Болтливая служанка. Приговорённый умирает в пять. Я убил призрака

Крахмальная сорочка, галстук с норовом. Тесноватые лаковые туфли. Сидней Беше, Луи Армстронг. Модные спектакли. Притворно сердечные улыбки добрых друзей, которые поздравляют тебя, надеясь, что вскоре ты свернешь себе шею. Бессменный Билли и его брюзгливый цинизм. Дото. Жоэлла. Мэтр Кольбер-Леплан. X, Y, Z… Кто еще?

Вернер Лежанвье бросил беглый взгляд на позолоченные настольные часы с боем, стоящие между его собственным спартанским ложем и кроватью с балдахином Дианы. «Старческая мания, — с горечью подумал он, — эта потребность постоянно видеть циферблат». Диана однажды мило заметила: «Для мужчины жизнь начинается с пятидесяти лет, дорогой! Не доверяйте часам!»

Внизу на смену мамбо пришло калипсо.

Вернер Лежанвье в последний раз поправил узел галстука, чем бесповоротно все испортил, и вдруг вздрогнул: в зеркале отразился чей-то незнакомый облик. Лежанвье на два шага попятился, потом сделал шаг вперед. В зеркале отступил, а затем приблизился сутулый мужчина с нездоровым цветом лица, с седыми висками, с выцветшими голубыми глазами.

«Укатали сивку крутые горки, черт возьми, сказала бы Жоэлла», — подумал адвокат.

Пальцами он раздвинул набрякшие бурые веки: белки отдавали желтизной. «Печень», — сказал он себе.

Снизу его принялись звать хором.

Он повернул выключатель, с сожалением покинул комнату, в темноте пересек лестничную площадку, чуть не промахнулся мимо первой ступеньки и подумал: «А ведь я ничего не пил!»

Он не пил, но вынужден был вцепиться в перила, чтобы не потерять равновесие.

Вернер Лежанвье бесшумно проник в свой кабинет. Как вор. Он испытывал неодолимую потребность сосредоточиться, перед тем как выйти на ристалище.

Он зажег одну лишь настольную лампу, оставив все четыре угла кабинета в темноте, и самым маленьким ключом из связки отпер третий сверху ящик в левой тумбе стола.

Ему улыбнулся тонированный в сепию фотопортрет. Портрет Франсье, его первой жены, креолки с туманными, словно незавершенными, чертами лица, которая не сделала его ни счастливым, ни несчастным, но оставила его — то ли из нелюбви, то ли из лени — с неутоленным чувством. Перед концом жизни Франсье воспылала короткой страстью к Жоэлле, что, впрочем, не побудило ее лучше узнать или сильнее полюбить их дочь: ведь для этого пришлось бы напрягаться, тратить душевные силы.

С момента смерти Франсье не прошло и суток, как Вернер был уже не в состоянии вызвать в памяти ее образ.

В самой глубине ящика стояла початая бутылка «Олд Краун», припасенная в предвидении ударов судьбы. Адвокат колебался лишь мгновение: сковырнув пробку пальцем, он поднес горлышко к губам.

Третьим предметом, вытащенным им на свет Божий, оказался отпечатанный на машинке рассказ тридцатилетней давности. «Ветры и приливы», — его единственный литературный опыт.

«Конец сентября. В эту пору гостеприимный курорт Рэмсгейт закрывает свои двери перед отдыхающими, чтобы открыть их океану…»

Дальше адвокат читать не стал: продолжение он знал наизусть, оно ровным счетом ничего не стоило.

Зато красная тетрадка — нечто среднее между записной книжкой и интимным дневником, куда он на протяжении многих лет вносил все, что в данный момент казалось ему достойным интереса, — напротив, сохраняла вечную молодость. Достаточно было полистать ее, чтобы обнаружить немало любопытного:

«Группы крови: А — В — AB—О.

Полиморфизм означает свойство некоторых веществ представать перед нами в различных формах. Пример: вода, лед, пар и т. п.

Полтергейст: появление, привидение (по-немецки).

По Бертильону: существует 77 форм носа и 190 типов ушей, которые в свою очередь делятся на многочисленные составные части (мочки, скаты, выступы, бугорки, впадины и т. д.).

По Фенберу: бедуин, чтобы заставить своего верблюда встать на колени, издает нечто вроде протяжного храпа: „Икш-ш, икш-ш, икш-ш!“ Чтобы позвать его, он кричит: „Хаб, хаб, хаб!“ Чтобы заставить животное тронуться с места, он восклицает: „Бисс!“ (трижды).»

Внезапно умилившись, Вернер Лежанвье спросил себя: кого в ту пору могли интересовать распри погонщика верблюдов со своим верблюдом — разве что один из них вздумал подать на другого в суд?

Одно не подлежит сомнению: в ту счастливую пору круг его интересов был весьма обширен.

«Женьшень: растение, произрастающее в Монголии, которому китайцы приписывают чудесную способность возбуждать чувственность. Его корень имеет форму человеческого бедра, и, как утверждают, он издает стон, когда его выдирают из земли. (Женьшень — мандрагора?)

„Двенадцать — наши будущие десять“ — труд Ж. Эссига о двенадцатеричной системе…

(Стюарт Мерилл)

Элен Ж. Водолечебный массаж, тел. МИР 21–24, звонить до 9 утра или после 8 веч.»

Как Вернер Лежанвье ни напрягался, он не мог припомнить, кем была Элен Ж. — той белокурой славянкой, которая, занимаясь любовью, плакала, или же той маленькой брюнеткой со шрамами, которая в праздник 14 июля бросилась под поезд метро.

Чтобы взбодрить слабеющую память, он снова поднес к губам бутылку с шотландским виски.

Скрип открываемой двери, бегущий по ковру луч света.

— Дорогой, вы здесь? (Диана.) Вас ждут… Что ты делаете?

— Ничего, я…

Первым делом — спрятать «Олд Краун».

— Вы готовились выйти на ристалище?

Как хорошо она его знает!

И вместе с тем — как плохо… иначе она не приблизилась бы так неосторожно.

Ему достаточно было подняться, чтобы заключить ее в объятия, пустить нетерпеливые руки гулять по двойному шелку: ее платья и ее кожи.

«Двойной Шелк» — так ему случалось называть ее в постели.

— Дорогой мой мэтр! — сдавленным голосом запротестовала она. — Пощадите вашу покорную прислужницу!

Она, как всегда, издевается над ним! Разжав объятия, он отыскал ее губы, которые, как он и предвидел, оказались покорными и холодными.

— Вер-нер! — Тон успел измениться.

— Да?

— Прекратите, на нас смотрят!

— Кто?

— Все, из другой комнаты! Оставьте меня!.. Пойдемте…

Оставить ее? Идти за ней?.. Его сейчас обуревало нетерпеливое, как у подростка, желание раздеть ее тут же, на месте, поцелуями не давая возражениям вырваться из ее рта.

— Вернер, стоп!.. Вы пугаете меня!

«Вы пугаете меня…» Эти слова отрезвили его в один миг. Он вновь увидел себя перед зеркалом в спальне, в котором обнаружил новое — постаревшее — лицо.

— Простите меня… Не знаю, что на меня нашло…

— Зато я знаю: вы молодеете с каждым днем! — вздохнула Диана, разглаживая свой наряд, как дикая утка разглаживает перышки, после того как увернулась от охотника.

Она встала на цыпочки, чтобы поцеловать его в уголок рта, и обратилась к нему на «ты», что бывало чрезвычайно редко:

— Я выгоню их до полуночи, а до той поры потерпи, дорогой! Я… я хочу этого так же, как и ты.

— Правда?

— Клянусь! А теперь пойдемте. Сотрите тут помаду. Вспомните, что вы мэтр Лежанвье, великий Лежанвье… Не забывайте этого ни на миг.

For he is a so jolly good fellow… [2]Их было восемь, они сидели рядком за двойным заграждением из хрусталя и столового серебра и хором горланили эту песенку, поднимая бокалы: Жоэлла, Билли Гамбург с Дото, мэтр Кольбер-Леплан, Дю Валь, Жаффе, Сильвия Лепаж, Меран.

Отпустив руку мужа, Диана быстро переметнулась в другой лагерь, и это она подняла первый тост. Она сказала:

— За моего дорогого мэтра!

Жоэлла непринужденно воскликнула:

— За Вэ-Эл!

С четырехлетнего возраста она звала отца по инициалам: «Вэ-Эл».

Билли Гамбург выразился витиевато:

— За единственного заступника сирот, который регулярно лишает «Вдову» [3] ее законной добычи!