Ушел и не вернулся

— Исключительно на пользу, Зинаида Яновна!

— Тогда не упускайте из виду, что вас выделили мне в помощь, чтобы отобрать образцы для экспертизы. А не для пальто свободного покроя.

— Ах, Зинаида Яновна, — «засмущался» Валетный.

— Ах, Илья Петрович! — пожурила Кибрит. — Ну, с этими образцами я… благодаря вам… пожалуй, управилась. Пошли к кладовщику. Вы его предупредили?

— Да-да. Но, Зинаида Яновна, клянусь чем хотите, вы зря стараетесь! В нашем хозяйстве много не украдешь.

— Ой, было бы желание…

— Дорогая Зинаида Яновна, мы бы, может, и с удовольствием, да нечего. Что получаем, то и отдаем, только уже разноцветное. Ну посудите сами, могу ли я вам соврать. При моем исключительном восхищении…

— А как начальника ОТК что вас чаще беспокоит, какой участок производства?

— Как начальника ОТК?.. — он слегка отвлекся от донжуанства. — Думаете, по-крупному списываем в брак? Не-ет, из нормы почти не выходим… А вы меня, случаем, не допрашиваете?

Сахарный слой дал трещинку, оттуда высунулась осторожность и трезвая оценка расстановки сил. Допрашивать имел право только следователь.

— Ни-ни, я вас расспрашиваю, Илья Петрович. Потому что интересно.

— Чем же интересно? Такая женщина, вас должно интересовать совершенно другое! Кстати, вы по вечерам в гостинице не скучаете, Зинаида Яновна?

— По-вашему, это кстати? Кстати, до которого часа работает кладовщик?

Взглянув на часы, Валетный ахнул:

— Убейте меня, Зинаида Яновна, убейте! С вами забываешь о времени. Кладовщик же взял отгул и с обеда — тю-тю!

Лодку Пал Палыч раздобыл большую и тяжелую. Как водится, она протекала, но умеренно. Зина не спеша справлялась с вычерпыванием воды. Солнце слепяще сверкало наречной ряби, ощутимо припекало голову. Оба даже обгорели немного.

Пал Палыч греб против течения, пока не стер ладони, тогда бросил весла, и лодку медленно повлекло назад. Вокруг было так мирно и тихо, что и разговаривать не хотелось. Зина сдала вахту и черпак и, закрыв глаза, легла на корме, подстелив пальто.

— Отключаюсь, — сказала она.

Это ее пальтишко, славное, но вышедшее из моды (новое оставила в Москве, решив в командировке не форсить), еще в купе цапнуло Пал Палыча за душу, потянуло за собой воспоминания и раздумья.

Почему они не женаты? Ведь все толкало к тому. Одно время даже казалось вполне решенным («Вот свалим это проклятое дело и всем объявим, идет?» «Идет!»).

Но не успеешь свалить одно проклятое, как наваливаются три новых. Что за работа, что б ее! Заживо съедает!.. То есть ему просто некогда было жениться? Так нелепо?.. Нет, тут часть правды. Не вся. В чем же остальная?

Надо проследить сначала. С появления Зины на Петровке. Сперва он ее прошляпил — как талантливого эксперта, будущую звезду НТО. Внешность обманула: слишком хороша, вряд ли еще и умом богата. Обращался с новой сотрудницей снисходительно, покровительственно. Тщеславный петух! Спасибо, Томин ему глаза раскрыл. (С Томиным служба столкнула на щекотливом расследовании, и они как-то сразу подружились.) Томин и свел Пал Палыча с Зиной, своей однокурсницей.

Та держалась бойко, но втайне робела перед Знаменским: недавняя выпускница юрфака — перед следователем, уже имевшим лестную репутацию.

Потом был период обоюдной влюбленности. Тогда она и носила это пальтишко, обшитое тесьмой. Рыже-золотистое, как ствол сосны под солнцем. Как ее глаза. Таких янтарных больше ни у кого нет. Он провожал, встречал, тосковал и названивал, если усылали в другие города.

Только окончательной близости не было. Зина не провоцировала, а Знаменский — в обыденной жизни не аскет — ради будущей жены принял рыцарственные обеты. Никаких соитий наскоро, тайком. Слишком высоко он ее ставил, чтобы предложить «исхитряться», чтобы подвергать риску пережить малейшее унижение или неловкость.

Во всяком случае, так ему тогда представлялось. Сейчас, глядя на корму, Пал Палыч ругал и жалел себя за глупость. Чего он добился, изо всех сил благородничая? Их отношения приняли постепенно хронический характер. Возрастало взаимное доверие, крепла дружба, а пылкость убывала, сменяясь нерушимой спокойной привязанностью.

Неужели я упустил мою Зину? Мою?.. А вдруг еще мою? Может, я и по сию пору дурью мучаюсь? Может, не поздно вернуть?

Тем же воскресным вечером он решил объясниться.

— Зина… я хочу с тобой поговорить. Это касается нас обоих.

Заготовленные фразы произнеслись гладко, но Зиночка имела тонкий слух. Отозвалась не сразу:

— Ну… поговори.

Он начал излагать свои лодочные воспоминания и сожаления, упирая на то, что, в сущности, ничто не изменилось, что оба они — те же, только постарше, а это не обязательно хуже, даже наоборот, и т. д.

Зина помалкивала до конца его монолога. И некоторое время после. Вздохнула слегка:

— Я тоже думала о нас с тобой. И раньше огорчалась, что как-то все не складывается.

— Прости.

— Да не вини себя, пожалуйста! По-моему, любви — в чистом виде — и не было. Примешивалось больно много профессиональных восторгов. Ты рисовался мне гениальным следователем, я тебе — замечательным криминалистом…

— Но разве…

— Я помню, — перебила она, — помню. Одно время мы с удовольствием целовались и прочее. Но это не то… Когда ты сделал мне первое предложение?

— После истории Авдеева.

— А второе?

— После бродяги.

— Вот видишь!

(По обоим делам Кибрит превзошла себя и прогремела в Управлении.)

Пал Палыч притих, обескураженный поворотом разговора. А ей было и смешно и грустно.

— Ну что ты, право, Павел? Мы же все равно друг друга любим! И это навсегда. А после загса, пожалуй, разодрались бы через месяц! — Она с улыбкой заглянула в его хмурое лицо.

— С какой стати? Не выдумывай ерунды!

— Ну, хорошо, давай порассуждаем. Ты когда-нибудь представлял меня вот с таким пузом? Или кормящей ребенка? — Она прошлась по комнате, придерживая перед собой воображаемый живот.

— Знаешь, да! Думал о ребенке и заранее радовался!

Признание отозвалось на лице Зины удивлением и нежностью. Пал Палыч порывисто обнял ее, близость ее тела ударила в голову.

— Еще не поздно! Еще все может быть!

Она не воспротивилась, не отстранилась. Доверчиво прислонилась щекой к его плечу.

— Не нужно, милый. Мы только все испортим.

И, мягко уклонившись от поцелуя, повторила:

— Этого уже не нужно. А кроме того… Словом, твое третье предложение отклоняется.

У Знаменского тоже был тонкий слух. Он разомкнул объятья.

— Кроме того — что? Или кроме того — кто?

Зина не замялась, не потупилась.

— Еще не уверена, — ответила честно. — Но надеюсь.

Объяснение состоялось, миновало, ей хотелось разрядить обстановку. А Пал Палыч по инерции продолжал:

— Зина, если надежда не оправдается, то…

— Четвертое предложение? Его не последует. Хочешь, скажу, почему ты на мне не женился? Настоящую причину?

— Дурак набитый.

— Не-ет. Себе на уме. Стала бы я не Кибрит, а Знаменская — так нам бы вместе работать не дали! Вот что!

Пал Палыч возмутился, изумился, открыл рот… закрыл и начал неудержимо краснеть. (Действительно, семейных в одно дело не пускали.)

А Зиночка как прыснула, так и не могла остановиться, пока он не заулыбался виновато и не ушел к себе.

О пропаже мужа Миловидова заявила в пятницу к вечеру.

В субботу Знаменский занимался в основном лодкой.

В воскресенье вообще обо всем забыл.

Ночь на понедельник ворочался без сна и работать отправился позже обычного.

Возле ворот равнодушно поприветствовал Валетного и Зурина, чем-то озабоченных, и поспешил в «красный уголок», чтобы сесть и подумать, как продолжать расследование.

Зурин с Валетным, дав ему удалиться, вернулись к прерванному разговору. Речь который уже раз шла об исчезновении Миловидова. Валетный метался в лихорадочных догадках: