Причём тут менты?!

А там? Я позволил себе немного помечтать: с сиреной довозят до Пулково-2, погружают на борт «боинга», торжественно депортируют из страны за связи с подозрительными элементами типа Корнева, я быстро устраиваюсь младшим дворником на какой-нибудь из «астратуровских» пляжей на Крите… Нет, еще обязательно до посадки в самолет должна состояться гражданская казнь! Да! Правда, шпаги у меня нет, но, скажем, младший сержант сможет сломать над моей головой ресторанный шампур… или свой «Макаров». Так, чтобы прорекламировать меня как следует.

Сволочи! Это уже свинство! Да! Натуральное! В собственном соку!

Мы резко свернули на Московское шоссе. Во-первых, Пулково начал так же растворяться в дымке моих собственных мечтаний, весьма похожих к тому времени на самый обыкновенный папиросный дым, во-вторых, самое обидное, меня начало здорово потряхивать. Они же так разобьют собственное пиво!

Я открыл первую бутылку. Всматриваться в салон было бесполезно, зарешеченное окошко имелось, но кто-то постарался, измазал его краской, хотя это и не по уставу! Становилось все больше и больше похоже на то, что, пока мы с Гарриком ругались на «Астратур» и Василиваныча, Рельсын издал расстрельный указ, предусматривающий высшую меру социальной защиты в ответ на… за что меня все же задержали?! Безобразие! Я буду жаловаться Господу!

Помолиться не удалось. Я хлебнул пивка (пивнул! хлеба мне никто не предложил!), рискнул еще раз закурить. Неужто привезут сейчас в темный перелесок, да попросят вырыть ямку, да… «Козелок» действительно катил уже какими-то, непонятными дорогами: лес да лес кругом, верней, позади. Ничего рационального мне не пришло в голову за все последующие минут двадцать-двадцать пять поездки. Причем последние метры мы явно уже преодолевали по пересечнной местности. Наконец остановились. Сообразить — нет, ничего я не сообразил. А вот подготовиться к неожиданностям времени у меня хватило.

Есть такое понятие — лебединая песня. Вы слышали? У лебедей отвратительные голоса, они даже не курлычут, не журавли. Они препоганенько шипят. Вот я и сообразил, что это не сами лебеди поют перед смертью, нет! Просто их пристреливают при первой же попытке поупражняться в бельканто.

Лучше не петь раньше времени!

Заднюю дверцу «козелка» распахнули, меня вытащили на природу. Не милицейские. Парни в камуфляже без знаков различия. Не в голубом — в армейском. Я огляделся. Многое мне стало понятным, как это ни банально.

— Пошли!

— Э! Там в машине мой паспорт, прошу прощения!

— Он у меня, не боись. Идем.

Тачка остановилась у подножия небольшого естественного холмика, на вершине которого за невысоким заборчиком стояли три домика, напоминавшие если не о матриархате, то уж о чем-то пасторально-колхозном — точно!

Я уже не боялся. Я знал, куда мы приехали.

Заборчик действительно оказался низеньким, но за ним маячила пара-тройка таких же камуфляжников с помповиками.

— Не думал, что у вас такие хреновые дела ребята!

— Ты молчи пока, по-ял?!

— Смекаю.

Весь антураж мог иметь только одно объяснение — скорый приезд горячих родственников Шамиля. Безусловно, у каждого уважающего себя бизнесмена должна быть дача в каком-нибудь модном месте: в Комарово, под Зеленогорском, на перешейке… Но у всех бизнесменов, которые уважают еще и свою жизнь, обязательно имеются и подобные домики — неказистые с виду, но добрые внутри. Для гарантированного отдыха от бурной борьбы за существование.

Добра внутри того домика, в который меня отконвоировали, и впрямь хватало: факсы, баксы, ни единой кляксы на итальянской офисной мебели. С обстановкой дисгармонировал только какой-то тщедушный, лысенький и сутулый мужичонка лет пятидесяти, колдовавший над таинственными рулонами распечаток. Он насвистывал «Шестую симфонию» Шостаковича. Марш фашистских оккупантов выходил очень убедительно.

Меня провели дальше. Еще комната — какой контраст! Зелень, пальмочки-плющ, попугайчик, никакого похмельного гудения принтеров. И знакомое лицо.

— Без проблем? — спросило лицо у моих конвоиров.

— Да милицейские помогли. А со вторым побеседуют на месте.

— Уже беседуют. Здравствуй! Дайте-ка мне его ксиву… Проходи.

На «здравствуй» я только сдержанно кивнул. Здоровались уже! Пусть и по телефону.

— Проходи! — кивнул Вад Таранов на следующую дверь.

Еще когда меня выгрузили из «козелка», я допер, и ЧТО случилось, и КАК оно произошло. У «Астратура» с большинством РУВД уже с год существуют договорники «о совместном проведении следственно-розыскных мероприятий», типа пактов о взаимопомощи. Тайных пактов: когда я просил у Игоря разрешения намекнуть на существование подобных соглашений в «Нота Бене», он только хмыкнул: «Не нужно такой рекламы!»

— А как к такому беспределу относится ГУВД?

— Нормально. Существует разъяснительное письмо из Москвы, в котором черным по белому отпечатано: «Нужно поощрять становление частных охранных и сыскных агентств, оказывать им поддержку, привлекать к сотрудничеству». И так далее. Ты понимаешь, зачем я тебе об этом говорю?

— Очевидно, чтоб я представил себе картину.

— Угу. А это зачем мне надо?

— Думаю, ты рассчитываешь на то, что я представив картинку, не стану о ней распространяться…

— Неужели я ошибся в расчетах?

— Ты же у нас никогда не ошибаешься!

— И не говори! Самому странно!

Такой вот был разговорчик. Давно, с год назад.

Аккуратно обойдя Вада Таранова, смотревшегося в цивильном словно заштатный учитель физкультуры в смокинге (хотя какой смокинг! Краповые брючки, белый свитер!), я прошел по коротенькому коридору и распахнул указанную дверь.

И тут меня все-таки выбили из колеи! Не физически, избави Бог, во мне еще оставалось достаточно оптимизма, чтобы предположить, что никакого насилия не произойдет — не должно при вице-президенте-то! Но психологический удар был ужасен: Корнев оказался без костюма!

Меньше всего мне хотелось бы, чтобы вы поняли меня превратно. Он не был голым, нет — сине-зеленый банлон, брючки цвета морской волны после шторма, лакированные туфли, ансамбль завершал неизменный золотой «роллекс» на сильном запястье… Но — без костюма?! Без пиджака, без галстука, без белой сорочки?! На секунду мне показалось, что вернулись студенческие времена — с тех пор, как Игорь связался с «Астратуром», я его в таком виде еще не видел!

Вот сейчас он встанет, поворчит на до-Цента Преображенского, а затем мы выйдем из старенького «Гидрокорпуса» и поспешим в «Хьюстон-Мутный глаз», считая по пути мелкие деньги… Хотя зачем, мы бодро пропьем его «роллекс»! Все возвращается!

— Извини, что тебя доставили без надлежащей помпезности. После того, что ты на говорил Ваду, я опасался, что тебя будет не так просто уговорить заехать к старому другу. Или подружиться с головой и отбросить ненужные подозрения.

Нет, ничего не возвращается. И «Хьюстон-Мутный глаз» давно уже закрыт, там, по-моему, какой-то магазин, в этом славном политехническом пивняке в начале Гражданского… и не пошел бы уже туда Игорь. Да и я постеснялся бы предложить ему пропить «роллекс».

— Я же сказал по телефону…

— Ты наговорил слишком много. Сядь. Подумай. И скажи мне, положа руку на одно место, к чему мне было приказывать стрелять в какого-то журналюгу?

— Вад просил молчать. Мы — я, Гаррик — возможно, и стали бы. А Василиваныч и не собирался. Да и мы теперь молчать не будем.

— Вот видишь? Разве такая ваша реакция — что-то из ряда вон? Разве ее нельзя было предугадать? Ты знаешь, мы — контора серьезная. Не наша вина, что кто-то захотел ее подставить.

— Ага, подставить!

— Посуди сам. Допустим, Игнатенко действительно убрал Шамиля, хотя нам это не выгодно ни экономически, ни… гм… политически, пройдет слух, что мы начинаем ломать паритет — нам же припишут и убийство «жмеринского» лидера.

— Слух прошел.

— А нам и приписали. Уже. Хотя с ним мы вообще не пересекались. И ссориться ни в коем случае не хотели. Они не слабее нас, по большому счету.