Банда

— Товарищ Пахомов?

— Ну?

— Анцыферов говорит. Я получил ваше письмо Оно написано на мое имя.

— Ну... Получили и хорошо. Значит, почта еще работает. И ваша канцелярия работает.

— Не надо нукать. Я к этому не привык и не собираюсь привыкать. Вы говорите с прокурором города и будьте добры выражаться соответствующим образом.

— Простите.

— Так вот, ваше письмо получено. Там сделана приписка — чтобы вручили лично. Ваша просьба выполнена. А эта приписка дает мне право позвонить вам домой. Если, конечно, не возражаете.

— Чего возражать... Уж позвонили.

— Выдвинутые вами обвинения очень серьезные и направлены против людей тоже достаточно серьезных. Они не только занимают высокие должности, они народные депутаты, носители демократических перемен в обществе... Должен сразу предупредить, что если обвинения не подтвердятся, то отвечать уже придется вам. По закону, разумеется. Как быть? Как мне поступить?

— По закону, — ответил Николай, почувствовав, что ладони его взмокли. Перехватив трубку в левую руку, правой ладонью он несколько раз провел по штанине, пытаясь стереть липкую влагу. Разговаривать с прокурором города ему еще не приходилось, тем более в таком тоне. Но он уже начал дерзить и отступать был нельзя, хотя бы потому, что этот разговор — продолжение предыдущего. Голдобов предупредил, что через пятнадцать минут последует звонок от человека, к которому он обратился за помощью.

— По закону? — усмехнулся Анцыферов. — В этом можете не сомневаться.

Если письмо написали действительно вы, если вы настаиваете на всех его положениях.. Ведь случается, что люди пишут под влиянием минутной обиды, слабости, по пьянке, на спор, по каким-то личным мотивам... Все это бывает, верно?

— Бывает, уж коли вы об этом говорите, — ответил Николай. “Опять начинаются уговоры, — подумал тоскливо, — сейчас будет припугивать ответственностью... Ох, и влип ты, Коля, ох, и влип!"

— Николай Константинович, прошу понять меня правильно... Я хочу убедиться, что письмо написано именно вами, что в самом этом факте нет провокации, что вы готовы поделиться своими подозрениями...

— Да уж поделился, чего об этом трепаться?

— Очень хорошо, — голос собеседника был мягок, речь лилась свободно, ему не приходилось подыскивать слова, все они у него были наготове и разговаривать ему с Пахомовым было легко и просто. — Уж коли все подтвердилось, все, как говорится, всерьез, я завтра же подключаю следователя. Он и займется вашим письмом и вами.

— Это в каком смысле? — Николай чутко уловил перемену и в голосе собеседника и в содержании его слов — прокурор явно нанес удар.

— В том смысле, — охотно подхватил Анцыферов, — что следователь пришлет повестку, вы явитесь на допрос, подробно расскажете обо всем, что знаете, обо всем, что написали в письме, о чем умолчали, что предпочли забыть... И так далее. Следователь запишет ваши слова, вы поставите под ними свою подпись, он предупредит о том, что ложные показания влекут за собой уголовную ответственность, а они действительно грозят уголовной ответственностью. И начнется большая, кропотливая работа, К подобным заявлениям, как вы сами понимаете, мы не можем относиться легковесно. Брошено обвинение уважаемым людям, поставлена под сомнение не только их честь, но и честность. Кроме того, мы должны быть уверены, что за вашими обвинениями не стоят козни политического характера. Есть немало людей, готовых вернуть нас к постыдному прошлому. Вы, очевидно, знаете, уважаемый Николай Константинович, что в задачу прокуратуры входит не только наказание виновных. С неменьшим усердием мы должны защищать достоинство оговоренных, оклеветанных, оболганных... Вы меня понимаете?

— Как же, как же... Очень хорошо понимаю.

— Итак, вы настаиваете на расследовании?

— Да уж деваться некуда! Слово не воробей...

— Отчего же... Если вы не уверены в тех сведениях, которые сообщаете, если у вас возникли сомнения в их истинности... Напишите записку, объясните, что обстоятельства изменились, что ваш необдуманный поступок вызван... Ну, скажем, семейными неурядицами, личной неприязнью... Да и вообще можете ничего не объяснять!

— Хорошо, я подумаю.

— Только не очень долго. У нас жесткие сроки. Прокуратура обязана своевременно откликаться на заявления граждан. Вы согласны со мной?

Вместо ответа Николай лишь тяжело вздохнул — он не поспевал за этим человеком. Тот выливал на него такое количество слов, доводов, терминов, что переваривать все это, понимать, отвечать... Нет, у него так не получалось.

— Спокойной ночи, — заботливо проворковал Анцыферов. Наверно, с такой же вот заботой палач поправляет на плахе голову осужденного.

— Ну, до чего же ловкий! — воскликнул Николай почти восхищенно. — Ну, до чего же верткий! Не ухватишь ни за одно слово!

— Прокурор потому что, — пожала плечами Лариса. Николай не мог знать того, что осторожный Анцыферов все свои разговоры строил так, что будь они записаны, куда надо представлены, с пристрастием прослушаны... Никто не смог бы его ни в чем упрекнуть. Даже упрекнуть. И потому говорил так, что ни одна живая душа не нашла бы второго смысла, не уловила бы в его словах ни сговора с Голдобовым, ни запугиваний простого водителя. Все слова были выверены, произнесены с должной интонацией, в которой явственно звучало беспокойство о справедливости. И предупреждение сделал, и закон объяснил, и совет дал, как человек опытный, поднаторевший в правовых схватках.

— Как насобачился словами сучить! — продолжал зло восхищаться Николай. — Ухватить не за что! А по спине мурашки! Представляешь?! Он заботится обо мне, а у меня мурашки по спине! А мы все думаем, что бестолковые они, что дурью маются... Ни фига! Нашему Голдобову топать и топать до этого прокурора.

Лариса быстро взглянула на мужа, видимо, не согласившись с ним, хотела возразить, но промолчала.

— Коля, — она остановилась перед ним и в упор посмотрела ясными голубыми глазами. — Ты уж извини, но я больше не могу... — Я с тобой лягу, ладно?

Николай неожиданно для себя обнял ее, поцеловал в высокую теплую шею, опустил лицо в распущенные волосы, всхлипнул, не выдержав напряжения последних дней.

— Конечно, — прошептал он. — Конечно...

— Не верь этим подонкам, Коля... Они приходят и уходят, а мы с тобой остаемся... Мы ведь все равно с тобой остаемся?

— Конечно...

— Они завязли, они крепко завязли... — Лариса вдруг почувствовала, что Николай весь напрягся. Осторожно высвободившись из его объятий, она увидела, что он с ужасом смотрит в окно. Обернувшись, Лариса успела заметить лишь мелькнувшее белесое пятно чьего-то лица.

Николай бросился в коридор, схватил приготовленный у двери топорик и, откинув щеколды замков, в одних носках выбежал из квартиры.

— Куда? — простонала Лариса. — Зачем? — И присела на стул, не в силах сделать ни шагу. Из распахнутой двери тянуло свежим воздухом, со двора доносились голоса, но сколько она ни прислушивалась, шума схватки не услышала. Это ее как-то утешило.

Николай пришел минут через пять. Молча бросил в угол топорик, снял перепачканные мокрые носки. Некоторое время рассматривал их, словно решая, как с ними поступить, потом отнес в ванную. Похоже, самые простые решения давались ему с трудом. , — Ну, что, — спросила Лариса. — Догнал?

— Ушел.

— Кто это был?

— Не знаю, не рассмотрел... Какая-то узкая тощая морда... А может, через стекло так показалось. Когда я обежал дом, он уже драпал через кусты. Там мотоцикл ждал за углом... Прыгнул на заднее сиденье и был таков. Еще шлем успел надеть, падаль патлатая!

— Какая падаль? — улыбнулась Лариса.

— Патлатая... — Николай с удивлением посмотрел на жену. — У него длинные волосы, почти до плеч... Надо же, выругался и вспомнил. Почаще ругаться надо.

— Может, случайный человек... Пьяный... Искал кого-то... А?

— Чего ж ему удирать? А мотоцикл с заведенным мотором? Нет, Лариса, все одно к одному, все одно к одному, — Николай подошел к холодильнику, вынул бутылку водки, налил половину стакана и выпил. И остался стоять у кухонного столика, забыв поставить стакан на место. И только увидев протянутый Ларисой огурец, понял, что нужно чем-то закусить. А потом уже, поздним вечером, он замешкался, раздеваясь, не зная, куда бросить рубашку, и Лариса увидела громадный синяк на его предплечье.