые камеры? Или они тоже на минуту утратили бдительность?

— Камеры это, разумеется, зафиксировали, тут же сработала тревога, но пока охранники прибежали в манипуляционную, Владимир успел набрать полный шприц какой-то жидкости и вонзить его в шею санитара. Он заявил, что стоит ему надавить на поршень, и санитар погибнет. В принципе в манипуляционной хранились некоторые психотропные средства, которые он мог найти, так что охрана не решилась рисковать жизнью своего коллеги. Впоследствии, однако, оказалось, что это был всего лишь физиологический раствор…

— Вы при этом присутствовали?

— Не сразу. Пока я подошел, эта импровизированная процессия уже спустилась в вестибюль, там у нас дежурит охранник.

— Вооруженный?

— Да. Вообще-то я противник этого. Оружие плохо сочетается с нашими пациентами, даже если они уверены, что против них его не применят и даже если у них самих не возникает желания им завладеть, все равно в атмосфере витает некая нервозность. Все же понимают, что если ружье висит на стене, рано или поздно оно выстрелит…

— Да бог с ним, с ружьем, что дальше-то было?

— Дальше я попробовал с Владимиром поговорить. Он выглядел очень возбужденным, нужно было его успокоить. Он потребовал, чтобы охранники удалились, а тот, который сидит на вахте, отдал ему свой пистолет.

— Вы выполнили его требования?

— Да, и пистолет он сразу же спрятал в карман куртки. Потом заявил, что ему, мол, обязательно нужно отсюда выбраться, что должен немедленно отомстить одному человеку. То есть очень срочно отомстить…