Не зови меня больше в Рим

– Видите, инспектор? Я поняла, что вы правы: то, что у тебя появился ребенок, не должно стать центром твоей жизни.

Я вздрогнула и холодно ответила:

– Я высказываю собственное мнение, Габриэлла, но ни в коем случае не даю советов. И если кто-то путает две эти вещи, ответственности я не несу.

Она посмотрела на меня так, словно вот-вот заплачет, но не заплакала. Потом она устремила взгляд куда-то вдаль, и больше мы с ней не обменялись ни словом.

В девять тридцать Габриэлла с Гарсоном выехали в гостиницу “Фьори”. В последний момент мы еще раз обговорили их довольно простую роль в нашем плане: они будут оставаться в номере и – главное! – ни в коем случае не высунут оттуда носа, пока мы им не позвоним.

Мы с Абате продолжали мирно беседовать, стараясь не поддаться волнению.

– Странно, что твой шеф не стал настаивать на своем здесь присутствии, – бросила я.

– Он ничего подобного и не предлагал. Знаешь, если он разрешил операцию, это не значит, что он ее одобряет.

– То есть ответственность несешь ты?

– Только в том случае, если дело закончится скверно.

– Знакомая система. Надеюсь, ты не получишь на свою голову неприятностей. Это наше расследование, мы приехали сюда…

– Давай сменим тему.

Я предпочла вообще больше не разговаривать и в одиночестве ждать, сидя в зале совещаний. Зал был пуст. Кто-то оставил на столе пару бумажных стаканчиков из-под кофе. Лампы дневного света на потолке тихо ворчали. “А если и вправду кто-то задумал убрать меня с дороги?” – подумала я. Вряд ли, конечно, но ни в чем нельзя быть уверенной, когда начинаешь операцию, в которой будет пущено в ход оружие. Я позвонила Маркосу.

– Что это ты звонишь в такой час? Я ждал твоего звонка попозже. Что-нибудь случилось?

– Все хорошо, просто у меня выдалась свободная минутка, и я захотела услышать твой голос. Тебе это может показаться глупостью, но я вдруг поняла, что не помню, как в точности звучит твой голос.

– Такая глупость кажется мне чудесной. Когда ты намерена вернуться домой?

– Скоро, очень скоро. Точнее смогу сказать завтра. Маркос, как ты думаешь, что, если я позвоню Марине?

– Позвони, конечно, почему бы и нет?

– А если ее мать разгневается?

– Она никогда сама не берет трубку. Позвони Марине, она будет страшно рада. Петра, я безумно хочу тебя видеть.

Я вспомнила его искренний и глубокий взгляд, слабый запах одеколона, который всегда от него исходил, его просторные вязаные жакеты, под которые я любила совать руки, когда его обнимала.

– Я тоже, – прошептала я.

Затем я набрала номер Марины, но трубку взял ее брат Тео, который, видно, пришел к ней в гости.

– Петра! Ты все еще за границей?

– Я скоро вернусь. Какие новости?

– Уго выбрали в сборную школы по баскетболу.

– С ума сойти! А ты?

– А мне дали роль в отрывке из одной пьесы, и мы ее покажем на Рождество.

– И какая же это роль?

– Раньше обязательно требовали, чтобы это были испанские или каталонские классики, а теперь у нас новая учительница, и она разрешает ставить, что нам нравится.

– И что ты выбрал?

– “Ричарда Третьего” Шекспира.

– Ничего себе! Ты что, читал эту пьесу?

– Да, сначала я видел отрывок по телевизору, а потом прочитал всю целиком. Ричард Третий хромой, без одной руки и с горбом, и еще он зол на весь мир. Мне он жутко нравится!

Я от души расхохоталась. Все это очень на него похоже. Я попросила его позвать к телефону Марину. Через несколько секунд я с волнением услышала ее медленный, вдумчивый голос:

– Сегодня у тебя есть время поговорить со мной, Петра?

– Сегодня есть. Как дела?

– Помнишь, я тебе сказала, что балет – это чушь свинячья? Так вот – так оно и есть! Мне совсем, совсем не нравится. Хотя мы занимаемся не в пачках, а в черных балетных трико.

– Ты не права, тебе наверняка понравится, и в конце концов ты сможешь танцевать такие чудные вещи, как “Лебединое озеро”, “Щелкунчик”, “Коппелия”. Я так и вижу, как ты паришь в воздухе, словно весишь меньше пушинки.

– Да, только девчонки говорят, что от этого на ногах появляются такие узелки, а я не хочу, чтобы у меня на ногах появлялись узелки.

Тут в дверь заглянул Маурицио:

– Петра, пора выезжать.

Я ошалело смотрела на него. Кто этот мужчина? Как всегда, когда я погружалась в одну из сфер моей жизни, остальные словно переставали для меня существовать. Я глянула, как будто не понимая, о чем он говорит. Он повторил не без тревоги:

– Петра, уже пора выезжать.

Я через силу пробормотала еще несколько фраз, прощаясь с девочкой, а на ее несколько раз повторенный вопрос: “Когда ты вернешься? Когда ты вернешься?”, смогла ответить только: “Скоро”.

Прежде чем выехать в гостиницу, Маурицио по телефону получил подтверждение, что все участники операции готовы. Затем без всякого намека на улыбку, но и без видимого напряжения сказал:

– Все, едем.

Машину он вел молча. Я тоже не раскрывала рта. Припарковались мы в соседнем с гостиницей “Фьори” тупике. Часы показывали без пяти минут одиннадцать. Вокруг не было ни души. Он первым вышел из машины, я – следом за ним. Мы медленно шагали к служебному входу – спиной к главной улице, – не глядя друг на друга. Два шага, три, четыре… Сделав пятый, мы услышали легкий шум. Абате резко развернулся, в руке у него уже был пистолет. Я тоже развернулась. Высокий, крепкий мужчина – из-за темноты мы различили только его силуэт – стоял, расставив ноги и вытянув перед собой соединенные вместе руки.

– Бросай оружие! – крикнул Маурицио и почти сразу же выстрелил.

Грохот получился ужасный. Я тоже выхватила пистолет. Я лишь на долю секунды опустила глаза на свой карман, но когда их снова подняла, мужчина уже лежал на земле. Мой коллега рванул к нему. Я последовала за ним. Мы опустились на колени рядом с бездыханным телом.

– Он мертв, – сказал ispettore словно самому себе. – Этого не может быть! Я целился в ноги! Этого не может быть!

– Выстрелил еще и кто-то другой, – сказала я.

Он вскочил и кинулся к окнам гостиницы, выходящим в тупик. Оба полицейских стрелка высунулись в окна второго этажа.

– Вы стреляли? – спросил Маурицио.

– Никак нет, ispettore. Кажется, пара выстрелов была сделана вон оттуда. – Полицейский указал на окна дома, расположенного напротив гостиницы.

Повернувшись, я увидела, что Габриэлла и Гарсон уже стоят неподалеку. Габриэлла хотела поскорее забрать у меня свой пистолет. Я кинула его девушке. Она поймала пистолет на лету и со всех ног помчалась в сторону главной улицы. Гарсон, несмотря на свою тучность, побежал за ней. Оба стрелка вышли на дорогу и встали рядом с нами. Абате снова опустился на колени перед трупом.

– Это Рокко Катанья, – процедил он сквозь зубы. – Но что же случилось?..

Он был совершенно не в себе, словно мысли его улетели куда-то далеко-далеко. Я бы поклялась, что сейчас он просто не способен ничего увидеть или услышать. Внезапно он в отчаянии закрыл ладонями глаза, потом схватил меня за руку:

– Быстрее, быстрее, пошли.

– Куда?

– К главному входу в гостиницу. – Он повернулся к полицейским. – Вызывайте “скорую помощь”, медэксперта, судью… и комиссара Торризи. Понятно?

Мы побежали. Когда мы оказались на углу, зазвонил мой мобильник. Это была Габриэлла. Я остановила Абате.

– Я не успела, инспектор, – сообщила девушка. – Здание напротив – это старый жилой дом. В тупик выходят окна лестничной площадки. На третьем этаже окно было открыто. Дверь в подъезд не запирают до двенадцати ночи, войти может кто угодно. Позднее я позвоню еще.

Я пересказала ее отчет ispettore, но он не дал мне закончить. И снова дернул за руку. Я побежала следом. У главного входа мы сразу же увидели двух охранников Марианны Мадзулло. Абате обратился к ним крайне сурово, словно каждое его слово было ножом гильотины:

– Мадзулло в гостинице, как и прежде?

– Разумеется, ispettore, она не выходила из своей комнаты, – ответил один из них, но в тот же миг лицо его напряглось.