Пропавшие среди живых (сборник)

Корнилов вздохнул, достал сигарету. Щелкнул зажигалкой, прикурил. «А что мы знаем об убийце? Он — хороший знакомый Хилкова. Это аксиома. Иначе Хилков не впустил бы его в квартиру, не повернулся к нему спокойно спиной. Имеет наган. Искал что-то очень нужное. Значит, знал точно о том, что оно, это нужное, у Хилкова есть».

Вошли понятые — Елистратов и пожилая женщина. Наверное, дворник. «Никак старику не даем спокойно работать», — подумал Корнилов.

В течение двух часов он шаг за шагом осматривал комнату, и только одна маленькая деталь привлекла его внимание — отворачивая ковер, он нашел завалившуюся между ковром и диваном спичку. Спичку, обгоревшую почти до конца. Державший ее, наверное, бросил тогда, когда огонь подобрался к пальцам. Такие обгоревшие спички остаются, когда вдруг погаснет электричество и надо что-то найти — свечку, лампу. Или исправить пробки… Или человек раскуривает трубку… Это ведь дело непростое, не то что зажечь сигарету.

Васечкин, внимательно следивший за всеми действиями Корнилова, спросил:

— Товарищ подполковник, может, проверить, не перегорел ли свет?

— Зачем? — пожал плечами Корнилов. — Ты думаешь, если свет перегорит, можно обойтись одной спичкой? Да и белые ночи еще не кончились.

Он позвонил в управление, попросил секретаршу срочно разыскать Белянчикова.

«Кто курил трубку? Хилков, судя по окуркам и показаниям соучастников, курил только „Беломор“. Может, когда баловался и трубкой? Никаких следов трубки в комнате нет. В кухне — окурок сигареты. Ладно, подождем Белянчикова…» — Корнилов опустился на колени и стал внимательно исследовать ковер. Сантиметр за сантиметром. И вдруг обнаружил несколько табачных крошек. Не мелких сигаретных, а крупных продолговатых. Таких, которые бывают у трубочного табака. «Ну ладно, ладно, — шептал Игорь Васильевич. — Это уже больше, чем кое-что… Это уже улика». Он завернул табачинки в бумажку. Зазвонил телефон.

— Только что закончил разговор с Кошмариком, — доложил Белянчиков. — Есть кое-что интересное…

— Об интересном потом, — перебил его Игорь Васильевич. — Сейчас идите к нему и выясните, кто из знакомых Хилкова курил трубку. Об этом же переговорите с Лавровой. Спросите, не баловался ли трубкой сам Хилков. И узнайте у Лавровой, не делала ли она иногда приборки в квартире своего друга. Если да, то когда это было в последний раз. И не курила ли сигарет. И быстро, быстро. — Он хотел уже положить трубку, как опять обратил внимание на меловой силуэт на полу. — Послушай, Юрий Евгеньевич, когда вы со следователем делали обыск, труп не двигали?

— Ну как же не двигали?.. — недоуменно отозвался Белянчиков. — Судмедэксперт переворачивал…

— Да я не о том… Вы половицы под трупом не осмотрели?

— Нет, — быстро сказал Белянчиков, словно о чем-то догадавшись.

— Ладно. Жду звонка. Выполняй поручение.

Он бросил трубку и озабоченно посмотрел на часы. Было полтретьего. «Ну ничего, не зря время потеряно. Потянем за эту ниточку!»

— Может, чего узнать надо, товарищ подполковник? — спросил Васечкин.

— Спасибо, — улыбнулся Корнилов. — Пока ничего. — А сам смотрел как завороженный на меловой силуэт, оставшийся от Хилкова. Потом он опустился на колени и внимательно исследовал большие, потемневшие от времени плашки паркета. Все они были плотно пригнаны друг к другу, а в тонких зазорах скопилась спрессованная пыль. И только вокруг одной плашки зазоры были заметнее.

— Николай Афанасьевич, принесите ножик или вилку, — попросил Корнилов Васечкина.

И когда тот принес с кухни потемневшую, давно не чищенную вилку, подковырнул ею паркетину. Паркетина легко подалась. Под нею лежал сверток.

Елистратов с изумлением смотрел, как Игорь Васильевич, осторожно развернув пакет, вытащил большую пачку советских денег и пачку потоньше — зелененьких замусоленных долларов. Всего оказалось одиннадцать тысяч рублей и триста тринадцать долларов. Все потрепанными однодолларовыми бумажками.

Через полчаса снова позвонил Белянчиков.

Кошмарик заявил, что Хилков трубку никогда не курил. Только «Беломор». Знакомых Хилкова, что курили бы трубку, он никогда не видел.

Вернувшись в управление, Корнилов почувствовал себя совсем плохо. Голова уже не болела, а стала будто чугунной, непомерно тяжелой, и каждое слово, каждое движение отдавались тупым гулом. Пот катился градом, и Игорь Васильевич не мог понять отчего — то ли от жары, то ли поднялась температура. Но простудиться в такую теплынь? Когда нет ни ветерка, а воздух раскален как в литейном цехе. Это как-то не укладывалось в сознании. Он положил руку на пульс и, глядя на секундную стрелку, отсчитал удары. Стрелка расплывалась перед глазами, но он, напрягая зрение, все-таки досчитал до конца. Сто двадцать ударов…

События, две недели развивавшиеся еле-еле, то и дело ускользавшие из поля зрения, вдруг стали разворачиваться в бешеном темпе. Словно сеть, раскинутая на глубине и скрытая до поры от глаз спокойной поверхностью озера, вытянута наконец на мелководье, и уже видно, как ходят, баламутя воду, стремительные щуки, и только самого кошелька не видать, но сердце уже нетерпеливо екает в ожидании богатой добычи. Заболеть в такое время!

«Нет, нет, — твердил Корнилов. — Не болеть! Еще немного, и мы выйдем на эту темную лошадку, на этого неизвестного».

В том, что убийца Хилкова был причастен и к угону машин, Корнилов не сомневался.

В кабинет заглянул Бугаев и начал было рассказывать о том, что Угоев-старший дал подробные показания на восемь машин. Корнилов остановил его.

— Сенечка, все это очень интересно, но не мне, а Белянчикову. Все ему, все! Я, кажется, отключаюсь от дела…

Бугаев удивленно посмотрел на Корнилова, и Игорь Васильевич понял, что вид у него, наверное, совсем больной. Удивление в глазах Бугаева моментально сменилось сочувствием, а уж сочувствия Корнилов не терпел.

— Семен, ты меня понял? Подробности письмом. Уматывай к Юрию Евгеньевичу.

Но Бугаев не уходил.

— Сеня… — начал было Корнилов, но осекся, увидев в глазах Бугаева тревогу.

— Что еще стряслось, Семен?

— Мы проверяли картежников… Тех, которые в гостинице играют.

— Ну проверяли. И что? Доложи Белянчикову.

— Игорь Васильевич, один из них ваш брат. Иннокентий Васильевич, — выдохнул Бугаев.

— Кеша? — Корнилов откинулся на спинку кресла и машинально повторил: — Кеша…

Потом тихо сказал:

— Ты, Сеня, присядь…

Минуты две они сидели молча. Корнилов барабанил пальцами по креслу.

— Вот что, Семен, — наконец сказал он. — Все доложи Белянчикову. Все. Я же сказал — отключаюсь от дела. Отключаюсь.

Бугаев ушел. А Корнилов вдруг отрешенно подумал: «Может, это ошибка? Кеша-то скопидом, жадоба. И вдруг карты! Как же он, рублишко к рублишку, а потом сотню на кон? Ну что ж, доигрался, Иннокентий Васильевич. Допрыгался…»

Игорь Васильевич взял лист бумаги и написал заявление начальнику управления.

«В связи с тем, что мой брат, Корнилов Иннокентий Васильевич, встречался с некоторыми участниками преступной группы Хилкова — Лыткина и играл с ними в карты, прошу отстранить меня от дальнейшего участия в расследовании по этому делу».

«Но с Лавровой-то я обязан поговорить, — решил Корнилов, засовывая заявление в большой конверт. — Обязан».

Он позвонил в тюрьму, чтобы привезли Лаврову, и хотел было поставить чаю, но не было сил. Поудобнее вытянувшись в кресле, он закрыл глаза. Звонил телефон, но Игорь Васильевич не снимал трубку, и ему показалось, что звонок становится все тише и тише… Надо не забыть сказать ребятам, чтобы опросили почтальона и поскорее разыскали уехавшего в командировку мужа той женщины… Потом он подумал о матери. «Опять придется ей трудно. Только привез домой и сам заболел. Может, лучше в госпиталь лечь? А теперь история с Кешей!»

Корнилов вдруг поймал себя на том, что думает о Кеше слишком спокойно. «Что же это я? Зачерствел на своей работе?» — подумал Игорь Васильевич, и ему стало горько именно от этой мысли. Брат связался с подонками и сам может сесть на скамью подсудимых, а он почти спокоен. «Да ведь худшее я уже пережил. Худшее случилось месяц назад, в деревне. Когда я узнал, что Иннокентий отправил мать на остров… — Корнилов вздохнул, провел ладонью по лицу, чувствуя, что ему уже совсем невмоготу сидеть в душном кабинете. — И мое будущее под большим вопросом. Полное служебное несоответствие — родного брата прозевал».