Страх высоты. Через лабиринт. Три дня в Дагезане. Остановка

Светлана покачала головой:

— Что вы все-таки хотите сказать?

— Прежде всего, что вы можете не разговаривать со мной, если вам это не нравится.

Она впервые глянула с беспокойством:

— Но вам нужен этот разговор?

— Да, нужен.

— Почему?

Мазин встал со стула и подошел к окну. Внизу девушка в плаще "болонья" разговаривала в парнем. Слов не было слышно. "О чем они? Впрочем, это понятно… А понятно ли? Все можно понять? Поставить себя на место другого? Например, этой Светланы. Насколько она искренна? Чего она ждала от будущего? О чем мечтала? Она говорит, что любила… Почему бы и нет? Это очень просто и естественно в ее возрасте. А ненавидеть? Это тоже просто? В чем я могу подозревать ее?"

Он полез в карман и достал конверт с запиской, полученной в последний день следствия.

— Потому что после того, как я закрыл дело, мне прислали вот эту бумажку.

Он протянул конверт Светлане.

— После?

Она взяла его, вернее, протянула руку, но смотрела прямо в лицо Мазину, и ему пришлось вложить конверт в протянутую руку.

Светлана открыла конверт, достала бумажку и рассматривала ее долго, как бы не понимая, о чем идет речь, а может быть, обдумывая, что сказать.

Он ждал. Наконец она пожала плечами:

— Вы же следователь, вам должно быть виднее.

— Судя по записке, в тот вечер с Тихомировым произошло нечто необычное, и, возможно, это оказалось причиной или как-то повлияло на его смерть.

— Значит, все-таки…

— Пока ничего не значит, фактов нет.

Мазин забрал из ее рук конверт и записку, вложил записку в конверт и не спеша спрятал. Молча. Потом опять глянул на Светлану. Спокойствия и уверенности стало меньше. Она перебирала пальцами край юбки, не зная, видимо, что сказать, а Мазин все молчал и ждал. Он хотел услышать, что скажет она сама, без его подсказки. Это было очень важно, и он ждал.

— Что же вы… Что вы хотите от меня?

Мазин вздохнул. Пожалуй, можно было не сомневаться, что он услышит именно эти слова.

— Дело в том, что записка вызывает очень много вопросов, но прежде всего хотелось бы ответить на два. Кто такой И.? И кто мог переслать записку мне?

— Разве вы не знаете, кто ее переслал?

— Нет, — ответил Мазин и сам подивился уверенности своего голоса. Вы же видели, что на конверте нет обратного адреса.

— Да, правильно.

— Возможно, этот человек хотел помочь следствию, а может быть, ему хотелось просто навредить И.

— Почему ж он не назвал его?

— Наверно, опасался раскрыть себя такими подробностями. Кроме того, мне кажется, что с этим человеком нам приходилось встречаться в ходе следствия и он не хотел демонстрировать свой почерк.

— Но зачем вы говорите все это мне?

— Вы были очень близки с Тихомировым. Может быть, вы подскажете, кто такой И.?

— Откуда мне знать?

Это было сказано слишком быстро.

— Не торопитесь.

— Я ничем не могу помочь вам.

— Хотя и знаете по меньшей мере двух И.?

— Двух?

— Да. Инну Кротову и Игоря Рождественского.

— Но вы же их тоже знаете?

— Меньше, чем вы.

— Нет. Я их не знала и знать не хочу. Кроме вреда, они ничего не принесли ни мне, ни Антону.

— Тем более, вы должны быть заинтересованы в раскрытии истины.

Мазин шагнул на другую половину комнаты и подошел к нише в стене, задернутой белой чистой шторкой. Она была приоткрыта. В нише на подставочке, покрытой вышитым полотенцем, стояла икона без рамки. На потемневшей доске печальная женщина прижимала к себе младенца со взрослыми усталыми глазами. Под иконой лежал пучок высохших вербовых веток.

Светлана наблюдала за ним с тахты.

— Это теткино. Она, сами понимаете, женщина старая.

— Понимаю. Так что вы думаете, могла написать эту записку Инна Кротова? — спросил он, все еще разглядывая грустную мать с младенцем.

— Почему именно Кротова?

— Потому что с Рождественским они провели вместе почти весь день, и у него не было необходимости предупреждать таким образом Тихомирова, если б он и захотел с ним неожиданно поговорить. Остается Кротова.

Мазин услышал сухое:

— Могла.

Он обернулся:

— Зачем?

— Думаете, она простила его?

— Откуда мне знать.

— Я уверена, что нет.

— Чего же она добивалась?

— Хотела повредить ему. Может, надеялась, что он вернется.

— Вряд ли. В записке написано: "Речь идет не обо мне". Значит, если писала и Кротова, то дело не в ней.

— Вы просто не знаете женщин!

Мазин улыбнулся:

— А кто их знает? Знают они себя сами? Например, вы?

— Я знаю.

— Предположим. Итак, вы считаете, что записку могла написать Кротова и побудило ее неприязненное отношение к Тихомирову.

— Да.

— Однако вы говорите уверенно, а вначале будто сомневались?

— Вы меня убедили.

Мазин уловил враждебность.

— Извините, — уклонился он, — иногда это бывает. Но вы не казались мне человеком, легко поддающимся внушению.

— Интересно, какой я вам казалась?

Сказано было с вызовом, и теперь его стоило принять.

— Так как мы беседуем неофициально, я не скрою. Вы показались мне спокойной, уравновешенной, человеком, который стойко переносит несчастья и делает то, что хочет сделать. Так мне показалось вначале.

Слово "вначале" он выделил, и она это заметила:

— Вначале? А теперь?

"Пожалуй, это не совсем честно. Черт с младенцем! Но с младенцем ли? Ладно, выпалим из пушек по воробьям".

— Видите ли, Светлана, я занимаюсь своим делом — а это одновременно и хобби — не первый день. И не первый год. И, увы, приходится сознаваться, даже не первый десяток лет. За эти годы у меня накопился опыт, навыки. Поэтому я, к сожалению, редко ошибаюсь. Говорю — к сожалению — потому что раньше, когда ошибки бывали, жилось веселее. Но это лирическое отступление или, если хотите, следовательский прием, чтобы отвлечь вас от главного. Иногда мы так поступаем. — Он с удовольствием наблюдал, как она старается определить, где кончаются шутки в его словах. — Иногда. Но не сейчас. Сейчас я хочу сказать, что уже давно не ошибался на все сто процентов. Поэтому пересматривать полностью свое мнение о вас я не собираюсь. Я сказал, что вы делаете то, что находите нужным, и это, по-моему, верно. Хотя здесь я и расхожусь с Игорем Рождественским, который относит вас к категории людей, не знающих, что творят.

— А ему-то какое до меня дело?

— Никакого. Просто к слову пришлось. А о чем я, собственно, говорил?

— О моем характере.

— Да, именно. Впрочем, не совсем. Скорее о том, какой я вас представлял. Так вот, некоторые свои взгляды мне пришлось пересмотреть.

— Какие же именно?

— Я считал вас более искренней.

Теперь она сидела не кокетливо, поджав ноги, а очень прямо. Мазин же снова уселся на стул, свободно, тяжеловато, откинувшись на закругленную спинку.

— По-вашему, я вру?

— Ну, таких слов мне не хотелось бы употреблять.

— Лучше говорить откровенно. Вы ж не на свидание сюда пришли.

Он засмеялся:

— Мне казалось, что на свиданиях люди бывают откровенны.

— Вы все время шутите.

— Немножко.

— Так почему вы думаете, что я вру?

— Нет, в такой форме говорить я отказываюсь.

— Ну говорите, как вам нравится.

— Спасибо! У меня есть некоторые основания полагать, что вы все-таки виделись с Тихомировым после защиты.

— Почему?

— Вы сказали, что он звонил вам из ресторана и приглашал приехать к нему. Так?

— Да, так.

— Но вы отказались?

— Отказалась.

— И больше он вас не увидел?

Мазину показалось, что она заколебалась, прежде чем ответить, но ответ прозвучал твердо:

— Нет, не видел. Он меня не видел.

— Однако после звонка вы ушли из общежития.

— Почему вы так думаете?

Он решил сказать правду:

— Вахтерша сообщила.

— Эта сплетница?

— Хотите сказать, что ей нельзя верить?