Роковая роль

Видимо, он, не будучи уверенным в том, что коньяк еще можно употреблять по прошествии такого длительного времени, подарил его новенькому.

Нет, коньячок еще вполне. Буров пьянел прямо на глазах. Выражалось это не в том, что он падал в колбасу или лепил бессмыслицу. Нет, он был вполне адекватен, но лицо его становилось все мрачнее с каждой секундой, он все больше погружался в себя и все больше напрягался — то ли злился на что-то, то ли испытывал страх. Во всяком случае, рядом с ним уже было тяжело находиться, это его напряжение раскаляло воздух.

Мы с Сашкой переглянулись, и Сашка поднялся. Я стала искать свалившуюся с ноги туфлю, чтобы встать, но Буров вдруг встрепенулся.

— Ребята, посидите еще, — слова, сказанные умоляющим голосом, не вязались с его мрачным и напряженным видом.

Я наконец влезла ногой в туфлю, и тоже встала, вслед за Сашкой. Буров посмотрел на нас снизу вверх глазами затравленного зверя.

Мне вдруг стало так жалко его; до меня дошло, что ему некуда ехать, что он один, и живет в кабинете, а аккуратно расставленные на полках чайные чашки и свернутое шерстяное одеяло — весь его скарб. И это стихийное ночное распитие коньяка — попытка забыться в компании людей, которые не знают про него ничего, кроме того, что он сам захотел рассказать.

— Саш, если ты не торопишься, посидим еще?

Сашка изумленно посмотрел на меня, но не стал сопротивляться.

— Ну, если хочешь, посидим.

Мы синхронно уселись назад, на горбатый диванчик. И Бурова, похоже, немножко отпустило напряжение. Но было глупо сидеть просто так, а чай мы выпили и колбасу съели. Пришлось завязать светскую беседу.

— Господа, а что вы думаете по поводу сегодняшнего трупа? — спросила я тоном английской леди, обсуждающей с джентльменами погоду. Мужики встрепенулись, в глазах Бурова зажегся огонек.

— Сначала вскрыть надо, — осторожно заметил Сашка. — Пустые упаковочки от димедрола — это, конечно, хорошо, только желательно убедиться в отравлении антигистаминами. Мало ли…

Я поддержала Сашку. Сколько раз случалось, что установленная при вскрытии причина смерти переворачивала представление о происшедшем. Был в моей практике парень, который подрался с отчимом во время совместного распития спиртных напитков, схватил его за шею и стал душить. Отчим обмяк и захрипел. Парень тут же побежал в милицию каяться, что человека убил. Пришли, осмотрели труп: на шее полулунные ссадины, следы ногтей, от сдавления руками; штаны мокрые — непроизвольное опорожнение мочевого пузыря, характерное для смерти от асфиксии, и прочее, и прочее. Парня сразу в камеру, возбудили дело об убийстве. А через день звонит эксперт из морга, говорит, что дедок умер от острой коронарной недостаточности. Вот вам и асфиксия. Я поинтересовалась, а как же полулунные ссадины и все такое? Эксперт объяснил, что парень, видимо, действительно хватал отчима за шею, но слишком слабо, и задушить никак не мог. Потом я долго билась с парнем. Он доказывал, что это он уморил отчима. Я, говорит, его душил, вот и сажайте меня за это. Я ему заключение экспертизы в нос, а он ни в какую: я убил, и все тут. Не хотел из тюрьмы выходить.

— Саш, давай поинтересуемся мнением свежего человека, — предложила я. — Что думает коллега Буров? Есть тут событие преступления?

Буров помолчал, болтая остатками коньяка в своем пузатом бокальчике. Потом сказал свое мнение. У него была странная манера говорить, избегая взгляда собеседника. Я это заметила еще до того, как он загрузился коньячком.

— Тут есть над чем поработать, — услышала я его негромкий голос. — Если правда то, о чем я думаю, то надо принимать меры.

— А что вы думаете? Или это секрет?

— Секрет, — серьезно сказал он. — Пока. Я немножко подработаю ситуацию, а вы как раз определитесь с причиной смерти. Может, этот молодой — Петр, да? — с поквартирного обхода чего интересного подбросит.

— Так вам кажется, что это убийство?

— Если правда то, что я думаю… — он опять замолчал, теперь надолго. — Вообще-то я и так вам слишком много сказал. Меньше надо в рюмочку заглядывать, — он снова поболтал коньяком в бокале.

— Саш, а как проявляется отравление димедролом? — спросила я. — Это правда, что смерть от снотворного легкая? Принял, лег в кровать и не проснулся?

— Не совсем. — Сашка налил себе еще чуть-чуть коньяка и легонько чокнулся с Буровым, после чего он выпил глоточек, а Буров одним махом опрокинул в себя граммов сто, зажмурился и стал еще мрачнее. — Если много таблеток принять, сначала наблюдается вялость, тянет прилечь, глаза закрываются. А потом может наступить психомоторное возбуждение. Может и бред появиться, галлюцинации, судороги, бывает расстройство зрения. В общем, смерть не такая уж легкая. Если хочешь, подъедь с утречка в понедельник, вместе посмотрим трупик.

— Утречком в понедельник, — протянула я. — А если там не димедрол, а к примеру, клофелин, утречком в понедельник вы уже ничего не найдете.

— Что ж поделать, — вздохнул Сашка. — Даже если бы ты подняла нашего заведующего, и подписала бы кого-нибудь вскрыть покойницу, химики все равно до понедельника не работают.

— Буров, у вас в области такой же бардак? — спросила я.

Буров налил себе еще и поболтал коньяком в бокале.

— У нас эксперт вообще один. Так что если запьет, хоть понедельник, хоть вторник, а все одно ждем просветления.

— Понятно? — Сашка показал мне язык. — Молиться должна на наших экспертов: половина — женщины, из них половина не пьет.

Пока Сашка описывал мне симптомы острого отравления димедролом, я почувствовала, что они применимы и ко мне. Вялость, сонливость проявлялись вовсю; захотелось прилечь на продавленный диванчик и закрыть глаза. Зрение ухудшалось с каждой секундой, окружающую обстановку я различала уже с трудом.

Извинившись перед Буровым, я встала.

— Ребята, не могу больше. Поеду домой, а то упаду прямо тут.

Мне показалось, что теперь Буров не так болезненно воспринял наши сборы в дорогу. Было похоже, что им овладела какая-то идея относительно сегодняшнего происшествия, и немного отвлекла от собственных проблем. Ну и хорошо. Интересно только, что он там надумал. Но я решила, что на выходные отвлекусь от обстоятельств смерти актрисы Климановой, поскольку завтра надо купить подарок сыну и организовать все для детской оргии, а в воскресенье надо бы разобраться со своими и с горчаковскими делами, которые тоже на время стали моими.

Буров по местному телефону позвонил в дежурку, выяснил, что есть машина, которая довезет Стеценко, и меня забросит домой. Мы с Сашкой подхватили свои вещи, Стеценко — экспертный чемодан, а я сумку, дежурную папку и пакет с изъятыми предметами: дактилопленками и пустыми упаковками из-под лекарств. Стоя в проеме двери, мы помахали Бурову, одиноко сидевшему на диване с бокалом в руке, и у меня сжалось сердце при мысли о том, как он будет сидеть за пустеющей бутылкой всю ночь, думая о своих проблемах, потом уляжется на короткий продавленный диван, а утром выходного дня, открыв глаза, увидит те же обшарпанные стены и пойдет умываться в загаженный милицейский туалет.

Меня пронзила такая острая жалость, что когда Сашка в машине спросил меня на ухо: «Можно, я у тебя переночую?», я не смогла отказать ему, и он попросил водителя ехать прямо к моему дому. А ведь совсем недавно собиралась никогда больше не поддаваться на провокации. Пусть бы он прочувствовал, что такое лишиться меня навсегда, и не иметь возможности приходить ко мне ночевать, когда только заблагорассудится…

Поднимаясь вместе с Сашкой по ступенькам парадной, я еще успела подумать, что слабину я допустила не из-за жалости к Бурову, а вместе с ним — и ко всем неприкаянным мужчинам; просто буровская одинокая судьба напомнила мне про мое собственное одиночество.

Дома Сашка привычными движениями расстелил постель, пока я умывалась.

Сбросив халат, я бухнулась под одеяло и тут же провалилась в сон, не успев насладиться Сашкиными объятиями. Уже засыпая, я почувствовала, как он поцеловал меня в затылок и прошептал: «Спокойной ночи». Сам он, наверное, тоже быстро заснул. Но я, утолив усталость первой призрачной дремой, к раннему утру проснулась, как будто кто толкнул меня в бок, и ворочалась с открытыми глазами.