Девочка для шпиона

— Если хотите, я вкратце изложу, что инкриминирует вам Меньшов, — говорю я сладким голосом лучшего друга. — Другими словами, Михаил Иванович, что вешает на вас бывший директор фирмы «Геронт-сервис».

— Любопытно было бы узнать, — вымученно улыбнулся Селиверстов.

— О том, как все происходило, с его слов, конечно, и с чего началось, пока говорить не будем. Для этого найдем время и проведем очную ставку. Скажу только, что Меньшов называет по крайней мере восемь случаев, когда передавал вам деньги, каждый раз от ста пятидесяти до трехсот долларов за скорейшую перерегистрацию квартир и в тех случаях, когда в документах был какой-нибудь небольшой непорядок. Каков гусь, а?

— Все врет… наговаривает… — прошептал Селиверстов, потом голос стал погромче и повыше. — Скотина неблагодарная! Козлина!..

Потом взглянул на меня, спохватился и тихо молвил:

— Извините.

— Ничего, вас можно понять. Значит, так, Михаил Иванович, на сегодня все, но скорее всего нам придется встречаться еще. Полагаю, что вы законопослушный гражданин, поэтому подписку о невыезде с вас брать не буду. Но постарайтесь в ближайшие дни никуда не уезжать, а в случае крайней необходимости поставьте меня в известность о том, куда направляетесь и на какое время. Хорошо?

Селиверстов кивает и спрашивает:

— Можно идти?

— Да. Давайте повестку отмечу и пропуск.

Когда он нетвердой походкой дошел до дверей и взялся за ручку, я не удержался и окликнул его:

— Михаил Иванович!

Он вздрогнул и начал поворачиваться ко мне лицом.

— Берегите себя, Михаил Иванович, и помните, что добровольное признание смягчает вину обвиняемого!..

ТЕЧЕНИЕ ЖИЗНИ

Слава Грязнов стал очень подозрительным после истории с портфелем полковника Скворцова. Он стал необыкновенно сдержанным в разговорах с сослуживцами, тщательно запирал сейф и ящики стола и дверь в кабинет, даже если выходил в соседний кабинет капитана Нечаева. Вячеслав допускал мысль, что в кабинет забрался кто-то из своих же по указке Савченко, но понимал: это могли проделать и ребята оттуда, где тянул свою лямку покойный полковник. Все это наводило на печальные размышления. Причем сыскарь Грязнов не боялся, что его прогонят со службы — он все последние годы ходил по краю. И если до сих пор служил, то только потому, что в верхах, кроме недоброжелателей и врагов, оставались или появлялись друзья. В конечном счете он профессионал и работу найдет всегда. Хотя бы у того же Женьки Жукова, который держит одно из солидных в Москве охранных агентств. Не погоны потерять боялся Грязнов — обидно будет, если окажется, что игру с ним затеяли ребята с Лубянки. Столько раз обводили их вокруг пальца, хорошо бы опять показать им, как надо работать. Весь вопрос в том, что после расформирования КГБ у Лубянки и Петровки практически не было общих интересов.

Грязнов собирался на встречу с агентом по кличке Пташка Божья, который в свое время работал на мать-начальницу Александру Ивановну Романову. Уходя в отставку, она передала свои права на ценного осведомителя лично и по секрету ото всех Грязнову. Пташка, конечно, слегка загрустил: он надеялся, что с уходом Романовой закончится и его малопочитаемый в обществе и очень опасный труд. Однако со временем привык, освоился и стал при встречах канючить повышения денежного вознаграждения.

В миру Пташка имел имя, фамилию, дружескую кличку Гнутый за сутулость. В прошлом алкоголик, наркоман, джазмен. Пробавлялся тем, что играл в переходах на саксофоне, потом пропивал заработанные музицированием деньги. Когда-то он был неплохим музыкантом и даже теперь, несмотря на хроническое дрожание рук, мог выдать такое, что и не снилось молодым скороспелкам, предпочитающим такие инструменты, которые при подключении к сети играют сами. За это знатоки его ценили, иногда кто-то из разбогатевших приглашал поиграть на торжестве за стол и гонорар. Для таких случаев Гнутый имел хороший малиновый пиджак, белую рубашку и галстук-бабочку. Он принципиально не участвовал ни в чем, кроме музицирования за деньги, пьянства и перепродажи грампластинок. Последний бизнес, правда, сошел на нет.

Перед тем как Славе уходить, ему позвонил Турецкий, дал наводку на кавказца Гену, который когда-то был клиентом Меньшова, потом помогал сбежавшему Буряку выбраться из Москвы. Это было очень кстати, теперь можно задать Пташке вопросы поконкретнее.

Встречались они на явочной муровской квартире. Так как определенного хозяина у нее не было, всякий приходящий не мог знать, что ожидает его там. Хорошо, если только батарея пустых бутылок возле дивана да мусор на кухне. Можно было обнаружить в ванной комнате предметы женского белья — это значит, что какой-нибудь любвеобильный опер привел под видом источника информации подружку. Правда, накладок не случалось, посещение квартиры было строго отрегулировано, два агента никак не могли встретиться одновременно на одной явке. И хотя говорят, что всякое правило может иметь исключения, у Славы на памяти такого не случалось.

По дороге на квартиру Грязнов купил три бутылки пива — этот продукт Пташка очень любил, особенно на халяву. А Слава думал не только о том, что спросить у источника, но также и о том, говорить ему или нет о чрезвычайном происшествии, случившемся в кабинете у майора Грязнова. Чисто по-человечески надо бы предупредить человека о том, что его агентурное дело мог прочесть посторонний. С другой стороны, его предупредишь, а тревога окажется ложной — ценный источник пропадет, затаится, уйдет на дно. И будет прав.

Грязнов отпер ключом дверь, осмотрел квартиру, открыл форточки, чтобы слегка выветрилась затхлость нежилого помещения, спрятал пиво в холодильник. В его белом модерновом нутре валялось несколько луковиц да плоская банка рыбных консервов.

Минут через пятнадцать после его прихода коротко тренькнул дверной звонок. Грязнов подошел, глянул в дверной глазок — у входа маячил недорисованным вопросительным знаком агент Пташка Божья.

Слава открыл дверь и впустил гостя.

— Присаживайтесь, — предложил ему Слава кресло. — Я сейчас.

Он достал из холодильника пиво, после минутного размышления прихватил и консервы, достал из сушилки две вилки и нож.

Увидев, какой стол приготовил Грязнов, Пташка оживился. И без того худощавое, морщинистое его лицо с синеватыми большими губами сморщилось еще больше.

— По какому случаю прием такой, дорогой кум? Или вы решили с тихой торжественностью отпустить старика на пенсию после стольких лет каторжного государственного труда на ниве правосудия?

— Когда я тебя, Пташка, отпущу, мы шампанское разопьем!..

— А можно внести небольшие коррективы в меню будущего праздника?

— Ну?

— Если можно, давайте заменим шампань на того «Распутина», который нам подмигивает?

— Хорошо, — кивнул Грязнов. — Так и сделаем, если меня раньше из органов не попрут!

— И вы тогда меня, как Александра Ивановна, сдадите с рук на руки какому-нибудь честолюбивому летёхе. И будет он гонять старого лабуха через всю Москву…

— Может, и нет, Пташка, вместе уйдем, — попробовал утешить приунывшего алкаша Грязнов.

Но тот покачал головой:

— При всем моем уважении… только вам, как и ворам, верить нельзя.

Грязнову стало немного досадно оттого, что при его попустительстве Пташка завел разговор на деликатную и больную тему.

— Ладно, старина, это мы обсудим, когда оба будем на пенсии. А сейчас поведай что можешь по поводу моего поручения.

— Да-да, первым делом самолеты… Знаете, кум, вашего друга Буряка в Москве не очень хорошо знают. Тихий был человек…

— Почему — был? — насторожился Грязнов.

— Нет, я не в том смысле. Возможно, где-то он живет и здравствует. Только в той тусовке, где я имею честь бывать, о нем знают мало. Но говорят, что Буряк теперь с черными якшается, у них и работает, в горах.

— Это я и без тебя знаю, маэстро! Свежее давай, а то вопрос о гонораре зависнет!