Девочка для шпиона

— Это удар ниже пояса! Не вам рассказывать, что Кавказ московского разлива теперь немного притих… У вас сейчас проводятся политинформации?

— О чем ты?

— Это я к тому, стоит ли объяснять, почему притихли.

— Не стоит.

— Очень хорошо! Так вот, особо крутых и в чем-то замешанных из города убрали кого куда. Некоторых домой, другие сидят в Подмосковье…

— Конкретнее!

— Не знаю.

— Ладно. Давай что знаешь.

— Как раз накануне нашей трогательной встречи имел честь исполнить пару вещей в ресторации «Лозания», что на Пятницкой. Там масть держат дети Шамиля…

— Кто? — не понял Грязнов.

— Ну чеченцы. Или чечены?

— Какая разница!

— Может быть. Так вот, там проходил какой-то мафиозный семинар то ли по обмену опытом работы, то ли по очередному разделу первопрестольной на удельные аулы. Люди искусства, как вам известно, должны стоять над схваткой. К этому и стремился. Столик небольшой, но обильный мне в уголке организовали, сами сидели как Совет безопасности и сотрудничества в Европе — столище буквой «П». Они сидят, пьют, а я с дудкой прохаживаюсь туда-сюда и нечто меланхоличное из нее тяну. В этом кабаке масть держат чеченцы, когда я возле их гнездовья прохаживался, услышал, как Коршун говорил своему соседу негромко, но сердито. Дословно, конечно, не помню, но обижался, что и так, мол, скоро прикроют его лавочку, а тут Гена…

— Он назвал имя?

— Да, только имя. А тут, говорит, Гена присылает своего да к нему в придачу русского и требует, чтоб я их в лагерь отвез. Ну хорошо, говорит, Исмата можно там спрятать, проканает за беженца, а русский, да еще раненый…

— Так, стоп! Когда это было?

— Вчера. Как раз вы позвонили, поручение дали, после вас из «Лозании» звонок последовал. Так-то я еще подумал бы, а раз вы мне ориентировку на Кавказ дали, пришлось идти…

— Не прибедняйся, Пташка! Выпил, закусил, да еще небось на карман дали!

— А это коммерческая тайна!

— Не боись, из гонорара не вычту! Значит, говоришь, лагерь для беженцев?

— Это не я говорю, это он сказал, чеченец. Коршун.

— Почему ты его коршуном называешь, такой носатый?

— И это тоже, но просто кличка у него такая.

— Может, ты его знаешь?

— Его все знают, у кого «мерседес» есть.

— Значит, Коршуна искать? И лагерь для беженцев? Где у нас тут поблизости есть лагерь для беженцев?

Эти вопросы Грязнов задавал самому себе, чтобы под воздействием устной речи быстрее включилась память и выдала нужную информацию, если, конечно, она имеется в мозгу.

Но агент счел нужным ответить на некоторые из них:

— Коршуна искать не надо. Он работает на станции технического обслуживания и ремонта автомобилей номер восемь, отзывается на имя Коля. Лагерь для беженцев где-то в Подмосковье, потому что Коля отвозил, как я понял, на машине.

— Он там слесарем работает, этот Коля?

— Он не работает в обычном смысле слова. Он эту станцию держит. Поняли?

— Да. Спасибо!

— Чего там? В аду сочтемся!

— Почему в аду?

— А куда же нам еще с нашей работой?

— Ну, может, хотя бы в чистилище, — протянул Грязнов, потом поднялся из-за стола. — Сиди пей, я позвоню…

Пока Грязнов звонил, Гнутый потягивал пиво, вертел в пальцах стакан, в общем грустил.

Майор вернулся, залпом выпил то, что оставалось в его стакане, сказал, переводя дух:

— Ну все, пошла работа! А про Гену ты что-нибудь знаешь? Про того, который Коле задания дает.

— Кроме того что Гена, практически ничего. Только слухи. А по слухам он контролирует какой-то солидный коммерческий банк, фугует через него деньги на родину, в Чечню. Еще у него брат был, так тот вроде убрался домой.

— Да-а, это интересно, но, к счастью, это мне не нужно!

Встреча прошла, причем не впустую, можно было бы и распрощаться с источником до очередной потребности. Но Слава Грязнов не спешил. Теперь, когда первостепенное дело было сделано, он снова думал о том, сказать или не сказать Пташке об опасности, которая его, возможно, подстерегает. После того как скажет, он уже не будет иметь морального права заставлять его работать. А потерять такой источник жаль — очень ценный агент. Сначала он хотел даже бросить монетку — погадать на орла и решку, но устыдился своей мысли.

А Пташка словно чувствовал что-то: сидел молча, не балагурил, не подначивал мягко, по-дружески, поймавших его в сети ментов.

Может, это и странно, но решение принять помогло Славе воспоминание о полковнике Савченко. Все равно ведь не даст доработать до выслуги, думал Слава, а пожадничаю сейчас да вдруг что случится — ко мне потом этот трубач ночами будет приходить…

— Тебя как зовут? — спросил Грязнов.

Агент поднял удивленные глаза:

— Вы же знаете.

— Фамилию знаю, адрес, возраст, статьи и сроки, даже особые приметы, — а вот имя выскочило, хоть ты убей!

— Евгений меня зовут, — тихо сказал музыкант. — Мама у меня была натурой романтической, в честь Евгения Онегина назвала.

— Знаешь что, Евгений, в течение месяца я тревожить тебя не буду. Но ты держи ухо востро, наблюдай, не пасет ли тебя кто-нибудь. Резко на дно не уходи, но особенно не тусуйся. Если что-то заметишь или почувствуешь, не бойся перестраховаться, сразу звони мне, а еще лучше приезжай ко мне домой…

Грязнов вырвал из блокнота листок, написал на нем домашний адрес и протянул Евгению.

Тот взял, посмотрел, сказал неуверенно:

— Спасибо…

Потом взял зажигалку и поджег маленький листок над пепельницей.

— Что, уже запомнил? — спросил Слава.

Но агент ответил вопросом на вопрос:

— Я так понимаю — у вас в конторе утечка произошла?

— У нас не контора! — досадливо возразил Грязнов. — Это во-первых. Во-вторых, про утечку пока говорить рано. Тебе скажу, хоть это и совершенно секретный секрет. Дело в том, что в моем сейфе кто-то недавно пошарил. Искали одну вещичку, не агентурные папки, но на всякий случай я тебя предупреждаю. И если надумаешь залечь на дно, не обижусь и в розыск подавать не буду. Все.

Евгений долго смотрел на него, потом вдруг улыбнулся, как обычно, ломая продолговатые вертикальные морщины.

— Дорогой кум, вы, конечно, поразили меня в самое сердце благородством вашего поступка. Если я когда-нибудь доживу до спокойных дней и начну, как мне мечталось, сочинять или вспоминать детективные истории, одну из них, самую красивую, я посвящу вам. И пусть братья по нарам не точат на меня за это клык. В свое время Александра Ивановна подловила меня, молодого и глупого, на мизере. Компра, которая ссыхается в вашей папке, давно не имеет никакой цены. Сейчас за это не сажают, а лечат. Но работа с вами, не лично с вами, кум, с ведомством, скрашивала мои будни иногда не хуже джефа. 4

— Так вы азартный человек?

— Есть немного. Кроме того, Слава… можно мне так говорить?

— Пожалуйста!

— Кроме того, я стучал вам из идейных соображений. Но идеи мои собственные. Идеи, а также выводы. Один из них такой, что в воровской среде настоящие воры, аристократы своего дела, вымирают. Так же как и у вас все меньше становится асов-сыскарей и расколыциков-следаков. Сейчас уже так не раскалывают, как когда-то, сейчас все больше прессуют. Мне было приятно работать с Александрой Ивановной, не скрою — интересно и с вами, Слава. Если бы Романова отдала меня какому-нибудь костолому, я не стал бы работать, а начали бы заставлять, подставил бы его так, что он бы потом долго свои бебехи по асфальту собирал! Вот так. Адрес мне ваш не нужен. Коль я буду прятаться, то не у вас. Но чует мое сердце, что тревоги наши напрасны.

— Ваши слова да Богу в уши! — откликнулся Грязнов.

Он испытывал давно забытый приятный душевный подъем. Редкий, увы, случай, когда благородный порыв не был втоптан в грязь гнусной действительностью, а встретил такой же отклик. И хотя с точки зрения некоторых небитых витий стукачество — зло, а не практикуемая во всем мире система платных и идейных осведомителей, хотя часто агенты не вызывают положительных эмоций, — Пташка Божья помог найти за время сотрудничества с МУРом двадцать убийц, не считая разнообразного ворья и рэкетиров. Поэтому, когда Евгений спросил: ну что, разбегаемся? — Слава Грязнов проводил его до дверей и пожал на прощание руку.