Розовый куст

– Таня, Вика, уводите этого! – и снова выстрелил поверх голов. Он не знал, кто эти люди. Может быть, просто подгулявшие парни из Заторжья. Не все же они бандиты.

Какой-то паренек вдруг прошелся колесом между Климовым и нападавшими. Он что-то отчаянно вопил. Его поймали и отбросили куда-то за спины. Но Климов успел понять, что это последний трюк Афони. Может быть, этим он хотел спасти его, Климова? Во всяком случае, Климов был ему благодарен. Сейчас главное – время. Но Горны уже опять шли на него.

Климов прислушался и уловил далекие звуки автомобиля. Наши. Он расстрелял, целясь поверх голов, все патроны из браунинга и, отбросив его, тут же вынул парабеллум бритого. Сбоку медленно подходил к нему огромный оборванец, который первым атаковал девушек у костра. Климов выстрелил. Тот присел, и это дало Климову возможность оглянуться. В трех шагах позади бритый, не отрывая рук от головы, рассматривал Клембов-скую, грозившую ему пистолетом. Климов снова поймал на мушку огромного оборванца, но тот не двигался. И вдруг Климов увидел, как позади цепочки нападавших появилась знакомая коренастая фигура в тускло блестевшей кожанке и рядом светловолосая голова Стаса.

– Клыч! – шепнул он радостно, и в тот же миг сзади что-то случилось. Он повернулся на женский вскрик. Клембовская держалась за руку. Таня, закрыв глаза ладонью, отступала. Но что-то словно опахнуло его живот, опахнуло – и только. Потом вдруг слабость подкосила ноги, он хотел шагнуть навстречу злобно-готовному лицу бритого, но Стас и Клыч уже держали того за руки, а весь живот содрогнулся от боли, и Климов почувствовал, что ударился спиной о землю, что лежит уже, что кружится небо, и лицо Тани, и лицо Клыча, и лицо Стаса, и лицо Клейна… Потом вдруг наступила тишина, и он увидел рассыпавшиеся вокруг кожаные куртки и пиджаки. Клейн командовал, кого-то вели. Бритого волокли по земле, от пруда несли на шинели чье-то тело. Совсем рядом качнулось лицо Тани.

– Витя! – шепнула она, по щекам ее текли слезы. Они падали ему на щеки, попадали в глазницы. – Витенька мой, единственный! Выживи, я все объясню! Выживи, прошу тебя! Я целый день звонила, чтобы сказать…

Он улыбнулся ей. Боль раздирала живот, поднималась выше. «Таня, – думал он, – Таня, что это она говорит: единственный. Неужели? Нет, этого быть не может, этого не может быть, нет! За что меня любить?»

– Климов, ну как, живой? – Селезнев виновато морщился над ним. – Ты прости, Климов, меня за этих девок.

Он и ему улыбнулся. Теперь уже ничего не исправишь. Проклятый человек ты, Селезнев! Проклятый… «Таня, – подумал он, – Таня-а! – И еще подумал: – Все!.. Не успел!.. Кончено…»

– Взяли мы его, Кота-то, – тряс его за плечи Селезнев, но он уже улыбался сквозь липкую, глухую, тяжелую мглу. Уже ни до чего ему было, ни до кого.

Арестованного допрашивал в помещении бригады по особо тяжким сам Клейн.

– Куда вы спрятали золото, взятое у Клембовских?

Тот повел бритой головой, пощупал темя, на котором явственно приметна была кровяная запятая, сказал буднично:

– И даже не знаю, об чем это вы толкуете.

– Будете отвечать, Кот?

– На клички не отзываюсь.

Клейн посмотрел на залубеневшего в ненависти Стаса.

– Введите гражданку Груздеву.

Стас вышел. Бритый сидел спокойно, серая гимнастерка на широкой груди ровно вздымалась от дыхания. Глаза его с ленивым любопытством оглядывали присутствующих. Клыч, не отрываясь, смотрел на него, шевеля ноздрями. Потапыч, положив голову на руки, плакал. Селезнев двигал желваками на крутых скулах.

Вошла Аграфена. Бритый посмотрел на нее, она поклонилась.

– Здравствуйте, Алексей Иваныч… Уж вы извините, коли что не так…

Он дернул бритым черепом, сказал придушенно:

– Дура! – Потом прикрыл тяжелыми веками глаза. – Ладно. Запишите в протоколе: даю чистосердечные показания.

Клейн дернул верхней губой, стиснул зубы.

– С какой целью вами похищен Шварц?

– Камушки вез, – дорогие камушки. И знал много. От него про всех нэпачей в городе мы узнали… Запишите, гражданин начальник, что собственность государства мы ни разу не тревожили. Только частников.

– Почему ви не уехали сразу, а вернулись в город? Не знали, что ми за вами охотимся?

– Знали, как же. – Кот помолчал, потом солидно объяснил: – Имущество хотели припрятать. Не пропадать же… Сколько лет работаем.

– Убийство и грабеж – это вы называете работой? Кот прищурился:

– У кого какое понятие. Вы у богатеев все в государственном масштабе грабили, я в личном.

– Теорию даже подвел, – с ненавистью прошептал Стас.

Клейн взглядом остановил его.

– Почему вы всегда всех, кто присутствовал при грабеже, убивали? Из принципа, что ли?

– Да какой принцип… Языки ж – они длинные. Вот и укорачивал.

– Значит, из-за имущества остались в городе? – продолжал допрос Клейн.

– Из-за него, – подтвердил Кот, – да и не думали мы, что так быстро вы нас загребете. Губана сразу не расколешь. И знал он мало. А где хаза – совсем не знал. А когда Красавец сказал, что дочка Клембовских тут бродит, я сразу так и раскумекал: берут на живца. Послал Красавца следить, а сам вылез к линии поглядеть: может, уже оцепление, облава. Вижу, нет. Тогда и сам пошел.

– Не могли поручить кому-нибудь другому?

– Сам все делаю, – пояснил Кот и положил на стол короткопалую широкую руку. – На людей полагаться по нонешним временам нешто можно?

– А как вы напали на Климова?

– Обежал все Горны, думаю, где ж они, не иначе, на прудах. Красавец-то… Он без какогось кренделя отродясь не может. Топить удумал. Вылажу на бугор, а там пальба. Смотрю, а девки у самой воды, отпятил их туда Красавец-то, а энтот ваш Красавца подвалил… И запишите, гражданин начальник не я первый, а он меня в дых дурехой двинул. А потом сюда – вот они, знаки. – Кот наклонил черен, чтоб всем была видна подсохшая рана на черепе. – Будь другой кто, свободно бы ухайдакал. Хорошо кость у меня плотная… Так что я его пырнул в порядке самообороны. – Он замолчал и оглядел всех спокойными глазами. – Пущай суд учтет.

– Суд учтет, – сказал Клыч. – Суд все учтет. Но хоть тебе и дадут «вышку», а даже если и сотню таких, как ты, отправить с тобой вместе, все равно это Климова нашего не окупит.

– Алексей Иваныч, аблаката нанять можно? – спросила, утирая рот, Аграфена.

Был солнечный день в конце мая. Над прудами, затененными заборами, колобродил ветер, морщиня темную, бутылочного оттенка водную толщу. Высокая молодая женщина в черном платье с раскинутыми по плечам темными волосами поднялась на холм. Впереди лежала безлюдная после недавней облавы пустыня Горнов. Почти на самой вершине холма, у небольшого, вытянутого вдоль бугорка, работал, взрыхляя землю, щуплый светловолосый паренек.

Женщина, неслышно ступая по траве, подошла почти вплотную к нему. У светловолосого было отчаянно-упрямое выражение лица.

– Нет, Витя, – бормотал он, зарывая в землю семена, – не лютики над тобой зашумят, а розы. Ослушался я тебя. Ослушался. – Он резко оглянулся и увидел женщину. На лице у него мелькнуло выражение неприязни, он отвел взгляд: – Вам тут чего? – спросил он, глядя мимо нее. – Пришли отмаливать? Так поздно…