Мафия

Вероника отворяет с заминкой: надо собраться с духом перед встречей.

Наконец щелкает замок, в двери образуется щель, которая медленно расширяется, и Ардабьев видит жену.

Смотрит как завороженный.

– Здравствуй, Володя.

Ардабьев переступает порог, бросает рюкзак, обни­мает ее и целует, целует, в своем счастливом угаре не замечая, что жена уклоняется от ласк. Заметив, отстраня­ется.

– Конечно, пыльный с дороги, пропотевший…

Вспоминает про зажатый в кулаке букет.

Вероника берет цветы, как нечто неуместное.

– Тебе действительно не мешает помыться, – спро­важивает его в ванную. – Иди же, иди!

…Астры брошены без внимания. Вероника готовится к предстоящему объяснению.

Ардабьев появляется, опускается перед женой на ко­лени.

– Встань, встань, зачем?

– Нет, только так я должен. Я страшно виноват, а ты…

– Не идеализируй, ради бога! Эти годы я была не одна.

– Главное – ты дождалась! Ты для меня – свобода, дом, все! Я не понимал, как тебя люблю! Или в неволе так полюбил… Даже трудно выразить…

– И не надо! Не надо! – Она пытается зажать уши, вскакивает, отходит от него.

– Володя! Лучше объясниться сразу! Я сохранила тебе прописку, квартиру. Чтобы было куда вернуться. По счас­тью, здесь изолированные комнаты. И есть уже вариант размена на две…

– Ника, ты стала еще красивей! – восхищенно про­износит Ардабьев.

– Боже мой! Ты слушаешь или нет?

– Разумеется.

– Большего нельзя требовать. По-моему… по-моему, я со спокойной совестью могу взять развод.

– Какой развод, ты с ума сошла…

– В этом шкафу все твои вещи… остальные конфиско­вали… на первое время хватит. В кухне на плите котлеты… я побуду у подруги.

– Ника, но ты же писала… – Ардабьев отказывается верить.

– Я старалась помочь. И так тебе будет трудно: кто возьмет на работу? Человек судился за изготовление нар­котиков!

– Только для себя и троих приятелей! – запоздало оправдывается он.

– В отделе кадров без разницы, сколько приятелей.

– Ника! Ника! – Она молчит. – Значит, прописка… квартира… котлеты… а тебя у меня не будет?!

Коваль приостановился у вывески «КСИБЗ-6».

– Люба, что означает КСИБЗ?

– Да ничего, – смеется она. – Надо же что-нибудь повесить, чтоб звучало понуднее. А с домом уладили: уже числится снесенным. Так что мы не существуем.

Их встречают еще на лестнице четверо мужчин, среди которых Снегирев. Ему Коваль говорит:

– Здравствуй, Матвей. – Остальным: «Привет, привет».

Хомутова отстает и конфиденциально о чем-то ус­лавливается с «мальчиками». Видно, что речь идет о Снегиреве и что они перебирают варианты, пока не находят такой, что удовлетворяет Хомутову. Она кивает, на секунду забегает к себе и догоняет Коваля с папкой в руках.

Все поднимаются наверх. В конце коридора Коваль своим ключом отпирает дверь. Кабинет просторен и об­ставлен хорошей мебелью. В углу – велотренажер и набор гантелей.

Рассаживаются за столом в привычном порядке. На одном торце Коваль, на противоположном – Хомутова. Подле Снегирева – человек в очках с наружностью пе­дантичного чиновника, Крушанский. Напротив – румя­ный блондин и худощавый брюнет, соответственно име­нуемые Колей и Феликсом.

Сподвижники Коваля выглядят, солидными, толко­выми людьми. Энергичны, деловиты, к лидеру относят­ся с доверием и подлинной, не показной почтительно­стью. У Хомутовой к этому добавляется восхищение и беззаветная преданность. И, собственно, только ее Ко­валь дарит снисходительной дружбой, прочие пребыва­ют в вассальной зависимости. Между собой присутству­ющие на «ты».

Все выжидают, с чего начнет Коваль. Чуть посмеива­ясь, тот произносит:

– Отчет об итогах моего пребывания в Хабаровском крае вы одобрите позже. Итоги хорошие. У новых регио­нов огромные перспективы. Как тут без меня? Финан­сы? – Вопрос к Крушанскому.

Тот вынимает из папки рукописный текст.

– Приход. Расход.

Коваль просматривает.

– Нормально, Крушанский. Как заготовки?

Заготовками ведает жизнерадостный, румяный Коля.

– Отлично, Олег Иваныч! Матвей уже возить не ус­певает, а Феликс сбывать.

Коваль вопросительно смотрит на Снегирева.

– Надо увеличивать число верблюдо-рейсов, – говорит Снегирев и так открыто, беззаботно улыбается Кова­лю, что тот отводит глаза.

– Обсудим. Феликс?

– Сбыт слабо растет, потому и затоварились. Рынок надо активней расчищать.

– Люба, есть заминки?

– Все по плану, Олег Иваныч, – отвечает Хомутова и встает, чтобы показать Ковалю копию своей схемы из папки. – Заканчиваем первый этап – нагнать страху, набрать авторитет силы. Для этого устраняем тех конку­рентов, вокруг кого будет больше разговоров. Где зачерк­нуто – отработано. Параллельно начали брать под себя сбытчиков, которых можно использовать.

Коваль отмечает ногтем на схеме один из кружков:

– Кто-то новый?

– Зловредный старикашка. Под восемьдесят, а все хорохорится.

– Не трогай. При его занятиях дожить до восьмидеся­ти – уже достаточно уважения, – укоряет он Хомутову.

Звонит телефон на отдельном столике.

– Я подойду, – говорит она.

Имитирует нервный телефонный разговор:

– Да… Когда?.. А-а, понятно… Хорошо.

И оборачивается к Снегиреву:

– Недоразумение у тебя на доставке.

– Что именно?

– Зачем я буду, Матвей… Сам разбирайся, сам объяс­нишь Олег Иванычу. Ребята тебя подбросят.

По лицу Снегирева струится некая рябь, отражающая внутреннее сомнение. В памяти всплывает визит на Пет­ровку, который он утаил. Может, об этом узнала Хомуто­ва? Однако Хомутова держится естественно. Коваль не­возмутимо изучает ее схему.

– Я не прощаюсь? – нерешительно говорит Сне­гирев.

– Конечно, возвращайся скорей, – улыбается Хомутова.

Секунду-другую он еще медлит, затем стремительно выходит.

– Привыкаешь к человеку, – говорит Коваль. – Мне его будет не хватать.

Ледяным холодом повеяло за столом, когда присут­ствующие поняли смысл его слов. Снегирев был одним из них. Его судьба, решенная Ковалем столь мгновенно и единовластно, могла стать – или может стать – судьбой любого. Они ждут объяснений, Коваль их дает:

– К вашему сведению, на обратном пути я проинс­пектировал Хабаровскую трассу. Знал выгоны и места, где ехали верблюды. Двое оказались без напарников. Тре­тий с напарником, но они всю дорогу пили водку! Мож­но так возить товар?

– Олег Иваныч, нельзя! – восклицает Коля. – Но с Матвеем поговорить бы, что ли… нельзя же…

– Коля, я его предупреждал. И Люба тоже.

– Сколько раз, – подтверждает Хомутова. – Клялся-божился!

– Олег Иваныч, несоразмерно, – говорит Крушанский.

– Феликс воздерживается?

– Я, разумеется, тоже против.

– Рад, что вы откровенны, – доволен Коваль. – Но я не все сказал. Матвей под нашим крылом работал отдельно на себя. На днях, например, приобрел полпуда гашиша.

– Олег Иваныч, он не из жадности! – осмеливается Коля. – Это азарт.

– Это анархизм. Мы ведем войну, может быть любое. А он путается неизвестно с кем. Подловят, трое суток просидит без дозы – и продаст… Матвей – один из вас пяти, кто знает меня! Кроме Любиных «псов».

Нарушает наступившую паузу Феликс:

– Матвея никто особо не любил, плакать не будем. Но прикидываем на себя.

– То есть чем ограждены ваши шкуры?

– Да.

– Ничем, если станете вредить общему делу.

По дороге Снегирев настороже:

– Я из машины не выйду. Пусть он подойдет сюда.

В ответ шофер поднимает стекло, зажимает себе нос платком, сидящий рядом со Снегиревым – тоже и пус­кает ему в лицо аэрозольную струю из маленького фла­кончика. Снегирев не успевает задержать дыхание, глаза у него выкатываются.

Машина притирается к тротуару, «мальчики» поспеш­но распахивают дверцы, выставляют головы на свежий воздух.

Затем высаживают Снегирева. На ногах тот еще держит­ся, но нетвердо шагает вперед, будто не понимая, где он.