Секреты Лос-Анджелеса

Джек вспоминает слухи о том, как Макса застукали со школьницей.

– Для тебя она старовата.

– Ха! Ладно, иди, волчара, иди! Вон твоя красотка оглядывается – тебя ищет!

Карен разглядывает плакат на стене: Бретт Чейз в роли лейтенанта Вэнса Винсента. Подходит Джек. Карен просто светится:

– Боже мой, это просто невероятно! Расскажи мне, кто здесь кто!

Музыка гремит в полную силу, Кули переходит на фальцет, Собачник Перкинс лупит по барабану. Джек приобнимает Карен и ведет ее в танце в дальний угол, забитый дуговыми лампами. Лучше места не придумаешь – тихо и все как на ладони. Джек называет гостей, указывая поочередно на каждого:

– Бретта Чейза ты знаешь. Он голубой, поэтому не танцует. Старикан с сигарой – Макс Пелтц. Продюсер фильма и режиссер почти всех серий. С Миллером ты уже знакома. Двое парней без пиджаков – Огги Люгер и Хэнк Крафт, помощники осветителя. Девушка с планшет-блокнотом – Пенни Фулвейдер – ни минуты отдыха, что бы там ни было, даже сейчас – она помощник режиссера. Знаешь, кто обеспечивает сериалу такие реалистичные декорации? Вон тот блондин, наискосок от сцены, – Дэвид Мертенс, художник-постановщик. Вид у него такой, словно всегда чуть под хмельком, но это не так – просто у него редкая форма эпилепсии, и он живет на таблетках. Говорят, это с ним случилось после того, как попал в автокатастрофу и ударился головой. Очень может быть – я сам видел здоровенный шрам у него на шее. Слева от него Фил Шенкел, помощник режиссера, а слева от Фила – Джерри Марсалас, медбрат Мертенса. Танцует с высокой рыжей девушкой Терри Ригерт, тот, что играет капитана Джеффриза. Возле водоохладителя – операторы: Билли Дитерлинг, Чак Максвелл и Дик Харвелл. Остальные здесь – приглашенные гости.

Карен смотрит ему в глаза.

– Это твой мир. Тебе здесь нравится. И эти люди – твои друзья.

– Да, они мне нравятся. А Миллер и вправду мой друг.

– Ты говоришь правду, Джек?

– Карен, мы в Голливуде, а в Голливуде без обмана не проживешь!

– Не надо, Джек. Сегодня я хочу быть отчаянной. Безрассудной. Не возвращай меня на землю.

Вызов брошен!

Джек склоняет голову, и Карен тянется ему навстречу. Губы их сливаются в поцелуе – но в тот же миг они отстраняются друг от друга. Джек встряхивает головой, прогоняя головокружение.

– Соседи все еще в отпуске, – говорит Карен. Руки ее замерли у Джека на плечах. – Мы могли бы пойти… навестить котов.

– Да… конечно!

– Не хочешь перед уходом угостить меня бренди?

Джек идет к столу с выпивкой.

– Классную девку отхватил, Винсеннс, – бросает ему Собачник Перкинс. – У нас с тобой вкусы сходятся.

Костлявый парень под два метра с огромными ручищами, торчащими из рукавов черной с красным кантом ковбойской рубахи.

– Перкинс, от твоих вкусов несет как из выгребной ямы.

– Спейду не понравится, что ты так со мной разговариваешь. Учитывая, что в кармане у тебя пухленький конвертик…

Ли Вакс и Эйб Тайтелбаум прислушиваются к разговору.

– Заткнись, Перкинс!

Собачник, ковыряя в зубах зубочисткой:

– Винсеннс, а твоя кадришка знает о твоих приработках?

– К стене! Ноги расставить, рукава закатать!

Перкинс выплевывает зубочистку.

– Эй, ты что, спятил?

Джонни Стомп, Вакс, Тайтелбаум – все обращаются в слух.

– К стене, сволочь!

Перкинс наклоняется над столом, упершись ладонями в стену. Джек закатывает ему рукава – свежие следы уколов. Выворачивает карманы – находит шприц. Вокруг собирается толпа, и Джек начинает играть на публику:

– Уколы и «баян» – все вместе тянет на три года казенных харчей. Скажи, кто поставляет тебе героин, – и свободен.

Собачник молчит и исходит потом.

– Сдай дилера, который продает тебе наркоту, – повторяет Джек. – Сделай это сейчас, на глазах у всех своих друзей – и иди на все четыре стороны.

Перкинс облизывает губы.

– Барни Стинсон. Санитар из «Царицы Ангелов».

Точным ударом Джек вышибает из-под него ноги. Перкинс валится лицом в холодные закуски. Стол опрокидывается, еда и выпивка с грохотом летят на пол. Зал ахает.

Джек молча выходит, и гости расступаются перед ним. Карен ждет у машины, она дрожит.

– Это… это было обязательно?

Только теперь Джек чувствует, что рубашка его насквозь мокра от пота.

– Да.

– Я предпочла бы этого не видеть.

– Я тоже предпочел бы, чтобы ты этого не видела.

– Читать о таких вещах – одно дело, но видеть своими глазами… Скажи, а теперь ты…

Джек обнимает ее, привлекает к себе.

– Теперь я хочу, чтобы ты забыла о том, что видела. И никогда больше не вспоминала.

– А как же твои истории? Больше не будешь мне рассказывать?

– Нет… почему же, конечно буду.

– Мне хотелось бы, чтобы сегодняшний вечер длился долго-долго!

– Я тоже. Хочешь, поужинаем где-нибудь?

– Нет. А ты все еще хочешь навестить котов?

Котов оказалось трое: откормленные и ласковые, они все норовили запрыгнуть на постель, где Джек и Карен занимались любовью. Серого кота Карен называла Асфальтом, полосатого – Тигром, а самого тощего – Эллисом Лоу. Джек поддержал ее игру: ему нравилось, когда Карен смеется. Всегда нравилось, а особенно сейчас – казалось, каждая ее улыбка расширяет временную пропасть между ними и Собачником Перкинсом.

Они любили друг друга, болтали, играли с котами. Карен впервые в жизни попробовала закурить – и едва не погибла от кашля. Потом стала выпрашивать очередную «историю». Джек поделился с ней подвигами офицера Венделла Уайта, а на закуску рассказал о кое-каких собственных делах. Версии для подростков: никакого мордобоя, сплошные цветочки с бантиками и добрый папочка Джек, спасающий малолеток от коварных растлителей со шприцами в руках. Поначалу ложь давалась ему нелегко, но Карен слушала с таким восторгом, так явно верила каждому слову, что скоро дело пошло как по маслу.

Перед рассветом она задремала. Джек не спал, раздраженно прислушиваясь к кошачьей возне. Ему хотелось говорить еще и еще. Бередило смутное беспокойство: он понимал, что чуть позже уже не сможет вспомнить все, что наговорил Карен, и, если придется повторять рассказ, она поймает его на лжи. Карен спала как младенец, ровно и спокойно дыша: Джек прижал к себе ее теплое тело. Минуту спустя спал и он, и в снах его, как в жизни, правда сплеталась в тугой клубок с ложью.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Двенадцатиметровый коридор. Вдоль стен – скамьи, исцарапанные, пыльные, словно только что извлеченные с какого-нибудь заброшенного склада. Скамьи битком набиты людьми в форме и в гражданском. Большинство читает газеты, а в большинстве газетных заголовков так или иначе поминается «Кровавое Рождество». Бад вспоминает, как их со Стенсом вываливали в грязи на первых полосах газет, какой хай подняли мексикашки и их адвокаты. Допрос назначен на четыре утра – обычная для ОВР Тактика запугивания. Напротив на скамье – Дик, нежданно-негаданно выдернутый из своего санатория. Говорят, допросили уже шестерых, пока никто не раскололся. На скамейках – Центральный участок в полном составе: не хватает только Эда Эксли.

Томительно тянется время, шепотком расходятся слухи. Элмер Ленц взрывает бомбу: по радио объявили, что на завтра назначено опознание в суде – все полицейские, присутствовавшие в участке 25 декабря 1951 года, выстроятся в ряд, и пострадавшие опознают среди них рождественских буянов. Наконец дверь кабинета Паркера открывается, появляется Тад Грин.

– Офицер Уайт, пожалуйста.

Бад поднимается со скамьи, и Грин жестом приглашает его внутрь. Кабинетик невелик: стол Паркера, вокруг – несколько стульев. Голые стены. Тусклое зеркало – наверное, одностороннее зеркальное стекло, чтобы за происходящем можно было наблюдать из потайной комнаты. Шеф за столом – в форме, с четырьмя золотыми звездами на плечах. Посредине Дадли Смит, рядом с Паркером – Грин. Баду указывают на «горячий стул» – отсюда он хорошо виден всем присутствующим.