Соучастие в убийстве

— Как бы до смерти не зацеловал! — взволнованно воскликнула Милли. — За что вы хотите погубить Эдди? Он никому ничего плохого не сделал!

Браммел насмешливо глядел на Милли, которая совершенно серьезно превозносила добродетели Эдди.

— Больше он делал хорошего. Всегда подбросит деньжат, если товарищу туго пришлось.

Браммелу надоело ее слушать. Он поднялся со стула.

— Я пойду, Милли, — сказал он.

Никакой жалости к этой перетрусившей женщине он не испытывал. Браммел шагнул к двери.

— Красавчик! — упавшим голосом позвала она.

Он медленно и неохотно повернулся.

— Я пошлю к Чарли кого-нибудь другого.

— Вы очень любезны, Милли. И очень предупредительны. Но, кроме Эдди, никто не годится: Чарли поверит только ему.

Она знала, что это так, но все-таки сделала еще одну попытку.

— Я позвоню Руни сама, — сказала она.

— Ничего не выйдет, — повторил Браммел и вышел из комнаты.

Милли умела признавать себя побежденной. Она кинулась за ним.

— Я позвоню Эдди, — сказала она.

— Звоните сейчас же.

Милли вернулась в свою комнату, а Браммел пошел в гостиную. Его приветствовали громким смехом, криками и песенками Фрэнки Синатра. Он окинул комнату быстрым взглядом. О'Риген танцевал с одной из девиц. Кенуолл тянул пиво прямо из бутылки, а Джордж Ламкин, бывший офицер военной полиции, с длинными бачками и тонкими усиками, обнимал Риту, которая быстро перешла от профессиональной деловитости к восторженной влюбленности, шептала ему нежные слова и ерошила его волосы, в то время как его рука блуждала по ее пышной груди. Одна только темнокожая угрюмая девушка с худыми ногами не хотела ни пить, ни танцевать, ни разговаривать. Браммел пододвинул к ней стул. Она метнула на него злой, подозрительный взгляд.

— Чего нужно, фараон? — спросила она.

Он дружески улыбнулся.

— Ты здесь недавно, Энни? — спросил он.

— А тебе все надо знать!

— Что-то ты не слишком приветлива.

— Ненавижу фараонов.

— За это я тебя не осуждаю.

Она удивленно посмотрела на него. Лицо у него было славное и приветливое. «Может, и вправду не притворяется», — подумала она. Конечно, лучше ему не доверять, но все-таки в нем было что-то такое, что отличало его от остальных сыщиков. Он был не такой наглый, не такой развязный, как его приятели, которые вели себя здесь, словно хозяева. Но жизненный опыт настораживал ее.

— Добрые фараоны — хуже всех.

Браммел поднял брови.

— Ты их часто встречала, Энни?

— Нет, — сказала она.

— Тогда откуда тебе знать?

Она не отвечала.

— Выпей-ка лучше, — сказал он, поднимаясь и подходя к столу, чтобы наполнить два стакана.

Но пить она не стала.

— Боишься Милли? — спросил он. — Она мне сказала, что не любит, когда ее девушки здесь пьют.

— Сама хлещет почем зря, старая кляча.

— Не любишь ее?

— Обожаю!

— Зачем же ты на нее работаешь?

— Все они одинаковы.

— Она что-то знает про тебя?

— Хватит меня подлавливать.

— Ты еще очень молоденькая, тебе тут не место. Знаешь, я мог бы тебе помочь.

— Нет уж, скорее я сдохну…

— Напрасно.

В гостиную вошла тетушка Милли. Ее злые глазки остановились на Ламкине и Рите — те обнимались, забыв всякий стыд.

— Рита! — возмущенно крикнула она.

— Заткнись, — сказал Ламкин.

Рита пьяно таращила глаза из-за его плеча.

Браммел встал со стула и подошел к Милли.

— Что поделаешь, Милли, — молодежь! — сказал он и шепотом спросил: — Говорили с ним?

— Да, — ответила она.

— Ну, теперь успокойтесь и выпейте, — сказал он.

— С вами? — прошипела она. — Чтоб вам подохнуть!

Браммел рассмеялся. Он налил себе еще пива и не спеша выпил. Потом позвал своих помощников.

— Пора по домам, ребята, — сказал он.

Милли и девицы проводили их до двери.

— Спасибо за приятный вечер, — галантно раскланялся Браммел.

Девицы захихикали. Тетушка Милли стояла мрачная и злая, ее белое жирное лицо подергивалось.

18

Филдс проснулся рано. Еще до завтрака он поговорил по телефону со старшим сыщиком Филбертом, который на рассвете провел с группой сыщиков несколько налетов. Затем Филдс опросил патрули, позвонил в управление и взялся за утренние газеты. Годфри Бегтери пел все ту же песню: правительство должно назначить королевскую комиссию по обследованию работы полиции, особенно сыскного отдела, который, к превеликому сожалению, не справляется со своими обязанностями. Филдс почувствовал раздражение, но и только. В это утро он как никогда был уверен в успешном завершении дела.

Жена и дети ждали его на кухне. Завтрак не начинался, пока он не займет место во главе стола. Возле электрического тостера сидела его жена Эми — высокая женщина с седеющими волосами, забранными под сетку, и строгим лицом, на котором не было ни следа косметики. Она сидела прямо — будто аршин проглотила. Эми придерживалась таких же твердых моральных убеждений, как и ее супруг, и была одной из наиболее уважаемых прихожанок в их церкви. Однако робостью и застенчивостью она не страдала, а скорее была честолюбива и свысока взирала на весь род людской, особенно на ту его часть, которая обитала на их улице.

Она молча подала яичницу с беконом; из года в год каждое утро он ел яичницу с беконом. Затем, не дожидаясь, когда муж попросит, Эми передала ему масло, джем и все остальное. Она всегда знала, что ему нужно. Только за завтраком Филдс имел возможность поговорить со своими взрослыми детьми: дочерью Маргарет, которая проходила курс физиотерапии, и сыном Джоном, который только что сдал выпускные экзамены по юриспруденции и собирался поступить на работу в какую-нибудь фирму; он подыскивал наиболее подходящую.

— Решил уже, куда пойдешь, Джон? — спросил Филдс.

— Да, папа, — ответил Филдс младший.

Он назвал известную адвокатскую контору, которая специализировалась по уголовным делам.

— Думаешь, они возьмут тебя?

— Конечно. Я уже говорил со старшим компаньоном.

— Я не окажусь для тебя помехой?

— Нисколько, папа. Наоборот, я буду привлекать клиентов. Они будут думать, что я имею какое-то влияние…

— Понятно, — сказал Филдс. — Они будут думать, что ты можешь использовать тайные пружины…

— Именно, — сказал Филдс младший, с циничным видом пожимая плечами.

Филдсу было неприятно, что его сын уже такой хитрый и расчетливый, однако это не мешало ему гордиться им. Если бы он мог начать жизнь сначала, думал Филдс, он бы сам занялся юриспруденцией. Да, собственно, он и сейчас в какой-то мере был юристом, пожалуй, даже посильнее многих из них. Еще ни один адвокат не смог его подловить или опровергнуть его показания. Он был их достойным противником не только в качестве свидетеля. Выступая в низших судебных инстанциях в качестве обвинителя, он больше одержал побед над адвокатами, чем потерпел поражений. Ничто не доставляло ему такого удовольствия, как поспорить с сыном и побить его своими познаниями в юриспруденции.

С Маргарет же он о работе не говорил, хотя она как раз проходила летнюю практику в городской больнице. Его интересовала лишь ее личная жизнь, главным образом поклонники. За этим таился болезненный страх, как бы она не пошла по плохой дорожке — Филдс даже подумать боялся, что какой-нибудь негодяй может совратить ее. Пока Маргарет не выйдет замуж за человека, которого он одобрит, у него не будет ни минуты покоя.

Филдс спросил дочь, как прошел танцевальный вечер медицинского персонала, на котором она была накануне. Маргарет начала подробно рассказывать, очень спокойно и откровенно. Но Филдс все время думал: правду она говорит или нет? Даже к собственной дочери он испытывал недоверие. Пока она говорила, Филдс внимательно ее разглядывал: смуглое овальное лицо, стройная, очень привлекательная. Глаза, как у него, — смотрят твердо и пытливо, И вообще она похожа на него, подумал он. Однако от этого его недоверие ничуть не уменьшилось.