Негодяй из Сефлё

Но так ли все просто? Колльберг припомнил собственные ощущения, когда Нюман делал из него десантника. Сперва у него начинались спазмы и нервная дрожь, он не мог есть, но совсем немного спустя после этого он выбирался из горы дымящихся внутренностей, сбрасывал маскхалат, принимал душ и прямиком топал в буфет. А там пил кофе и ел печенье. Стало быть, и к этому можно привыкнуть.

И еще одно обстоятельство не давало Колльбергу покоя, а именно — непонятное поведение Мартина Бека. Колльберг был человек чуткий даже в отношении начальства. Мартина Бека он знал досконально и потому с легкостью улавливал всевозможные оттенки его настроения. Сегодня Мартин Бек был какой-то встревоженный, может, просто из страха, но он редко испытывал страх и никогда — без особой причины.

Итак, Колльберг ломал голову над вопросом: чем занялся убийца после убийства?

Гюнвальд Ларссон, не упускавший случая строить предположения и взвешивать возможности, сразу сказал:

— Он, наверно, пошел домой и застрелился.

Мысль Ларссона, бесспорно, заслуживала внимания. Может, и в самом деле все проще простого. Гюнвальд Ларссон частенько угадывает, но ошибается он не менее часто.

Колльберг готов был признать, что это был бы поступок, достойный мужчины, только и всего. Но качества Гюнвальда Ларссона как полицейского никогда не внушали ему особого доверия.

И не кто иной, как этот не внушавший ему доверия тип, вдруг прервал нить его размышлений, явившись перед ним в сопровождении тучного лысого мужчины лет около шестидесяти. Мужчина пыхтел как паровоз, впрочем, так пыхтели почти все, кому приходилось поспевать за Ларссоном.

— Это Леннарт Колльберг, — сказал Гюнвальд Ларссон.

Колльберг приподнялся, вопросительно глядя на незнакомца. Тогда Ларссон лаконично завершил церемонию представления.

— А это лекарь Нюмана.

Они пожали друг другу руки.

— Колльберг.

— Блумберг.

И тут Гюнвальд Ларссон обрушил на Блумберга град лишенных смысла вопросов.

— Как вас по имени?

— Карл Аксель.

— Сколько лет вы были врачом Нюмана?

— Больше двадцати.

— Чем он болел?

— Трудно понять неспециалисту…

— Попытайтесь.

— Специалисту тоже нелегко.

— Вот как?

— Короче, я только что просмотрел последние рентгеновские снимки. Семьдесят штук.

— И что вы можете сказать?

— Прогноз в общем благоприятный. Хорошие новости.

— Как, как?

У Гюнвальда Ларссона сделался такой ошарашенный вид, что Блумберг поторопился добавить:

— Разумеется, если бы он был жив. Очень хорошие новости.

— Точнее?

— Он мог бы выздороветь.

Блумберг подумал и решил ослабить впечатление:

— Во всяком случае, встать на ноги.

— Что же у него было?

— Теперь, как я уже сказал, нам это известно. У Стига была средних размеров киста на теле поджелудочной.

— На чем, на чем?

— Ну, есть такая железа в животе. И еще у него была небольшая опухоль в печени.

— Что это все означает?

— Что он мог бы до некоторой степени оправиться от своей болезни, как я уже говорил. Кисту следовало удалить хирургическим путем. Вырезать, иначе говоря. Это не было новообразованием.

— А что считается новообразованием?

— Канцер. Рак. От него умирают.

Гюнвальд Ларссон даже как будто повеселел.

— Уж это мы понимаем, можете не сомневаться.

— Вот печень, как вам может быть известно, неоперабельна. Но опухоль была совсем маленькая, и Стиг мог прожить с ней еще несколько лет.

В подтверждение своих слов доктор Блумберг кивнул и сказал:

— Стиг был физически очень крепким человеком. Общее состояние у него превосходное.

— То есть?

— Я хотел сказать: было превосходным. Хорошее давление и здоровое сердце. Превосходное состояние.

Гюнвальд Ларссон, казалось, был удовлетворен.

Эскулап сделал попытку уйти.

— Минуточку, доктор, — задержал его Колльберг.

— Да?

— Вы много лет пользовали комиссара Нюмана и хорошо его знали.

— Справедливо.

— Что за человек был Нюман?

— Да, да, если отвлечься от общего состояния, — подхватил Гюнвальд Ларссон.

— Ну, я не психиатр, — сказал Блумберг и покачал головой. — Я, знаете ли, терапевт.

Но Колльберг не хотел удовольствоваться этим ответом и упрямо повторял:

— Но должно ведь было у вас сложиться какое-нибудь мнение о нем?

— Стиг Нюман. как и все мы, грешные, был человеком сложным, — туманно произнес врач.

— Больше вы ничего не можете о нем сказать?

— Ничего.

— Благодарим.

— До свиданья, — сказал Гюнвальд Ларссон.

На этом беседа закончилась.

Когда специалист-гастроэнтеролог удалился, Гюнвальд Ларссон принялся хрустеть пальцами, методично вытягивая один за другим, — пренеприятнейшая привычка.

Колльберг наблюдал эту процедуру с кротким отвращением. Наконец он сказал:

— Ларссон!

— Ну чего?

— Зачем ты так делаешь?

— Хочу и делаю, — ответил Ларссон.

Колльберга по-прежнему одолевали разные вопросы, и после некоторого молчания он сказал:

— Ты можешь представить себе, о чем он думал, ну, тот, который лишил жизни Нюмана? После убийства?

— Откуда ты знаешь, что это был он?

— Очень немногие из женщин умеют обращаться с таким оружием и еще меньше носят ботинки сорок пятого размера. Итак, можешь ты представить или нет?

Гюнвальд Ларссон поглядел на него спокойными ясно-голубыми глазами и сказал:

— Нет, не могу. Я что, ясновидец, что ли?

Он поднял голову, откинул со лба белокурые волосы, прислушался и сказал:

— Это что еще за шум?

Где-то поблизости звучали возбужденные голоса, раздавались выкрики.

Колльберг и Гюнвальд Ларссон тотчас выскочили из комнаты и бросились на крыльцо. Они увидели черно-белый полицейский мини-автобус. Возле автобуса они увидели пять молодых полицейских, которые под предводительством пожилого чина в форме гнали от крыльца кучку лиц в гражданской одежде.

Полицейские образовали цепь, а предводитель грозно вздымал резиновую дубинку над своей седой, коротко остриженной макушкой.

Среди гражданских они увидели несколько фоторепортеров, медсестер в белых халатах, шофера такси в форменной куртке и еще несколько человек различного пола и возраста. Плюс обычное число зевак. Некоторые из гражданских вслух выражали свое возмущение, а один из тех, кто помоложе, что-то поднял с земли.

— Давай, давай, ребята, — скомандовал старшой, — довольно с ними цацкаться!

В воздухе мелькнули пять белых дубинок.

— Отставить! — крикнул Гюнвальд Ларссон металлическим голосом.

Все замерло.

Гюнвальд Ларссон шагнул вперед и осведомился:

— В чем дело?

— Очищаю территорию перед заграждением.

Золотой кант на рукаве свидетельствовал о том, что Ларссон имеет дело с первым помощником комиссара.

— А на кой черт здесь понадобилось заграждение? — рявкнул Ларссон.

— Да, Хульт, — сказал и Колльберг, — вообще-то Ларссон прав. А ребят ты где набрал?

— Вспомогательные силы из пятого участка, — отвечал человек с золотым кантом, машинально став по стойке «смирно». — Они здесь уже были, ну я и принял на себя командование.

— Развяжись немедленно с этими идиотами, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Поставь лучше охрану на лестнице, и она помешает посторонним лицам проникнуть внутрь здания. Хотя я очень сомневаюсь, что в этом есть надобность. А остальные пусть лезут в машину и катятся в свой участок. Там они нужней.

Из глубины автобуса донеслось потрескивание коротковолновою приемника, и металлический голос произнес:

— Первого помощника комиссара Харальда Хульта просят соединиться с диспетчерской для установления последующей связи с комиссаром Беком.

Хульт по-прежнему держал дубинку в руке и, насупясь, глядел на обоих детективов.

— Ну так как? — спросил Колльберг. — Намерен ты выходить на связь или нет? Тебя, похоже, разыскивают.

— Все в свое время. — отвечал Хульт. — А кстати сказать, я сегодня здесь по доброй воле.