Сувенир, или Кукла на цепочке

— Значит, ваша цель заключалась в том, чтобы доказать, что у вас гораздо больше оснований карать преступников, чем у меня, что мы атакуем общего врага: центр сбыта наркотиков?

— В любой стране только один король.

— А в чем заключалась ваша вторая цель?

— Напомнить нам о предупреждении, сделанном полковником де Граафом. Люди эти беспощадны. Если будете провоцировать их слишком настойчиво или приблизитесь, к мим слишком близко, то… короче говоря, в морге найдется еще несколько свободных столов.

— А как насчет того, чтобы выпить?

В этот момент в холле зазвонил телефон. Ван Гельдер извинился и вышел. Как только дверь за ним закрылась, из другой двери, ведущей в комнату, выпорхнула молодая девушка, высокая и стройная, лет двадцати с небольшим, одетая в пестрый расшитый драконами халат, доходивший ей почти до щиколоток. Настоящая красавица, с волосами льняного цвета, овальным лицом и огромными фиолетовыми глазами, одновременно веселыми и задумчивыми. Я был настолько поражен, что не сразу вспомнил о так называемых хороших манерах и вскочил на ноги, что удалось сделать не без труда, учитывая глубину кресла. — Хелло! — сказал я. — Разрешите представиться: Пол Шерман!

Это прозвучало не очень внушительно, но других слов я не нашел.

Словно смутившись, девушка прикусила кончик большого пальца, но потом улыбнулась, показав при этом красивые зубки.

— А меня зовут Труди, и я плохо говорю по-английски.

Действительно, ее английский оставлял желать лучшего, зато голос звучал восхитительно. Редко где услышишь такой тембр.

Я протянул ей руку, но ответной реакции не последовало. Вместо этого она смущенно поднесла ладонь ко рту и хихикнула. Я не привык, чтобы взрослые девушки хихикали мне в ответ, и почувствовал огромное облегчение, услышав звук опущенной на рычаг трубки и голос Ван Гельдера, появившегося в дверях.

— Обычное донесение из аэропорта. Пока ничего нового…

Тут он увидел девушку, сразу замолчал, улыбнулся и, подойдя к ней, обнял ее за плечи.

— Вижу, вы уже познакомились?

— Я бы сказал, еще не совсем, — ответил я и тоже замолчал, так как Труди приподнялась на цыпочки и зашептала ему что-то на ухо, искоса поглядывая на меня. Ван Гельдер улыбнулся и кивнул. Труди быстро вышла из комнаты. Должно быть, на моем лице появилось озадаченное выражение, ибо Ван Гельдер вновь улыбнулся, и, как мне показалось, не слишком весело.

— Она сейчас вернется, майор. Она немного стесняется, видя незнакомого человека, но только вначале.

Как он и сказал, Труди вскоре вернулась, неся в руках большую куклу, настолько хорошо сделанную, что на первый взгляд ее можно было принять за живого ребенка. Она достигала почти трех футов, на льняных волосах того же оттенка, что и у Труди, красовался чепчик, а одета она была в пышное длинное платье из полосатого шелка.

Труди держала куклу, словно настоящего ребенка, Ван Гельдер снова обнял ее за плечи.

— Моя дочь, Труди… А это, Труди, мой друг, майор Шерман из Англии.

На этот раз девушка не колеблясь подошла ко мне, протянула руку и, слегка улыбнувшись, присела, сделав нечто вроде реверанса.

— Добрый день, майор Шерман.

Не желая уступить ей в учтивости, я тоже улыбнулся и слегка наклонился.

— Мисс Ван Гельдер… Весьма польщен.

— Весьма польщены… — Она обернулась и вопросительно посмотрела на Ван Гельдера.

— Английский у Труди — не самое сильное место, — заметил Ван Гельдер, как бы извиняясь. — Садитесь же, майор. — Он достал из буфета бутылку, налил себе и мне и, протянув бокал, со вздохом откинулся в кресле. Потом взглянул на дочь, которая пристально смотрела на меня таким взглядом, от которого мне все больше и больше становилось не по себе.

— А ты разве не присядешь, дорогая?

Она повернулась к Ван Гельдеру, одарив его сияющей улыбкой, и, кивнув, передала ему куклу. Тот принял ее с такой готовностью, что стало ясно — он к этому привык.

— Да, папа, присяду, — сказала она и без всякого предупреждения, с милой непосредственностью, словно для нее это было самой естественной вещью на свете, уселась ко мне на колени, обвив мою шею руками и взглянув на меня с очаровательной улыбкой. Я тоже ответил ей улыбкой, хотя улыбка далась мне ценой больших усилий.

А Труди начала внимательно разглядывать меня и, наконец, сказала:

— А вы мне нравитесь!

— И вы мне тоже, Труди… — Я сжал ее плечо, чтобы показать, как сильно она мне нравится, а она с улыбкой опустила голову на мое плечо и закрыла глаза. С минуту я смотрел на золотистую макушку, а потом перевел вопросительный взгляд на Ван Гельдера. Тот лишь печально улыбнулся.

— Не в обиду вам будет сказано, майор Шерман, Труди любит всех.

— Для девушек определенного возраста это вполне естественно

— Вы очень чуткий человек, майор!

Я не считал, что мое замечание свидетельствует о какой то особенной чуткости, поэтому ничего не ответил, а просто улыбнулся и вновь повернулся к девушке. Очень мягко я сказал:

— Труди?

Девушка не ответила. Она лишь шевельнулась и улыбнулась так удовлетворенно, что по непонятной причине я почувствовал себя чем-то вроде обманщика. А Труди зажмурила глаза и еще плотнее прижалась ко мне.

Я сделал повторную попытку.

— Труди, я уверен, что у вас красивые глаза! Можно мне их увидеть?

Она немного подумала, снова улыбнулась, отстраняясь от меня, и, положив руки мне на плечи, широко раскрыла глаза. Точно так сделал бы ребенок, услышав подобную просьбу.

Огромные фиолетовые глаза ее были прекрасны, никто не усомнился бы в этом, но в них присутствовало еще что-то — они казались стеклянными и пустыми и как будто не отражали света. Они немного блестели, но каким-то поверхностным блеском. Так блестят глаза на фотографиях — наружный блеск не отражает прозрачность глубины.

Очень мягко снял ее руку с правого плеча и завернул рукав до локтя. Если остальные части тела человека должны соответствовать лицу, то и рука должна быть прекрасной. Но увидел я иное — рука была изуродована следами от бесчисленных уколов.

Губы Труди дрогнули, и она со страхом посмотрела на меня, словно ожидая упрека. Потом, рывком опустив рукав, обняла меня обеими руками и, уткнувшись лицом мне в шею, заплакала. Она плакала навзрыд.

Я погладил ее по голове со всей нежностью, на которую способен человек, утешая того, кто возымел намерение задушить вас, и взглянул на Ван Гельдера.

— Теперь мне известны ваши причины, — сказал я. — Именно поэтому вы хотели, чтобы я сюда приехал?

— Простите меня, если считаете, что я неправ.

— Но ваша цель именно в этом и состояла?

— Да. И только Богу известно, как мне не хотелось этого делать. Но вы поймете меня, ведь если быть честным по отношению к коллегам, я должен поставить их в известность.

— Значит, де Грааф в курсе?

— Это знает любой старший офицер полиции Амстердама, — спокойно ответил Ван Гельдер. — Труди!

Но она лишь сильнее сжала меня в своих объятиях. Я почувствовал, что начинаю задыхаться.

— Труди! — На этот раз голос звучал более резко и повелительно. — Тебе необходимо выспаться! Ты же помнишь, что сказал доктор? В постель, живо!

— Нет, нет! — прорыдала она в ответ. — Не надо в постель!

Ван Гельдер вздохнул и громко позвал:

— Герта!

В то же мгновение, как будто она ждала за дверью ключевой реплики (что скорее всего так и было), в комнате появилась особа весьма необычного вида. Если говорить о значении оздоровительных диет, то тут не оставалось никаких сомнений в их важности. Это была огромная и чрезвычайно толстая женщина, одетая точно так же, как кукла Труди. Применительно к ее переваливающейся походке выражение «она шла» явно не могло быть употреблено. На массивную грудь спускались длинные, светлые косы, перевязанные ярко-голубой лентой. Морщинистое лицо, будто сделанное из потрескавшегося коричневого пергамента, говорило о том, что ей давно перевалило за семьдесят. Контраст между яркими тонами одежды и светлыми косами, с одной стороны, и старой каргой, которой они принадлежали, с другой — был чудовищен и отвратителен настолько, что ощущался как нечто непристойное, но ни Ван Гельдер, ни Труди, казалось, не замечали этого.