Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный сам

— Пойдем музыку послушаем, — предложил Александр и, не дождавшись согласия, направился в гостиную. На специальной магнитофонной этажерочке отыскал нужную кассету, вставил ее куда надо, врубил стереосистему на полную мощность и упал в кресло, ожидая музыкального кайфа, тем более приятного в соединении с кайфом алкогольным.

— оглушительно гундосил Боярский, а Александр, закрыв глаза, кивал, соглашался с певцом в желании шепнуть судьбе мерси боку.

— Потише бы! Мало ли что! — стараясь перекричать Боярского, предостерег вошедший в гостиную Леха. Он катил перед собой столик, на котором все было комильфо — положение обязывало.

— Сделай, — разрешил Александр, и Леха умерил звук. — Порадуемся мы еще на своем веку, Леха?

— Я тебя о деле спросил, а ты не ответил, — напомнил Леха.

— Не знаю, Леха! — сказал Александр, не глядя на него. — На такое дело вряд ли людишек найдешь. Но и тобой, корешом единственным, рисковать не хочу.

— Рискуешь не ты. Рисковать буду я. Но учти, если я все слажу, ты у меня, там, за бугром, неоплатный должник.

— Тебе, даже если мусора просто так прихватят, вышка светит за старое!

— А куда мне деваться? Ты же контору прикрыл. После первого я на улице — голенький, бери меня любой за рупь за двадцать по всесоюзному розыску. Но тебе, в натуре, без меня и срам прикрыть нечем. Такой будешь голый, что голее не бывает.

Александр вырвался из кресла и пошел в спальню. Включил бра, включил ночник, угрохался на кровать. Лежал, смотрел в зеркальный потолок, изучая себя, расхристанного, пьяного.

— Когда? — поинтересовался Леха от дверей.

— Скоро. Я все подготовлю.

Катерина дремала под солнышком в гамаке, а в тени, в беседке, Артем и Глеб, перебрехиваясь, играли в карты. Дачная жизнь, ленивая нега и томная скука. И надо же, разрушая идиллию, бесцеремонно гавкнул клаксоном беззвучно подкативший к воротам дачи «Мерседес».

Глеб пошел открывать ворота, Артем поспешно собирал карты, а Катерина нехотя освободилась от гамака. «Мерседес» въехал на территорию, а «жигуленок» с пареньками остался у ворот.

С удовольствием оценив взглядом боевые стати Глеба и Артема, Валентин демократично пожал им руки, а Катерине, которую, как принято, поцеловал в щеку, предложил:

— Пойдем в дом, Катя. Поговорить надо. Вы уж нас извините, ребятки.

Ребятки, покивав, извинили, и Катерина с Валентином пошли в дом.

На тот стол, где совсем недавно обретался замечательный кейс, Валентин небрежно кинул красную с золотом книжечку и пояснил:

— Твой заграничный паспорт, Катюша.

— А билет? — небрежно полистав книжечку, спросила Катерина.

— Я думал, ты ключ от сейфа для начала вспомнишь, — Валентин рассмеялся и опять полез в карман. Вытащил конверт. — Здесь ключ, документы, полис на совместное владение для тебя. И билет на двадцать седьмое.

— Значит, через пять дней, — Катерина придвинула к себе конверт. — А ты когда?

— У меня командировка ориентировочно через двадцать дней. Ты еще невозвращенкой стать не успеешь.

— Люди, которые меня пригласили, кто они?

— Тебе не все равно? Если не графья, не поедешь что ли, побрезгуешь?

— Эх, Валя, Валя. Никак ты мне мою прошлую жизнь простить не можешь. И не простишь никогда.

— Я люблю тебя, Катя, — он потянулся через стол, дотронулся до ее руки.

— Ты про другое говоришь, Валя.

— Извини меня, — он притянул ее руку, поцеловал в ладошку.

Она потрепала его по щеке, и он прикрыл глаза.

— Держись, мальчонка! — наконец, Катерина улыбнулась.

— Понимаешь, нервишки разгулялись, прямо некуда… — заулыбался и он.

— Есть с чего. Хотя, по-моему, ты врешь: нету у тебя никаких нервишек.

— Ну, пусть будет так, — решил он и поднялся.

— Спешишь? — Катерина тоже встала.

— Ага, — он обошел стол, обнял ее. — Ты мне изменяешь, Катя?

— Это для тебя так важно?

— Да.

— Ну тогда нет.

— Эх, Катя, Катя… — начал было дублировать ее интонацию Валентин, но спохватился. — Считай, что я ничего не говорил. Все. Проводи меня.

«Мерседес» с привычным хвостом отбыл. Катерина сидела на верандных ступеньках, Артем в неопределенности бродил, глядя на свои кроссовки, по траве, а Глеб начал было закрывать ворота, но, подумав, вдруг спросил:

— Ты один здесь управишься, Тема?

— С чем? — вопросом на вопрос ответил Артем, продолжая любоваться кроссовками.

— Я должен быть уверен, что за время моего отсутствия с Катериной ничего не случится, — важно объяснил Глеб. — Я могу быть уверен?

— Можешь, можешь, — успокоил его Артем и посмотрел на Катерину.

Та указательным пальцем что-то чертила на песчаной дорожке. Рисовала, писала, считала? Глеб тоже глянул на нее и решился:

— Ну, тогда бывайте, — и удалился в гараж.

И шведский автомобиль «Вольво» укатил. Артем подошел к Катерине, наклонился, любопытствовал, что там она изобразила на земле. А изобразила она человечка по с детства известному рецепту — точка, точка, запятая…

— Это кто? — спросил Артем.

— Я, наверное, — ответила она и одним движением ноги уничтожила бедного человечка. Артем подумал, подумал и сел рядом.

— Я скоро уеду, — с трудом — подбородок лежал на коленях — сказала Катерина.

— Навсегда?

— Не знаю.

— Значит, навсегда, — понял Артем. — А мне что делать?

— Еще кого-нибудь караулить будешь. Или похищать. Ты же наемник, — вспомнила она. Он обиделся и встал со ступенек. Поднялась и она. — И еще молодой. Совсем молодой. Живи не хочу!

— Без тебя.

— Без меня, — подтвердила она. — Ну, чем тебе помочь? В койку с тобой сейчас лечь?

Больно ударила. Он оскалился, схватил ее за плечи, тряхнул как следует. Она не сопротивлялась, жалеючи глядя ему в глаза.

Он шепотом выматерился, оттолкнул ее и вернулся на лужайку. Разглядел в траве камушек, отфутболил его яростно.

— Тема! — позвала она.

— Что тебе? — спросил он, не поднимая головы.

— Тема, — еще раз, уже требовательно. Он поднял голову. Она стояла на ступеньках и улыбалась. Артем вздохнул и, как бычок на веревочке, пошел к ней.

Не лил, не хлестал, не налетал — падал. 15 июля 1990 года на Москву падал дождь. Падал мелко, нудно, однообразно, но с убедительной непрекращаемостью.

От парка Горького через Крымский мост наступал людской поток. Развернутый на всю Садовую организационно оформленными и дисциплинированными зеленоградцами лозунг еще читался, но остальные манифестационные предметы потеряли свою идеологическую неповторимость: просто поникшие знамена, просто размокшие бумажные плакаты, просто обвисшие транспаранты. И не разберешь, где анархосиндикалист, где правоверный мусульманин, где щирый жевтоблакитный самостийный украинец, где зловредный ёрник-москвич… Шли под дождем непривычно веселые люди под зонтами, шли, зная для чего идут!

Свернули на Кропоткинскую, миновали Ленинский райком КПСС, музей Толстого, музей Пушкина, Доску почета…

С пречистенского холма открылась чудная картина: прямо на золотые купола — прекрасные на сине-сером небе — кремлевских колоколен двигались, плотно прижавшись друг к другу, тысячи и тысячи черных блестящих зонтов. Ни людей, ни знамен, ни транспарантов. Только зонты, скрывшие людей, одни зонты.

Что решать под этими зонтами?