Течет Сена (ЛП)

— Анонимное письмо? — спросил Данглар.

— Вот именно.

— У нас их куча.

— Это немного отличается: здесь никого не обвиняют. Прочитайте, Данглар, это вас развлечет, я знаю.

Данглар нахмурил брови и принялся читать.

Адамберг рассмеялся.

— Мило, не так ли? — спросил он.

— Это розыгрыш?

Адамберг перестал смеяться. Он раскачивался на стуле и мотал головой.

— У меня не создалось такого впечатления, — сказал он наконец. — Эта штука меня очень интересует.

— Потому что там сказано, что у вас смазливая морда, или потому, что настоящий дурень?

— Просто потому что здесь говорится обо мне. Вот есть убийца, если все это правда, и он что-то говорит. Убийца, который говорит. Который совершил тихое незаметное преступление, чем он очень гордится, но для которого оно бесполезно, если ему никто не аплодирует. Провокатор, эксгибиционист, неспособный не выставлять напоказ собственную грязь.

— Да, согласился Данглар. — Это банально.

— Но в этом и трудность, Данглар. Можно надеяться на другое письмо, но он так же может и остановиться, решив, что хватит выносить грязь на всеобщее обозрение и будучи слишком осторожным, чтобы продолжать. Делать нечего. Решение за ним. Это неприятно.

— Можем спровоцировать его. Через печать?

— Данглар, вы никогда не можете ждать.

— Никогда.

— Это недостаток. Ответить — значило бы уничтожить наши шансы на получение другого письма. Именно обман движет нашим миром.

Адамберг встал и посмотрел в окно. Он глядел на улицу и Васко внизу, который рылся в матерчатой сумке.

— Васко нашел какое-то сокровище и прячет его, — тихо заметил он. — Спущусь-ка я на минутку, Данглар. Я вернусь. Снесите письмо в лабораторию и скажите им, что я держал его за верхнюю часть.

Адамберг не мог оставаться в помещении весь день. Ему нужно было двигаться, смотреть, наблюдать. Это помогало ему думать. Ставить перед собой задачу и решать ее в лоб он уже давно отказался. Его действия предшествовали мыслям и никогда наоборот. Так и с этим старым Васко да Гама. Его радовало, что тот все еще остается на своей скамье, но он не мог бы сказать почему. Он там был — вот и все. А поскольку он там был, для этого должна была существовать веская причина. Однажды он узнает, какая, оставалось лишь ждать, что она проявится в свое время. Однажды, шагая куда-нибудь, он узнает почему.

Как, например, с этим письмом. Данглар прав — это просто одно из многих анонимных писем. Но ему оно казалось странным и немного тревожным. Его не беспокоило, что его обзывают дураком, да и не удивляло — нет, он часто сам называл себя так. Например, когда склонялся за компьютером или когда возвращался после двух часов ходьбы, неспособный сказать, о чем он думал. Или когда не мог сказать, идет ли буква G до или после K, без необходимости тихо проговорить про себя весь алфавит. Но что об этом может знать убийца? Очевидно, ничего. Необходимо, чтобы пришли другие письма. Эта проделка — не шутка. Но он не смог бы сказать, почему. Убийство, совершенное где-то и о котором никто не знает. В настоящее время убийца высунулся, сочетая осторожность и хвастовство. Похоже на то. Одновременно у Адамберга возникло неясное ощущение, что он угодил в ловушку. Когда после прогулки он вернулся к комиссариату, то повторил, что нужно повысить внимание и что начинается нечто гадкое. «Постоянная осторожность, — пробормотал он. G идет раньше K».

— Разговариваешь сам с собой?

На него с улыбкой смотрел Васко да Гама. Старик, который впрочем был не очень стар, самое большее — семьдесят, с красивой худощавой головой на плечах под густыми, довольно длинными волосами, тронутыми сединой. Свисающие усы скрывали губы, но большой нос, влажные глаза, высокий лоб, хаотичные речи и книга стихов, небрежно положенная на скамье, делали его немного похожим на карикатуру сбежавшегося Мыслителя. Под рубашкой торчали острые лопатки. Адамберг не считал, что все это маскарад, в это утро он предпочитал быть настороже во всем.

— Да, я говорю сам с собой, — сказал Адамберг, садясь на скамью. — Даю себе небольшие советы.

— Хочешь оливку? Пять очков, если попадешь.

— Нет, спасибо.

— Хочешь печенье?

Васко тряхнул перед собой картонную коробку.

— Не голоден? Это хорошие галеты, ты же знаешь. Я купил их для тебя.

— Они не настоящие.

— Не настоящие, но что плохого о них поговорить.

— Что ты здесь делаешь?

— Сижу. Нет глупых занятий.

— Почему ты садишься здесь?

— Потому что здесь скамья. Здесь или в другом месте…

Адамберг вздохнул.

— Тебе нравится сидеть напротив комиссариата? — спросил он.

— Там перемены. Там движение. А затем, как везде, привязанность. Я привязываюсь очень быстро. Однажды я привязался к креветке. К кролику тоже, но креветка, ты представляешь? Через день я менял ей воду в тазу. Приходилось тратить соль, поверь мне. Итак, она была довольна в своем тазу. Именно здесь действительно убеждаешься, что креветки и люди — это близкие существа. Твой светловолосый коллега, тот, у которого нет плеч, набросился на меня этим утром. Не из-за креветки, которая уже умерла, а из-за этого лакея. Блондин напорист, но я его очень люблю, а кроме того, он щедр. Он задает бесконечные вопросы, он волнуется, и это создает шум волн, я узнаю эти звуки. Ты, с другой стороны, создаешь шум ветра. Это видно по твоей походке, ты следуешь за своим дыханием. Я бы трижды подумал, прежде чем попытаться тебя в чем-нибудь переубедить. Слушай, взгляни на спичечный коробок, который я раскрасил. Здорово, не так ли?

Васко, верный одному из своих главных пристрастий, тщательно опустошал свои карманы и раскладывал содержимое на скамье и на тротуаре, как если бы он видел все это впервые. А карманы, крайне многочисленные, содержали неисчерпаемые запасы предметов, которые было трудно определить. Адамберг взглянул на маленький помятый и раскрашенный картонный коробок.

— Откуда ты знаешь эти вещи о Дангларе или обо мне? — спросил он.

— А так. Я — поэт, всё со мной говорит. Не зря же меня назвали Васко. Путешествия происходят там, — добавил он указывая на свою голову.

— Ты уже об этом говорил.

— Это забавное путешествие. Представь на секунду большую грязную лужу с водой на тротуаре. Представил?

— Очень хорошо.

— Отлично. Приближается твой светловолосый друг, видит лужу. Он останавливается, он рассматривает ее и он ее огибает, идет заниматься своими делами. Ты, вообще не видишь этой лужи, но ты проходишь мимо нее по наитию. Это совершенно другое восприятие мира. Понимаешь? Это как с волшебством. Блондин не верит в магию. Совершенно. Видишь эту маленькую голову на фотографии? Не повреди, это мой отец. А там — ты будешь поражен — моя мать. Я похож на нее, правда? Я сделал ей маленькую позолоченную рамку. А это фотография неизвестного, которую я нашел на земле. Не спрашивай у меня, кто это. А это Валантен. Мой отец спас мою бабушку от турок, так далеко. Маленькая веточка дерева. Слушай, иду я вчера, а эта маленькая веточка падает мне на волосы. Осторожно, не сломай. А вот желтая складная пепельница. Ее дала мне девушка в кафе, и я больше никогда не видел этой девушки. А вот еще маленькие ножницы, просто не знаю, как они ко мне попали.

— Могу я их взять?

— Ах нет! Не ножницы! Слишком полезные. Возьми пепельницу, если хочешь. Или вот, держи, наручные часы.

— Спасибо, я не ношу часов.

— Однако! Ну и дуралей.

— Да. Мне об этом уже сказали этим утром.

— В самом деле? В газетах говорят противоположное.

— Ты знаешь много вещей, Васко. Действительно.

— Черт возьми. Я редактирую собственную газету и даже продаю ее. Приходится читать и другие, чтобы быть в курсе. Два месяца тому назад о тебе писали — с фотографией и всеми атрибутами. Тебя уважают. Правда. Я, если бы меня уважали, шил бы шелковые костюмы, лучшие, чем в Лондоне.