Негодяй из Сефлё

— Знаю. Извините меня. Вам очень тяжело говорить об этом… этом инциденте?

Неужели он не мог подобрать более удачное выражение?

— Начинаю привыкать, — сказала Анна Нюман весьма холодным тоном. — Что вам на сей раз угодно, господин комиссар?

— Хочу вернуться к тому телефонному разговору.

— С первым помощником комиссара Хультом?

— Вот именно. Итак, вам уже случалось разговаривать с ним раньше?

— Да.

— Вы его узнали по голосу?

— Разумеется, нет.

— Почему же «разумеется»?

— Потому что раньше я не спрашивала, кто говорит.

Вот это да. Крыть нечем. Надо было все-таки заставить Рённа поговорить с ней.

— Вам это не приходило в голову, господин комиссар? — спросила женщина.

— По правде говоря, нет.

Большинство на его месте покраснело бы или замялось. Но Мартин Бек был не из таких. Он продолжал с полной невозмутимостью:

— Тогда это мог быть кто угодно.

— Вам не кажется странным, чтобы кто угодно позвонил и назвался Пальмоном Харальдом Хультом?

— Я хотел сказать, что это мог быть другой человек, не Хульт.

— Кто же тогда?

«Вопрос по существу», — подумал Мартин Бек и сказал:

— А вы могли определить по голосу, молодой это человек или старый?

— Нет.

— А описать его голос?

— Ну, он был очень отчетливый. И звучал резко.

Точная характеристика Хультова голоса. Отчетливый и резкий. Но ведь множество полицейских разговаривает таким голосом, и прежде всего те, у кого за плечами военная служба. Да и не только полицейские.

— А не проще ли вам расспросить самого Хульта? — поинтересовалась женщина.

Мартин Бек воздержался от ответа. Он решил копнуть глубже.

— Быть полицейским прежде всего означает иметь кучу врагов.

— Да, вы уже это сказали при втором разговоре. Кстати, господин комиссар, вы сознаете, что это уже наш пятый разговор менее чем за двенадцать часов?

— Очень сожалею. Вы сказали тогда, будто не знаете, что у вашего мужа были враги.

— Сказала.

— Но вы хоть знали, что у вашего мужа были неприятности по службе?

Ему послышался в трубке короткий смешок.

— А теперь я не понимаю, о чем вы.

Да, она действительно смеялась.

— Я о том, — сказал Мартин Бек без всяких околичностей, — что очень многие считали вашего мужа плохим полицейским, который не справлялся со своими обязанностями.

Фраза сработала. Разговор снова принял серьезное направление.

— Вы шутите, господин комиссар?

— Отнюдь, — примирительно сказал Мартин Бек. — Я не шучу. На вашего мужа поступало много жалоб.

— За что?

— За жестокость.

Она торопливо перевела дух и сказала:

— Это абсолютная нелепица. Вы, должно быть, спутали его с кем-нибудь.

— Не думаю.

— Но Стиг был самым мягкосердечным из всех людей, каких я когда-либо встречала. К примеру, мы всегда держали собаку. Вернее, четырех собак, по очереди. Стиг очень их любил, относился к ним с бесконечным терпением, даже когда они еще не умели проситься на улицу. Он мог неделями возиться с ними и никогда не раздражался.

— Так, так.

— И ни разу в жизни он не позволил себе ударить ребенка. Даже когда они были маленькие.

Мартин Бек частенько себе это позволял, особенно когда они были маленькие.

— Значит, никаких неприятностей по службе у него быть не могло?

— Нет. Я уже сказала вам, что он почти никогда не говорил с нами о своей работе. Но я просто-напросто не верю в эти россказни. Вы, наверное, ошиблись.

— Но ведь были у него какие-то взгляды? Хотя бы на самые общие вопросы?

— Да, он считал, что общество с точки зрения морали близко к гибели, ибо у нас неудачный режим.

За такой взгляд человека едва ли можно было осуждать. Одна беда: Стиг Нюман принадлежал к тому меньшинству, которое располагало должной властью, чтобы сделать положение еще хуже при удобном случае.

— Вы еще о чем-нибудь хотели спросить? — поинтересовалась Анна Нюман. — А то у меня довольно много хлопот.

— Нет, во всяком случае, не сейчас. Я очень сожалею, что мне пришлось вас побеспокоить.

— Ах, не о чем говорить.

В голосе ее не было убежденности.

— Но нам все-таки придется попросить вас идентифицировать голос.

— Голос Хульта?

— Да. Как вы думаете, удастся вам его узнать?

— Вполне возможно. До свиданья.

— До свиданья.

Мартин Бек отодвинул аппарат. Стрёмгрен приволок еще какую-то бумагу. Рённ стоял у окна и глядел на улицу, очки у него съехали на кончик носа.

— Значит, так, — сказал Рённ спокойно. — Ценная мысль.

— В каком роде войск служил Хульт? — спросил Мартин Бек.

— В кавалерии, — ответил Рённ.

Рай земной для новобранцев.

— А Эриксон?

— Он был артиллерист.

Пятнадцать секунд в комнате царила полная тишина.

— Ты думаешь про штык?

— Да.

— Я тоже.

— А что ты думаешь?

— Что такой штык может купить себе любой за пять монет на армейском складе излишков.

Мартин Бек промолчал.

Он никогда не был высокого мнения о Рённе, но ему также никогда не приходило в голову, что Рённ отвечает ему взаимностью.

В дверь робко постучали.

Меландер.

Надо думать, единственный человек на свете, который способен стучать в собственную дверь.

XX

Расчет времени внушал Колльбергу беспокойство. У него было такое ощущение, будто с минуты на минуту может произойти что-то ужасное, хотя до сих пор привычное течение дел ничем не было нарушено. Труп увезли. Пол замыли. Окровавленное белье спрятали. Кровать загнали в один угол, тумбочку в другой. Все личные вещи покойного разложили по пластиковым пакетам, все пакеты собрали в один мешок. Мешок стоял в коридоре, дожидаясь, пока его заберут кому положено. Изучение места преступления было завершено, даже меловой силуэт на полу не напоминал больше о покойном Стиге Нюмане. Метод с силуэтом считался устаревшим и применялся теперь лишь в виде исключения. И сожалели об этом только фоторепортеры.

От прежней обстановки в комнате остался только стул для посетителей и еще один, на котором сидел и размышлял сам Колльберг.

Что сейчас делает человек, который совершил убийство? Опыт подсказывал Колльбергу, что на этот вопрос может быть множество ответов.

Он и сам однажды убил человека. Как он вел себя после этого? Он долго думал, долго и основательно, несколько лет подряд, после чего сдал свой служебный пистолет вместе с правом на ношение и прочими причиндалами и заявил, что не желает больше носить оружие.

Тому уже много лет. Колльберг лишь смутно помнил, что последний раз ходил с револьвером в Мутале летом шестьдесят четвертого, когда велось стяжавшее печальную известность следствие по убийству Розеанны. Случалось, правда, что наедине с собой он вспоминал этот проклятый случай. К примеру, когда он глядел на себя в зеркало. В зеркале отражался человек, который совершил убийство.

За много лет службы ему куда чаще, чем желательно, приходилось лицом к лицу сталкиваться с убийцами. И он сознавал, что реакция человека, только что совершившего акт насилия, может быть бесконечно разнообразной. Одних мучит рвота, другие торопятся сытно пообедать, третьи лишают жизни самих себя. Некоторых охватывает паника, и они бегут куда глаза глядят. Есть, наконец, и такие, которые идут домой и ложатся спать.

Строить догадки по этому вопросу было не только трудно, но и ошибочно с профессиональной точки зрения, ибо такая догадка могла направить следствие по ложному пути.

И, однако, в обстоятельствах, сопутствовавших убийству Нюмана, было нечто, заставлявшее Колльберга задаваться вопросом: чем владелец штыка занялся непосредственно после убийства и чем он занят сейчас?

Каковы же эти обстоятельства? Ну, прежде всего следует отметить крайнее исступление, с которым действовал убийца и которое свидетельствует о том, что в нем, вероятно, по сей час бушуют исступленные чувства. Значит, можно ждать и дальнейшего развития событий.