Круги по воде

– Я… он сам… — сбивчиво пробормотал Носов, — Сам её пригнал… Егор… Забор выломал…

– Зачем ты привёл к нему Булавкина?! — срываясь на крик, спросил Ревенко.

Толстое лицо его стало снова багроветь, рыжие короткие пальцы судорожно сцепились на пухлых коленях.

– Чтобы… значит… не болтал…. — словно загипнотизированный, глядя ему, в глаза, с запинкой произнёс Носов.

Ревенко, оцепенев и тоже не сводя с него глаз, прошептал непослушными губами:

– Выходит, убить решили, чтобы не болтал… Так выходит?..

Носов бессильно опустил голову, могучие плечи его обвисли, в лице уже не было ни кровинки.

Все молчали.

Новое опознание Анашина провели часа через два.

Теперь стало очевидным, что Ревенко и Носов опасались Булавкина по-разному. Чего опасался Ревенко, было ясно. А вот чего опасались Носов и, конечно, Анашин, даже в особенности — Анашин?

Но к концу очной ставки Носов был в таком состоянии, что о немедленном допросе его нечего было и думать. Сонный, флегматичный, невозмутимый Носов, казалось, окончательно лишился дара речи. Он лишь мычал, мотал головой, затравленно озирался, неожиданно оборачиваясь то в одну, то в другую сторону, словно боясь, что кто-то нападёт на него. При этом мясистое, бледное его лицо приобрело такое испуганно-бессмысленное выражение, что казалось, вместе с даром речи он потерял и рассудок. У Виталия даже мелькнула мысль о предстоящей судебно-психиатрической экспертизе.

Он так и сказал потом Игорю и Кучанскому, когда они остались одни.

– Успокоится, — махнул рукой Игорь. — Уж очень все неожиданно на него свалилось. Лучше давай подумаем: почему они решили убрать Булавкина, что он им сделал, особенно Анашину?

– С ним Булавкин был почти не знаком, — покачал головой Виталий. — Тут что-то не то.

– Кажется, и с Носовым у Булавкина конфликтов не было? — спросил Кучанский.

– Да, — согласился Игорь. — Тем более все это странно.

– К тому же, — продолжал Кучанский, — если Булавкин что-то знал, то он бы нам сказал. Ведь это «что-то» должно быть очень важным, если из-за него готовы были убить человека.

– Конечно, — снова подтвердил Игорь.

– Булавкин очень важное и сказал, — задумчиво произнёс Виталий. — Он вспомнил слова Лучинина: «Я ещё подерусь» и «я поеду на рыбалку».

Все трое молча переглянулись.

…В конце дня приехал наконец Савельев.

– Давайте приводить опознание, — отрывисто предложил он.

И снова у стены кабинета встали четверо молодых, с первого взгляда довольно похожих, черноволосых парней. Анашин, как и в прошлый раз, был вторым справа. Он стоял спокойно, и насмешливая ухмылка чуть кривила его губы.

В кабинет вошла Лара Кожева.

Девушка на миг остановилась на пороге, смущённо оглядев комнату и всех людей вокруг.

Савельев уже собрался предупредить её об ответственности, как вдруг Лара тихо вскрикнула, прижав ладонь ко рту, и, указав другой рукой на Анашина, срывающимся голосом, воскликнула:

– Вот он!.. Он шёл!..

– Успокойтесь, посмотрите внимательней, — сказал Савельев, изо всех сил стараясь, чтобы голос не выдал его. — Подойдите, поближе и ещё раз посмотрите на этих людей. Узнаете вы того, кто…

Девушка сорвалась с места, подскочила к Анащину и с ненавистью произнесла:

– Это он. Он меня ещё удочкой задел и сказал: «А, чтоб тебя…» и выругался. А второй человек его одёрнул и сказал; «Извините, девушка». Я очень хорошо… я точно помню. Я же вам говорила, — обернулась она к Виталию.

– Дура… — процедил сквозь зубы Анашин. — Разуй глаза…

– Молчите, — строго оборвал его Савельев.

И стал заполнять протокол опознания.

Девушка отошла к дивану, где сидели сосредоточенные, серьёзные Виталий, Кучанский и ещё двое мужчин — понятых, случайные люди, жильцы соседнего дома. Один из них встал, уступая ей место. Но она, всхлипнув, махнула рукой и торопливо достала из сумки платочек.

А потом Виталий поехал к Лучининой.

– Да, — сказала Ольга Андреевна. — Все так и было в тот вечер. Он взял только одну удочку и сказал, что ему надо подумать. Но мне показалось…

– Это сейчас неважно, — мягко перебил её Виталий. — Сейчас самое важное — факты. Он больше ничего не сказал?

– Нет, — она грустно покачала головой. — Мы очень мало с ним говорили в последние дни.

– Как он был одет, когда ушёл?

– Плащ, коричневый, «болонья». Кепка… я забыла, какая кепка, — вдруг с отчаянием произнесла она.

– Неважно. Что ещё?

– Ещё? — переспросила Лучинина. — Ещё сапоги.

– Сапоги ведь стоят в передней?

– Это другие.

– В котором часу он ушёл?

– Уже смеркалось. Часов в девять, наверное, или в десять.

– А приехал домой с работы когда?

– Около семи. Это для него очень рано. Но была пятница. Поэтому.

– Вы случайно не заметили, он приехал или пришёл?

– Заметила. Я стояла на балконе и… ждала его все-таки, — Ольга Андреевна проглотила подступивший к горлу комок.

Виталий подумал: «Сколько страданий может вынести человек, даже самый крепкий? Есть ведь, наверное, предел?»

– Он приехал на машине, — тихо продолжала Лучинина, разглаживая складки скатерти на столе. — Его привёз этот мальчишка…

Она прикусила губу.

– Спасибо, Ольга АндрееЕна, — тоже тихо сказал Виталий. — Все. Я пойду. Вы не беспокойтесь.

Но она проводила его до двери.

Следующий день был воскресенье.

– Есть предложение, — сказал Виталий за завтраком. — Пойдём к реке, на мост, — и задумчиво прибавил, глядя куда-то в пространство. — Там, видно, неплохо думается, если Женька туда ходил.

– Принято, — сказал Игорь.

Они вышли на залитую солнцем, но ещё по-утреннему прохладную и безлюдную улицу и двинулись в сторону реки.

Воскресный город ещё только просыпался.

На небольшой, пустынной площади, возле горсовета, друзьям отдал честь дежурный милиционер. Видно, узнал. Потом их обогнал белый новенький «Москвич».

Потемневшие от времени двух — и трёхэтажные каменные дома с бесконечными вывесками на фасадах уже привычно сменились деревянными, маленькими, отгородившимися от улицы низенькими заборами, зеленой стеной кустарника и фруктовых деревьев. Яблони в этот год бурно плодоносили, тяжёлые ветви их свешивались чуть не до земли, и хозяева подпирали их палками,