Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный сам

— Вышло. Все вышло, — Глеб разливал по второй. — Только ни облегчения, ни удовлетворения. Тревога и тоска.

— А чего ты хотел? Неземного счастья неподалеку от двух трупов?

— Я хотел, чтобы ты была моей. Только моей.

Катерина пододвинула рюмку к себе, заговорила о другом:

— У тебя, Глеб, дел еще невпроворот. Я доверенности оставлю, и ты реализуешь все, что можно. В валюте, естественно. Тыщ на двести баксов набежит. — Они — твои. Можешь здесь себе неплохую жизнь устроить, можешь за бугор перебраться.

— Я хочу с тобой, Катя.

— Ну, тогда перебирайся. Переберешься, будешь со мной.

— Кем?

— Кем и здесь был.

— Здесь я был любовником по вызову и мальчиком на побегушках.

— А кем ты хочешь быть?

Ответить Глеб не смог, потому что от дверей влезли в разговор:

— Выпиваете? Тогда уж и мне налейте.

Они обернулись. Привалившись к дверному косяку, стоял Артем.

— Тебе было сказано, чтобы на даче сидел, — вкрадчиво напомнил Глеб.

— А я здесь, — беспечно откликнулся Артем и бухнулся в третье кресло.

— По машине догадался, где я? — спросила Катерина и, не ожидая ответа, налила Артему рюмку. — Пей.

— Всех угробили, а теперь поминаете? Ну что ж, за упокой души рабов божьих Валентина и Александра, — Артем шарахнул рюмашечку и поинтересовался: — Что ж для полного счета и меня не порешили?

— Не нарывайся, Тема, — посоветовал Глеб. — Не лезь не в свои дела.

— А какие дела — мои?

— Твое дело — телячье. Обосрался и стой. Жди, когда подотрут, — Глеб заводился.

— Про это дело я все понял, Глеб. Правда, не дождался, чтоб подтерли. Подтерся сам и пришел предъявить вам счет за то, что не подтерли.

— Ты свою долю получишь, — заверил Глеб.

— А ты свою уже получил?

— Получил, — сказал Глеб.

— Так вот, Глеб. Я хочу твою долю.

— А какая его доля? — спросила Катерина.

— Быть любовником по вызову и мальчиком на побегушках, — глядя ей в глаза, твердо ответил Артем.

— Я еще когда тебя предупредил: будь осторожнее, Тема, — трудно и горько было об этом говорить, но Глеб говорил: — А ты не остерегся, влез в нашу кашу всерьез. Я-то думал — ну покувыркаешься для удовлетворения мужского самолюбия с ней в койке…

— С кем это — с ней? — тихо перебила Катерина.

— С тобой, с тобой, блядина! — вдруг заорал Глеб. И тотчас Катерина выплеснула ему в лицо водяру из невыпитой рюмки. Глеб утерся, понял вслух: — Не нравится тебе, когда правду про тебя говорят.

— И мне не нравится, — сообщил Артем и поднялся.

— Драться со мной хочешь, что ли? — поинтересовался Глеб.

— Эх, Глеб… — Артем махнул рукой и опять опустился в кресло. — Я в тебя, как в Бога, верил. Честные наемники, вольные стрелки, Робин Гуды почти… А оказалось: я — грязный скот, а ты — убийца и копеечный прихлебатель.

— Полегче, — угрозил Глеб.

— Я-то дурачок с холода, а ты… Катерина, не стесняясь, заделывает вас всех, как хочет, а ты копеечки считаешь да на брюхе перед ней ползаешь.

— Этой курве я счет не предъявлял, не время еще, — Глеб поднимался с кресла. — А с тобой посчитаюсь сейчас.

Артем опередил его — трезвее был. И моложе. От его удара Глеб, перелетев спинку кресла, на спине уехал к стенке. Полежал мгновенье и стал подниматься. Артем стоял посреди гостиной, в полной готовности ожидая драки. Глеб не захотел к нему приближаться, он неспешно завернул руку за спину и вытащил из-под ремня пистолет-люгер.

— Ты что? — произнес бессмысленные слова Артем и попятился. Он пятился, а Глеб надвигался. Катерина вскочила, вцепилась в Глеба.

Не сводя с Артема глаз, Глеб левой рукой схватил ее за лицо и кинул на диван.

— До тебя очередь еще дойдет, сука.

Пятясь, Артем спиной наткнулся на дверь и, продолжая пятиться, оказался в спальне. Прижав пистолет к своей печени, Глеб шел за ним. Не спеша.

Катерина, падая на диван, задела правой рукой сумку-мешок…

Артем задом ощутил спинку кровати и остановился.

— На кроватке, где с Катькой развлекался, ты и сдохнешь, щенок, — объявил Глеб и начал поднимать люгер.

Выстрел раздался от двери. Глеб, еще ничего не чувствуя, удивленно обернулся на выстрел и следующие две пули получил в грудь. Постояв недолго, он упал на спину. Катерина опустила никелированный браунинг.

Глеб лежал на полу, уставившись неживыми глазами в зеркало потолка.

Артем подобрал люгер, засунул его за пояс на спине и присел на кровати рядом с Катериной. Сидели, молчали.

— Ты так задумала? — наконец спросил он.

— Нет, — ответила она.

— Ты меня пожалела?

— Не знаю.

Еще немного помолчали. Потом он сказал:

— Я тебя люблю, Катя.

— А я тебя, к сожалению, нет, Тема.

— Как теперь нам быть, Катя? — спросил он, о чем она уже несколько минут думала беспрерывно. Встрепенулась — решение пришло:

— Сжечь эту берлогу к чертовой матери, и никто не хватится. Мало ли таких брошенных развалюх по Москве горит…

Они распороли подушки, рассыпали пух, набросали на кровать все, что легко загорается, полили одеколоном, духами, виски. Артем щелкнул Катерининой зажигалкой, и лихой костер занялся…

Они вышли в мертвый двор, пролезли в живой. В коротком тоннеле подворотни он спросил:

— Что делать будем, Катя?

— Мне бы Валентина похоронить, да свободного выезда из страны дождаться, — ответила Катерина и пошла к «Мерседесу». Она шла, а он доставал из-за пояса люгер, который подобрал в спальне.

Пламя уже пробило крышу, и пожар разгорался среди развалин.

Уснувший пассажир

_{Повесть}

Сначала заныло колено, заныло сильнее обычного, но терпимо. Лишь тревожило, не прерывая сон. Во сне он убаюкал ногу и вновь растворился. Не надолго, правда. Судорога жестоко переплела пальцы на той же ноге, и боль вместе с окаменелостью поползла от ступни к икре. Надо было ходить. С упрямо закрытыми глазами он спустил ноги на ковер и, всем телом наваливаясь на совсем уже не свою ногу, изобразил ходьбу на месте. Сидя. Не помогло. Он встал и окончательно проснулся.

Уже не пьяный, но еще не трезвый, он, сильно хромая, бродил по обширной спиридоновской квартире, не желая признавать ее уют. Бессловесно ругая себя, жалел себя же. Сингапур, видите ли, ему понадобился. Что он не видел в Сингапуре? А так хорошо было дома с Лидкой у милого Черного моря. Нет, сорвался, как молодой, на безответный вызов дружка старинного, козла старого Альки Спиридонова. Ну, допустим, надоело в безделье и с Лидкой один на один, ну, понятно, никогда не был в этом хваленом капиталистическом раю, ну хотелось, как мистеру Твистеру, увидеть мир, но зачем же надо было вчера так надираться с еще одним дружком, Романом Казаряном? Тому хорошо, дрыхнет, небось, во всю, а встанет — опохмелится и снова спать. А ему — дальняя дорога в таком состоянии…

Вдруг понял: судорога ушла. Остановился, трусливо пошевелил пальцами проклятой ноги. Вроде порядок. Только не думать, что порядок, а быстрее в душ, под теплый мелкий дождичек…

…Мок, терся жесткой губкой, вынув вставную челюсть, полоскал водичкой испоганенный алкоголем рот. Потом просто в неге стоял — тепло текло по нему, дремота накатывала и откатывала…

Когда он, надев свежее исподнее и причесавшись, выходил из ванной, зазвенел будильник. До такси ровно час.

На кухонном столе стояла оставленная заботливым Казаряном непочатая бутылка марочного армянского коньяка. Нет, пока нельзя: расползешься, как квашня, а не опохмелишься для бодрости. Чтобы не забыть ее, родимую, он прошел в кабинет, где спал на диване, и спрятал бутылку в большую сумку, приготовленную для путешествия. Попутно и постель убрал.