Медная пуговица. Кукла госпожи Барк

Зимой 1955 года в Москве проходила декада латышского искусства и литературы, и Пронин пригласил меня посмотреть пьесу Райниса. Во время спектакля Пронин все время обращал внимание на одну актрису, называл ее, хвалил, подчеркнуто ей аплодировал, как это мы часто делаем по отношению к своим личным знакомым.

Потом он слегка меня толкнул и спросил:

— Неужели не узнаете?

Какое–то смутное воспоминание мелькнуло передо мной и растаяло.

— Нет, — сказал я.

— Неужели не помните? — удивился Пронин. — Баронесса фон Третнов!

— Так это была артистка! — воскликнул я.

— Рижская работница, — поправил меня Пронин. — Она и не помышляла о театре. Это товарищи после ее выступления в роли баронессы фон Третнов натолкнули ее на мысль об артистической карьере.

А в антракте Пронин велел мне посмотреть в правительственную ложу. Он указал на пожилого человека, беседовавшего в этот момент с одним из руководителей нашей партии.

— Тоже не узнаете? — спросил Пронин. — Букинист из книжной лавки на Домской площади.

Но я не узнал его даже после того, как Пронин сказал мне, кто это такой. Так познакомился я с судьбой еще двух действующих лиц этого, так сказать, приключенческого романа.

И кажется, можно поставить точку.

Кто–то это прочтет, переберет в памяти страницы собственной жизни, поверит мне, а может быть, и не поверит, а потом забудет.

Только мне самому ничего, ничего не забыть!

Осенью, обычно осенью, когда особенно часто дает себя знать простреленное легкое, я подхожу иногда к письменному столу, выдвигаю ящик, достаю большую медную пуговицу с вытисненным на ней листком клевера, какие в прошлом веке носили на своих куртках колорадские горняки, долго смотрю на эту реликвию, и в моей памяти вновь и вновь оживают описанные мною события и люди.

1941–1957 гг.

Рига — Москва

Хаджи–Мурат МУГУЕВ. КУКЛА ГОСПОЖИ БАРК

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

— Привидения существуют, — сказал маленький человек, робко тронув меня за локоть. — Это факт. Они появляются ровно в одиннадцать часов ночи, а в полночь исчезают…

Я улыбнулся.

— Честное слово… Уверяю вас, я не шучу. Ровно в одиннадцать они появляются так же аккуратно, как и дневальные у ваших ворот. Я понимаю, что вы не верите мне, в наше время — и такая чертовщина, но тем не менее это факт.

Я внимательно глянул ему в глаза, но маленький человечек виновато улыбнулся и тихо сказал:

— Я здоров… совершенно здоров, хотя мне понятно ваше недоверие. И я на вашем месте подумал бы, что это говорит неостроумный шутник…

Он помолчал и потом еще тише сказал:

— И все же привидения существуют, и сегодня они снова не дадут нам спать.

— Кому нам? — спросил я.

— Мне, моей соседке Елизавете Львовне, инженеру Градусову с женой и вообще всей квартире. Мы обратились за помощью в комендатуру, но там только посмеялись над нами…

Я с интересом посмотрел на него. Небольшого роста человек, с неловкими угловатыми манерами, робким взглядом и застенчивой улыбкой был немного смешон, хотя его грустные глаза привлекали к себе теплым огнем. Лицо его было не совсем обычным. Большой лоб и квадратный подбородок говорили об уме и характере незнакомца, но, взглянув в его наивные и несколько удивленные глаза, вы ни за что не предположили бы, что у этого человека есть воля. Неширокий, но заметный шрам, шедший от левого уха к виску, был тщательно прикрыт зачесанными набок волосами.

— Но согласитесь, что все–таки странно в наши дни слушать детские рассказы о привидениях, да еще в городе, только три недели назад освобожденном от врага…

— И все–таки это так, и самое странное то, что привидения появились всего лишь десять дней назад…

Я насторожился. Это могло быть интересным.

— А как же ведут себя эти… духи! — деланно равнодушным тоном спросил я. — Что, они появляются в белых саванах, с обнаженными черепами и тихо стонут, пугая живых, — как поступают в страшных рассказах классические привидения?

— Нет, наоборот. Они не пугают, они сами пугаются нас… и не стонут, а просто возятся в стенах нашего дома, иногда выходя из них, прямо в коридор… И вид у них не мертвецов, а скорее живых людей, хотя они бесплотны, не смейтесь, да, да, бесплотны. Я и Градусов однажды, еще в самом начале их появления, бросились на них с палками, но палки рассекли воздух, а сами тени прошли мимо нас и вошли в противоположную стену…

— Скажите, а не были ли вы и ваш Градусов под градусом? — довольно неудачно сострил я.

Маленький человечек покачал головой.

— Но что же им надо в вашем доме? Что это, старый графский замок или фамильный склеп средневековых баронов?

— Нет, обыкновенный жакт, — сказал мой собеседник.

— Это возятся крысы.

— Нет, привидения… я сам видел их… уже несколько раз, — упрямо повторил он. — И они возятся в стене от десяти до двенадцати часов. Как только звучит последний удар кремлевских часов, они умолкают.

— Как в старинных романах, — рассмеялся я.

Мой собеседник молчал.

— Нельзя ли мне провести у вас в квартире ночь, чтобы самому познакомиться с этими удивительными посланцами нездешнего мира?

— Отчего же нет? Пожалуйста, хоть сегодня, — охотно согласился он. — Приходите, но только помните, что ровно в двенадцать они исчезают.

— Хорошо, буду. Я человек военный, точный и буду, — глядя на часы, сказал я, — ровно в двадцать три часа сорок пять минут.

— Будем ждать, — ответил маленький человечек.

— Что это у вас за шрам? — спросил я. — Результат бомбежек или оккупации немцев?

— Нет, что вы! — замахал руками мой посетитель. — Я человек штатский, боязливый… Все бомбежки в страхе просидел в подвале… Это — старое… Еще гимназистом, катаясь в Вологде на льду, я расшиб себе лоб. А разве шрам очень уж заметен? Я стараюсь прикрыть его волосами.

— Зачем же, он придает вам такой воинственный вид, — пошутил я. — Итак, до ночи!

И мы разошлись по своим делам.

Днем я, смеясь, рассказал генералу о посещении меня человечком, делегированным от коллектива жильцов, которые жалуются на привидения, мешающие им спать.

Генерал слушал мой рассказ все внимательнее, и, когда я закончил, он, немного помолчав, сказал:

— Это интересно и… довольно подозрительно. Тут, конечно, что–то есть, чем следует заняться… Не знаете ли, занимали этот дом ранее немцы? Не было ли в нем какого–нибудь немецкого учреждения?

— Нет, не спрашивал.

— Упущение. Ведь подобный вопрос сам напрашивался на язык, — сказал генерал. — Дело в том, что только сегодня я тоже получил коллективное заявление жильцов дома номер сорок семь по Большой Спасской улице о том, что в соседнем с ними доме до бегства немцев находилось общежитие чинов СС и что там по ночам происходит какая–то возня… Не зная к кому обратиться, коллектив жильцов делегировал к вам гражданина Косоурова и, на всякий случай, обратился ко мне. Странное, необычное и вместе с тем подозрительное дело, — сказал генерал.

Он подумал, прочел еще раз заявление коллектива жильцов дома № 47 по Большой Спасской улице и сказал:

— Вечером, после совещания, заедем сами, но не к моменту появления духов, а несколько позднее. Возможна любая провокация.

Генерал был лет на восемь старше меня. Культурный, хорошо воспитанный человек с большой эрудицией и спокойным характером, он очень нравился мне, и хотя иногда наши взгляды расходились, я чувствовал, что он ценил и уважал меня. Я думаю, что наша взаимная симпатия объяснялась еще и тем, что мы оба были слушателями одного факультета академии, с той лишь разницей, что генерал окончил его значительно раньше меня. Несмотря на свои сорок лет, генерал выглядел очень свежо и молодо. Иногда, «чтобы не разучиться», — как говаривал он, мы беседовали с ним на персидском языке, перескакивая на турецкий и вновь возвращаясь к иранскому языку. Его вышедший перед войной труд «Ближний Восток и соседи СССР» привлек внимание читающей публики не только в нашей стране, но заинтересовал и ориенталистов Англии, Америки и Германии.