Банда 3

— Пару дней назад имел подробную беседу с Вовчиком, — сказал Пафнутьев как бы между прочим.

— Неклясовым?!

— Да, — Пафнутьев махнул рукой, давая понять, что это событие для него не столько уж и важное.

— Его взяли?

— В собственном кабинете с ним беседовал, — сказал Пафнутьев чистую правду. Лукавил Павел Николаевич, но что делать, это все-таки лучше, чем врать и постоянно бояться разоблачения. Даже в беседе с отпетым бандюгой не мог Пафнутьев скатиться к откровенной лжи, даже в таком вот положении не забывал он о собственном достоинстве. Гордыня это все, гордыня, но он не собирался отказываться от нее.

— О чем? — спросил Ерхов, глядя в потолок.

— На столе перед нами лежал железный кружочек. — Пафнутьев вынул из кармана и показал Ерхову крышку в целлофановом пакете.

— А почему в мешочке? — с нервной улыбкой спросил Ерхов. — Порезаться боитесь?

— Потому в мешочке, что все самые ценные вещи человек склонен прятать в мешочек, — рассмеялся Пафнутьев. — А если серьезно — отпечатки пальцев хочу сохранить.

— Понятно, — кивнул Ерхов. — Я как-то забыл, с кем разговариваю.

— Потолкуем? — спросил Пафнутьев.

— Попробуем...

— Нет, начнем без проб... В соседней палате лежит человек, которому ты уши обрезал... Бильдин. Помнишь такого?

— Не может быть! — Ерхов с ужасом уставился на Пафнутьева.

— Привести?

— Не надо... Я прошу... Не надо его приводить. Не хочу его видеть.

— А он не возражает... Всегда, говорит, рад встретиться...

— Нет, не сейчас, только не сейчас, я вас прошу! — шепотом закричал Ерхов.

— Как скажешь, — легко согласился Пафнутьев. — Поговорим без него... Скажи, будь добр, на фига ты ему уши отрезал?

— Неклясов...

— Нет-нет! Про Вовчика потом... Уши Бильдину оттяпал ты. Вопрос — зачем?

— Деньги мы с него требовали... Он упирался. Обещал, а потом стал упираться... Нету, говорит, разошлись, говорит... Неклясов рассвирепел... Он легко свирепеет, вы знаете?

— Наслышан.

— Ну, что... Приказал похитить мужика. Похитили... У того и охраны-то не было... Водитель с газовой хлопушкой... И все. Водителя устранили.

— Как?

— Ну, как, очень просто... Из баллончика в лицо прыснули. Он и вырубился. А Бильдину велели в машину садиться. Сел, не сопротивлялся. Побледнел только, дурным стал.

— Это как?

— Ну, как... То ткнется не туда, то дает мне портфель подержать, то говорит, у него на спине зачесалось, потом стал просить, чтоб позволили ему девочке позвонить... Поплыл мужик. Это бывает.

— Часто?

— Со всеми бывает, только по-разному... — без выражения продолжал рассказывать Ерхов. — Один в одно ударится, другой в другое... Один, помню, уделался... Стоит, а у него из штанины течет... По-разному, — Ерхов лежал, откинувшись на подушку, глядя в потолок. Лоб его покрывала испарина, рыжеватое, веснушчатое лицо казалось безжизненным.

— А Неклясов? Участвовал в похищениях?

— Нет, ему доставляли человека... Для последнего разговора.

— Он тоже уши отрезал?

— Пробовал как-то... Перемазался весь, рубашка в крови оказалась... Он очень переживает за свои шмотки... Как увидел, что рубашка в крови, тут же в истерику впал, содрал ее с себя, в камин затолкал и сжег.

—  — А это зачем?

— Ну... — протянул Ерхов, и легкая улыбка тронула его бесцветные губы. — С виду он вроде крутой мужик, он и в самом деле крутой, но у каждого есть свой пунктик... Неклясов боится следы оставлять. Если есть возможность — перчаток не снимает, даже ест в перчатках. Тонкие у него такие перчатки, черные. Лайковые... Если есть возможность не подписать бумагу, никогда не подпишет... Если надо записку передать, так напишет, что не сразу поймешь, о чем речь идет... Пунктик у него такой. Если вы с ним говорили, то, наверно, знаете, — Ерхов быстро взглянул на Пафнутьева.

— Знаю, — кивнул тот. — Воды попросил, а потом побоялся стакан взять... Видно, вспомнил Штирлица — как немцы на стакане отпечатки пальцев засекли...

— Во-во, — обрадовался Ерхов тому, что его поняли, что разговор идет честный, открытый, и он ничего нового для этого человека не сказал, а значит, и в предательстве его никто не упрекнет.

— Бильдин говорил, что после того, как уши ему оттяпал, ты еще и на сковородке их поджаривал? — спросил Пафнутьев.

— Да ну, поджаривал... Это он с перепугу. Опять же, когда человек без ушей, ему что угодно может показаться... Было дело, бросил его уши на сковородку... Кто же думал, что на него это так подействует... Ну, в общем, как увидел свои уши на сковородке, сразу и отключился. Неклясов говорит, а ну-ка ему нашатырь под нос...

— А где взяли нашатырь?

— Был у нас...

— Приготовлен?

— Да, в аптечке стоял.

— А что еще было в аптечке?

— Ну... Йод, бинты, лекарства всякие...

— Приспособления?

— Кое-какие...

— Какие именно? Утюги? — подсказал Пафнутьев.

— Да что утюги... Одна дамочка не хотела поделиться... — Ерхов усмехнулся. — Поделилась. Неклясов где-то вычитал про китайскую пытку... Берется трехлитровая стеклянная банка, туда помещается голодная крыса... Потом эту банку привязывают к животу горловиной. И крыса начинает вгрызаться в живот...

— Кошмар какой-то! — передернулся от ужаса Пафнутьев.

— Но до этого не дошло... Дамочка как увидела крысу у себя на животе, как почувствовала ее лапки с коготками... Все отдала. Но, по-моему, она после этого немножко дурная стала.

— Это как?

— Рассказывали ребята... Только кто к ней прикоснется легонько, к руке, например... Она в крик.

— Ее фамилия Забелина? — спросил Пафнутьев.

— Да, кажется, так... Забелина. Эля... Элеонора ее зовут.

— А кто это проделывал, с крысой?

— Да все старались, как могли... С ней же, с крысой, не так просто управиться... Самим бы уцелеть...

— Предложил Неклясов?

— Не то чтобы предложил... Приказал. Эля, как увидела крысу в клетке, сразу готова была доллары отдать... Но Вовчик говорит, надо попробовать... Попробовали.

— А как вы узнали, что у нее есть деньги?

— Три овощных магазина в городе держит.

— Так... А яйца Веденяпину кто отрезал?

— Саша... Которого у Леонарда убили.

— Перемазался, наверно?

— Да нет, не очень... Как-то все удачно у него получилось.

— Тоже собаке отдали?

— Ну, не самим же есть.

— Поджаривали?

— На сковородку бросили, но так, для куражу... Мы заметили, что как только бросишь какой-нибудь орган.., не знаю, как сказать... Как только бросишь на сковородку, человек сразу в отпад.

— И что же, понравились собаке человеческие яйца?

— А, знаете, нет... Понюхала, помусолила, пожевала, а жрать не стала.

— Что же потом с ними сделали?

— В унитаз спустили.

— А Веденяпину показывали, как его яйца в унитаз спускаете?

— Ему тогда плохо было... Он только слышал, что воду спустили.

— Отдал деньги?

— А мы у него денег и не просили... Он подписал дарственную на дачу.

— Кому дача досталась?

— Никому... Дарственная потом пошла как юридическое подтверждение... Неклясов продал дачу... Вроде хорошо продал. Нам по тысяче баксов отстегнул.

— Каждому?

— Кто в операции участвовал...

— Слушай, ну, а зачем все-таки вот так круто с мужиком обошлись? Можно было как-то иначе подействовать...

— А уже ничего не помогало... Вовчик в истерику... Да еще этот Веденяпин что-то про яйца сказал... Была какая-то шутка... Ну, Вовчик и взвился... Ах так, говорит... И пошло-поехало.

— Где все это происходило? — спросил Пафнутьев и даже дыхание невольно попридержал — самый главный вопрос свой задал.

Ерхов помолчал, медленно повернул голову к Пафнутьеву, встретился с ним взглядом.

— Ну, вы даете, — проговорил он.

— Видишь ли, — ответил Пафнутьев, — то, о чем мы говорили до сих пор... Крыса в банке, уши на сковородке, яйца в унитазе... Это ведь все было известно из показаний потерпевших... Мы потрепались с тобой о подробностях, а суть известна... А вопрос у меня только один — адрес?