Банда 6

— Не могу, — ответил Скурыгин. — В том-то все и дело, что я уже не могу покинуть это заточение.

— Почему?

— Потому что это уже не заточение... Это убежище. Стоит мне появиться в городе, и меня хлопнут в первом же подъезде, не забыв сделать контрольную дырку в голове. Теперь я уже не сижу, прячусь. Объячев по великодушию своему и доброте человеческой позволил мне здесь побыть некоторое время. Пока поугаснут страсти и меня уже не будут искать.

— А вас ищут?

— У меня есть основания так думать.

— И вы уже не хотите покидать эту камеру?

— Мне и нельзя ее покидать.

— Вы знаете, что Объячев убит?

Скурыгин некоторое время смотрел на Пафнутьева, словно не понимая сказанного, потом отвернулся. И Пафнутьев понял — о смерти Объячева, мучителя своего и тюремщика, он знает.

— Сюда тоже просачиваются кое-какие слухи с воли, — сказал он.

— От кого?

— Вохмянин сказал.

— Он вас навещает?

— Пришел как-то... Совсем недавно. Не то сутки, не то двое назад. Сказал, что Объячев убит и томиться мне здесь уже нет смысла.

— Сутки или двое суток назад Вохмянин сказал о смерти Объячева? — уточнил Худолей.

— Если вы посидите взаперти без окон, без дневного света, без часов, — Скурыгин усмехнулся с горечью, как бы призывая понять и оценить все, что ему пришлось перенести.

— То что? — спросил Пафнутьев.

— То вы не вспомните — был ли какой разговор сутки назад, неделю или месяц... Время превращается в какое-то месиво, и ты барахтаешься в нем совершенно беспомощный, одуревший от неопределенности. Нет, меня здесь не избивали и иглы под ногти не загоняли, не заставляли гадюк глотать и утюгом тоже не прижигали... Но отсутствие времени добивало.

— Интересно! — вдруг закричал Худолей с какой-то истеричной капризностью. — Он сидит здесь, он уйти не может, он томится... А напильник! — он показал найденный им в углу небольшой треугольный напильник с деревянной ручкой. — Все узники мира только и мечтают о напильнике, только и стремятся заполучить напильник, а у вас он готовенький! Интересно! Помню, в каком-то кино узнику передали напильник — не то в булке хлеба, не то в куске колбасы... Да с таким напильником можно все замки перепилить и уйти на волю вольную! — последние слова Худолей произнес даже с подъемом, будто на митинге выступал.

Скурыгин посмотрел на Худолея с нескрываемой жалостью.

— У вас действительно был напильник? — уточнил Пафнутьев.

— А что вы мне предлагаете этим напильником перепилить? Наверху стальная дверь, на нее снаружи вешается амбарный замок, повторяю — снаружи. Никаким напильником не дотянуться до этого замка. Что пилить? Стены из бетонных блоков? Шестьсот миллиметров толщина. Тут такой фундамент, что на нем можно еще десять этажей лепить. Выдержит.

— Интересно, — продолжал канючить Худолей, копаясь в углу и находя там еще что-то для себя чрезвычайно важное. — Интересно, — тянул он и этим своим словечком почему-то нервировал Скурыгина — тот не столько разговаривал с Пафнутьевым, сколько вынужден был все время оглядываться назад, где Худолей, присев на корточки, водил пальцем по цементной пыли. Потом ему это, видимо, наскучило. Он подволок к столу какой-то ящик и сел, присоединившись к общей компании. Его заинтересовал стол, сколоченный из толстых досок, он убедился, что стол сделан прочно, не шатается, что доски приколочены надежно, и бутылка виски при всех его подергиваниях даже не колыхнулась.

— Я вижу, вам стол понравился? — снисходительно спросил Скурыгин.

— Хороший стол, — похвалил Худолей. — Мне бы такой не помешал.

— Зачем?

— Я бы на даче поставил. Вечерком присесть за такой стол, открыть бутылочку чего-нибудь соблазнительного, угостить хорошего человека рюмочкой, второй, а то и третьей... Да, Паша?

— Если это приглашение, то я согласен. — Пафнутьев усмехнулся, увидев растерянное лицо Худолея. — Как вас кормили?

— Приходила полная женщина... Симпатичная. Приносила поесть. В ведре.

— Почему в ведре?

— Не знаю. Ей, видимо, так было удобнее. Ведро накрыто полотенцем, и никто не знает, что там. И опять же ничего не мнется, не бьется, не разливается... Ведро — это не самое худшее решение. Бывало по нескольку дней ничего не давали... Я стал делать запасы.

— Объячев собирался вас выпустить?

— Кто его знает, — Скурыгин передернул плечами. — Может, и собирался... Когда я подписал все, что ему было нужно, он мог спокойно меня выпускать. Но не исключаю, что были у него и другие варианты.

— Что вы имеете в виду?

— Есть у него люди, которые могут выполнить любое поручение. Просто любое.

— Он мог вас убить?

— Да, именно это я имею в виду! — почти прокричал Скурыгин. — И, как говорится, без следов. Здесь столько траншей, ям, котлованов... Сделать это очень просто.

— Когда сняли замок с двери?

— Точно сказать не могу, но, наверное, где-то неделю назад. Объячев сам пришел ко мне, бутылку принес и сказал обо всех моих возможностях... Хочешь на свободу — иди. Хочешь какое-то время здесь побыть, перекантоваться — пожалуйста. Показал документы, договоры, расписки... Я был повязан по всем статьям.

— И что вы ответили? — спросил Пафнутьев.

— Сказал, что подумаю.

— У Объячева были деньги?

— Да, — твердо сказал Скурыгин.

— Много?

— Когда говорят, что у человека есть деньги... Имеют в виду, что он скорее всего миллионер. И потом, Объячев вел активный, я бы даже сказал, какой-то безудержный образ жизни. Ему постоянно требовались живые деньги. Он что-то приобретал, продавал, закладывал... Какой-то он был неустоявшийся... Что вы хотите — предприниматель первого поколения. Они все такие.

— Какие? — уточнил Худолей.

— Ненасытные. С явными криминальными замашками. Не зря же он эту тюрьму построил... Знал, что пригодится. И пригодилась.

— Как он вас сюда доставил? — спросил Пафнутьев.

— Пригласил к себе, показал дом... Поужинали. Он позаботился о том, чтобы никто не знал, что я к нему поехал. Встретил меня на улице: надо, говорит, кое-что обсудить, посоветоваться... Посадил в машину и привез сюда. Никто даже не знал, где меня искать.