Темные силы

— Что ты зыркаешь? Что ты на него зыркаешь? Ты хотела, чтобы он молчал в тряпочку? Мы, между прочим, за тебя переживаем! И придурка этого надо ловить, а то он таких дел наворочает!

— А толку? — возразила я. — Толку ловить его, если потом все равно придется отпускать?

— Маша, а ты не хочешь с психиатрами поговорить? — спросил Панов, шумно прожевав гигантский кусок пирога. — Марина, а ты капусту ошпариваешь для начинки, или тушишь? —попутно уточнил он.

Марина отняла у него последний ломоть, завернув его в кальку и вручив мне:

— Это Лешечке Горчакову. Довезешь? Интересно, кто из них больше ест: Лешечка или этот оглоед? — она кивнула на Панова, который запил пирог бадьей горячего чая и теперь отдувался, как кит, которого выбросило на берег.

— Конечно, Горчаков, — убежденно сказала я. — В природе вообще не существует человека, который бы ел больше, чем Лешка.

— Поняла? — победоносно взглянул на нее Панов. — Я вообще как птичка клюю… Так ты капусту ошпариваешь, скажи?

— Конечно, ошпариваю, — ответила Марина. — Так больше витаминов остается, и вкусовые качества лучше.

Я попросила у мужа полиэтиленовый пакет и, снабдив сверток дополнительной упаковкой, сунула в сумку, а потом повернулась к Панову.

— Панов, ты считаешь, что мне пора к психиатру? Это ты профессиональным взглядом определил?

— Да я не про тебя, дурочка. Я про этот ваш персонаж, который имеет обыкновение писать кровью. Учти, что обмакнуть перо можно только в свежую кровь, потому что буквально через полчаса она уже свернется.

— В свежую рану тоже можно, — добавила Марина, — разрезал кожу, макнул перо и пиши.

— А если добавить чего-нибудь в пробирку с кровью? Сколько ее можно с собой таскать, пока она не свернется? — спросила я, представляя себе, как персонаж, пришедший на подписание договора, достает из чемодана связанную женщину с заклеенным скотчем ртом, раскладывает ее на столе, говорит партнерам: «Сейчас, одну минуточку, я только ручку заправлю», и макает перо в свежий надрез на бедре жертвы. И куда потом женщину девать? Как говаривал писатель Родионов, селедку следует вымачивать в коньяке, только куда потом девать коньяк?

— В принципе можно, но в образцах никаких химических препаратов не нашли, — обрадовал меня Сашка.

— Маша, я серьезно тебе говорю: пообщайся с психиатрами, — вступил Панов. — Эта идея с кровавыми письменами в принципе не нова. Помнишь дело Шаталова? Семьдесят девятый год…

— Да откуда она помнит? — удивилась Марина. — Я и то не помню.

— Что значит «я и то не помню»? — удивилась я. — Ты же младше меня.

— Здравствуйте! Это ты меня младше.

Мы немного попрепирались на тему, кто младше, а кто старше, причем Панов и Стеценко подсвистывали и подзуживали, как болельщики вокруг ринга. Стеценко отметил, что это — беспрецедентный случай: две дамы спорят из-за возраста, при этом каждая доказывает, что это она старше.

— Это все равно, как если бы мужики бились, у кого меньше, — хихикнул Панов, а Марина на него цыкнула.

— Ладно, хватит базарить, соплячки! — наконец гордо бросил нам Панов. — Слушайте дедушку! У этого Шаталова нога была сухая, и бабы от него нос воротили. Но голова у него варила, и манерам был обучен. Пудрил мозги разным доверчивым барышням, приглашал домой на чашечку кофе, и альбомы по искусству посмотреть. Ими в голову не приходило, что этот мозгляк в шляпе может быть опасен.

— А дома подсыпал, небось, чего-нибудь в кофе? — прозорливо заметил Сашка.

— Ну конечно. Подсыпал сильнодействующее снотворное, девушка головку к подушке приклонит, а он ее, бесчувственную, разложит и оприходует, да еще и сфотографирует в похабных ракурсах. Потом оденет, приведет в порядок и сделает вид, что не заметил, как она от рюмочки коньяку задремала.

— И на чем он прокололся? — с интересом спросил Сашка.

— Перекормил одну девушку. Она заснула, он ее раздел, всю программу выполнил, а она не проснулась. Ну, он труп в ковер закатал и вывез. Труп нашли, стали дело раскручивать и вышли на этого ублюдка.

— А как доказали? — это уж мне стало любопытно.

— Подвел технический прогресс. Он свою хату оформил в таком сатанистском стиле: у него на окнах занавески висели из берцовых костей…

— Как это? — изумилась я.

— Помнишь, раньше в моде были такие занавески из бамбука, кусочки нанизывали на нитку? Вот у него так же берцовки болтались.И лампа настольная из черепа, глазки светились.

— Господи! — только и сумела я вымолвить, представив этот благостный интерьер. — И к нему еще барышни ходили?!

— Валом валили, в очередь, — подтвердил Панов. — Но это еще не все. Он устроил громкую связь между комнатой своей и прихожей: такой домофон, в прихожей кнопочку нажмешь, и можно с комнатой переговариваться.

— А зачем?

— Да хрен его знает. Выпендривался, как мог, в своей коммуналке.

— Он еще и в коммуналке жил? — ужаснулась я.

— Представьте себе, девочки. А эта, последняя, барышня нечаянно сумку бросила прямо на переговорное устройство. Придавила кнопочку, и соседка все, что в комнате у Шаталова происходило, слушала, как в радиотеатре. Ну, и потом поделилась своими впечатлениями.

— А при чем тут писанина кровью? — спросила Марина.

— А я не сказал? — удивился Панов. —. Не забывайте, время-то какое было. Девушки значительно позднее, чем сейчас, расставались с невинностью. И если этому деятелю так везло, что попадалась девственница, он ее кровью на подушке, на белой наволочке, писал ее имя и дату.

— Ну и дурак! — заметила я. — Формировал себе доказательственную базу, своими руками.

— Точно. Благодаря этим наволочкам выявили еще штук пятнадцать эпизодов.

— Это что же, столько было девственниц?! — поразился мой муж.

— Да, дорогой, тогда и желтки у куриных яиц были желтее, — погладила я его по голове.

— И что Шаталов этот, на голову здоровым оказался? — недоверчиво спросила Марина.

— Не здоровым, а вменяемым, это разные вещи. Но состоял на учете в ПНД, в связи с попыткой суицида. Тогда ведь всех неудавшихся самоубийц на учет автоматически ставили.

— А в царской России вообще судили, как за покушение на убийство, — ввернул Стеценко.