В объятиях смерти

На стоянку медленно въехал совершенно новый, сверкающий, как черное стекло, форд «Краун Виктория».

Ожидая увидеть старый побитый «плимут», я вздрогнула, когда окно нового «форда» с жужжанием опустилось.

— Ты ждешь автобуса или чего-то еще?

Мое удивленное лицо отразилось в зеркале солнечных очков. Лейтенант Пит Марино, явно изображая из себя пресыщенного джентльмена, выглянул из машины. Электронный замок открылся с уверенным щелчком.

— Я потрясена, — сказала я, располагаясь в шикарном салоне.

— Это больше подходит моей новой должности. — Он прибавил обороты двигателя. — Недурно, правда?

Многие годы у Марино были вышедшие из строя ломовые лошади, и наконец он получил жеребца.

Достав сигареты, я заметила дырку в приборном щитке.

— Ты что, грелку включал, или всего лишь электробритву?

— Какой-то негодяй, черт бы его побрал, украл мою зажигалку, — пожаловался он. — На мойке. Представляешь, я всего лишь день проездил на машине, смотрю — щетки этих бездельников сломали антенну. Ну я и задал им жару по этому поводу...

Иногда Марино напоминал мне мою мать.

— ...и только потом заметил, что зажигалка исчезла.

Он замолчал, копаясь у себя в кармане. Я тем временем искала спички у себя в сумочке.

— Да, шеф, мне кажется, ты собиралась бросить курить, — сказал он с сарказмом, кидая мне на колени зажигалку.

— Я и сейчас собираюсь, — пробормотала я. — Завтра.

В ту ночь, когда убили Берил Медисон, я томилась на явно затянувшейся опере, за которой последовала выпивка в хваленом английском баре с вышедшим в отставку судьей, который по мере развития вечера все более терял над собой контроль. У меня не было с собой переговорного устройства, и полиция, не имея возможности связаться со мной, вызвала на место преступления Филдинга, моего заместителя. Теперь я должна была в первый раз побывать в доме убитой писательницы.

Виндзор-Фармз был не тем местом, где можно было бы ожидать столь ужасного происшествия. Дома здесь большие и выстроены в глубине безупречно спланированных участков, вдали от улицы. В большинстве из них установлена система предупреждения о ворах, и везде — центральная система кондиционирования воздуха, избавляющая от необходимости открывать окна. Если вечную жизнь за деньги купить нельзя, но можно купить определенную степень безопасности. У меня никогда не было дел об убийстве в этом районе.

— Очевидно, у нее водились деньги, — заметила я, когда Марино притормозил у знака остановки.

Женщина с белоснежными волосами, прогуливавшая белоснежного кобеля-мальтийца, взглянула на нас искоса. Ее собака тем временем закончила обнюхивать пучок травы, после чего свершилось неизбежное.

— Что за никчемный комок шерсти, — сказал Марино, презрительно глядя на женщину и собаку. — Ненавижу таких собачонок: только тявкают до умопомрачения и поливают все вокруг. У тех, кто заводит собак, наверняка что-нибудь не так с зубами.

— Просто некоторым людям нужна компания, — сказала я.

— Пожалуй...

Он помолчал, а затем вернулся к моей предыдущей фразе:

— У Берил Медисон были деньги, но значительная часть их вложена в ее дом. Похоже, она изрядно поистратилась там, на этом голубом Ки Уэсте. Мы все еще разбираем ее бумаги.

— Что-то уже просмотрели?

— Очень мало, — ответил он. — Обнаружилось, что она не такая уж плохая писательница — в смысле заработков. Оказывается, она пользовалась несколькими литературными псевдонимами. Эдер Вайлдс, Эмили Стреттон, Эдит Монтегю.

Зеркальные очки снова обратились ко мне. Ни одно из этих имен не было мне знакомо, за исключением Стреттон.

— Ее второе имя было Стреттон, — сказала я.

— Возможно, отсюда и ее прозвище: Стро — соломинка.

— И из-за цвета ее волос, — заметила я.

У Берил были медовые волосы с золотыми прожилками от солнца. Она была маленькая, с правильными точеными чертами. Возможно, довольно эффектная. Трудно сказать. Единственная ее прижизненная фотография, которую я видела, была на водительском удостоверении.

— Когда я разговаривал с ее сводной сестрой, — объяснял Марино, — я обнаружил, что люди, которые были Берил близки, звали ее Стро. Кому бы она ни писала там, на Ки Уэсте, этот человек знал ее прозвище. Такое у меня сложилось впечатление. — Он поправил козырек. — Не могу понять, почему она скопировала эти письма. Все время над этим размышляю. Ты часто встречала людей, которые снимают копии со своих личных писем?

— Ты же заметил, она была закоренелой накопительницей, — напомнила я ему.

— Верно. И это тоже меня раздражает. Предположительно, этот псих угрожал ей несколько месяцев. Что он делал? Что он говорил? Не знаю, потому что она не записала на магнитофон его звонки и ничего не оставила на бумаге. Дамочка фотографирует свои личные письма, но не ведет записи, когда кто-то обещает отправить ее на тот свет. Скажи, какой в этом смысл?

— Не все рассуждают так же, как мы с тобой.

Проехав по подъездной аллее, Марино припарковался перед дверью гаража. Трава сильно разрослась и была усыпана высокими одуванчиками, качавшимися на ветру. Рядом с почтовым ящиком красовалась табличка «Продается». Поперек серой входной двери все еще была прикреплена узкая желтая ленточка, отмечавшая место преступления.

— Ее автомобиль — в гараже, — сказал Марино, когда мы выбрались из машины, — великолепная черная «хонда-аккорд». Некоторые подробности относительно нее, возможно, покажутся тебе интересными.

Мы стояли на дорожке и осматривались. Косые лучи солнца пригревали плечи и шею. В прохладном воздухе было слышно лишь назойливое гудение насекомых. Я медленно и глубоко вдохнула и вдруг почувствовала сильную усталость.

Ее дом был в так называемом международном стиле, современный и совершенно простой. Вытянутый по горизонтали фасад поддерживался полуколоннами цокольного этажа. Все это вызывало в воображении корабль с открытой нижней палубой. Выстроенный из камня и темного дерева, это тип дома, который могла бы построить богатая молодая пара: большие комнаты, высокие потолки, много дорогого и незанятого пространства. Уиндхэм-Драйв заканчивалась тупиком, упиравшимся в ее участок, что и объясняло, почему никто ничего не увидел и не услышал до тех пор, пока уже не было слишком поздно. Дом с обеих сторон окружен дубами и соснами, так что между Берил и ее соседями был как бы занавес из листвы и хвои. Сзади двор резко обрывался крутым склоном, заросшим подлеском и усыпанным валунами, который дальше переходил в девственный строевой лес, простиравшийся насколько хватало глаз.

— Черт возьми! Готов поклясться, что у нее там был свой олень, — сказал Марино, когда мы обходили участок. — Это что-то, да? Ты выглядываешь из окон и думаешь, что владеешь целым миром. Бьюсь об заклад, тут есть на что посмотреть, когда идет снег. Что касается меня, то мне нравятся подобные дома. Разжечь зимой в камине чудный огонь, налить себе бурбона и просто смотреть на лес. Наверное, прекрасно быть богатым.

— Особенно, если ты жив и можешь этим наслаждаться.

— Это точно.

Опавшие листья шуршали под нашими ногами, пока мы огибали западное крыло. Передняя дверь была на одном уровне с внутренним двориком, и я заметила в двери глазок. Он уставился на меня, как крошечная пустая глазница. Марино запустил окурок сигареты, послав его в траву ловким щелчком, а затем покопался в карманах своих зеленовато-голубых брюк. Он был без куртки, большой живот свешивался над ремнем, белая рубашка с короткими рукавами, распахнутая на шее, морщилась складками вокруг кобуры на плече.

Он достал ключ, к которому была подвешена желтая бирка, означавшая принадлежность к вещественным доказательствам, и я снова изумилась величине его рук, наблюдая за тем, как он отпирает врезной замок. Загорелые и грубые, они напоминали мне бейсбольные биты. Пит никогда бы не стал музыкантом или дантистом. На пятом десятке, с редеющими волосами, с лицом столь же потрепанным, как и его костюмы, он все же выглядел достаточно внушительно. Большие полицейские, такие, как он, редко попадают в драки. Уличным хулиганам достаточно одного его взгляда, чтобы притормозить.