Семейное дело

Бусуйоку случалось попадать и в плен: его, сироту, не однажды забирали в интернат. В интернате под белым потрескавшимся потолком горели желтые лампы, которые никогда не выключались полностью, и казалось, не будь всего остального, этих ламп было бы достаточно, чтобы наводить смертельную тоску. В интернате кормили несоленой комковатой дрянью и вдалбливали в голову далекую от жизни науку, которая не пригодится никому и ни за что. Но одно оставалось общим и в семейной, и в интернатской жизни — игра на выживание, при условии, что внешний мир пытается тебя погубить. Правда, понятия о внешнем мире были различны: что касается интернатского мирка близких, для него внешний мир включал в себя учителей, воспиталок, директора, мальчишек из враждующих интернатских группировок и обычных школ… Ну да невелика разница! Смысл один: тебя хотят укусить — кусай первым! Для выживания все средства хороши!

Ничего не зная о социал-дарвинизме, Бусуйок воплощал собой законченное его проявление. Выживает сильнейший? Только сильнейший и выживает… С детства усвоив этот урок, став взрослым, он сумел свести число неудач к минимуму. Однако последнее не означало, что Бусуйок образумился. Он не умел зарабатывать на жизнь обычными, мирными способами, не предполагающими этого черного, фатального «или — или». Он постоянно пребывал в напряжении, он уворачивался, он нападал. И при этом проявлял столько храбрости, проворства и жестокости, сколько обычный человек не проявит за всю свою средненькую, ровно окрашенную жизнь. На избранном поприще Бусуйок усердно трудился — каким бы неуместным ни показалось большинству благополучных граждан это слово. С той поправкой, что честным этот труд назвать не получилось бы. И еще — если честный труженик поднимается с первым лучом солнца, то, благодаря специфике деятельности, Бусуйок обычно вставал с последним.

Вот и сегодня он проснулся вечером — впрочем, солнце продолжало обнимать своим приглушенным светом высокий небосвод, поскольку весна уже раздвинула пределы светового дня; проснулся в одном из своих временных убежищ, на Кастанаевской. Квартиры — приюты мафии нищих — обволакивали своей сетью всю Москву, располагаясь главным образом на окраинах; однако все они пребывали в весьма неухоженном, растерзанном состоянии — в отличие от тех, где проживал высший состав. Вот и эта, чистенькая, двухкомнатная, поразила бы эстета выверенным сочетанием мебели и дверей из светлого дуба с медово-золотистыми обоями. Мебели имелся необходимый минимум, без излишеств. На кухне — торжественный широкий стол и массивные стулья, в спальне — двуспальная кровать и шкаф, в гостиной — диван и стенка с удобно размещенными в ней телевизором и пылящейся без гостей парадной посудой. Привлекало внимание полное отсутствие книг.

Считалось, что Бусуйок никогда не спит один, но этим вечером на подушке рядом с ним не посапывал прямой или курносый носик, под одеялом не шевелилась расслабленно грудастая длинноногая фигура. По-спартански, в прохладном воздухе, заполнявшем комнату через отворенную створку окна, Бусуйок Иванович отбросил шерстяное одеяло и подскочил, сверкнув смуглым голым телом на миг перед тем, как стремительно влезть в тугие плавки и футболку. Душ он не любил — считал барской прихотью. Крутые кудри с проседью собирал в пучок на затылке — элемент, который более соответствовал бы образу стареющего артиста. А в остальном — понять, чем этот человек занимается, было трудно. Что-то в его лице говорило о свободной профессии, а чем-то он напоминал социального работника. От социального работника в нем имелась вкрадчивость и какая-то особая заботливость, которой он умеет сразу обволакивать человека; разумеется, если человек ему нужен…

Бусуйок критически оглядел себя с головы до ног в напольном зеркале и приглушил критичность взгляда, удовлетворенный результатами. Зеркало — овальное, в витой резной раме со множеством завитушек; бабское зеркало, но ведь и квартира принадлежит женщине. Для Бусуйока эта квартира — только временный приют. Есть у него загородный дом, принадлежащий ему, только в нем Бусуйок тоже не живет. Вечный кочевник, вечное отсутствие дома, которое его ничуть не тяготит, а когда станет тяготить — значит, настала пора откинуть хвост, склеить тапочки, дать дуба, или как еще об этом говорят? На тему смерти человек по имени Бусуйок, со странно неподходящим к нему отчеством Иванович, задумываться не любил. Зачем? Все там будут. Те, кто зарабатывают для него деньги, — чуть раньше, он и его ближайшие подручные — чуть позже, но все будут — когда-то. А когда-то — это не сейчас. Главное — сейчас пожить, пока живется, а что будет завтра — поглядим. Как можно надолго загадывать, когда человек не знает, что будет с ним через секунду?

В следующую секунду, словно в подтверждение мысли, раздался звонок в дверь. Бусуйок Иванович был не так доверчив, как Анжелина: спрашивать «Кто там» он не стал — на этот вопрос люди его профессии крайне редко получают правдивый ответ. Неслышно, ступая с носка на пятку, точно чуткое животное, привыкшее убегать от охотников, он подобрался к двери и прислушался. Что-то в задверном молчании выдавало дух охоты, невозмутимое дыхание тех, кто привык брать в кольцо зверя. На миг Бусуйок Иванович заглянул в глазок. Точно! Дольше смотреть и не надо, чтобы распознать легашей. Бусуйока знатно учили! Они, конечно, его услышали и сейчас примутся высаживать дверь. Но у него еще есть пара минут, чтобы смыться, как гласит протокол, «заранее приготовленным путем отхода».

«Пути отхода» в лежбище на Кастанаевской были такие, что не приведи господь. А отступать некуда… Пожарная лестница за окном отвесно проходила по фасаду кирпичного дома во всей своей проржавевшей красе, обрываясь за три метра до асфальта. Ну вниз Бусуйок и не полезет: там его наверняка ждут. А заберется он по лестнице на крышу. Оттуда можно запросто пролезть в чердачное окошко с противоположной стороны и преспокойно выйти через другой подъезд. О таком дурацком, но полезном устройстве чердака в этом доме, скорее всего, никто из тех, кто пришел за ним, не догадывается.