Страх высоты (сборник)

Мы постояли у светофора и свернули на проспект. Теперь до дома оставалось рукой подать.

— Быстро вы нас довезли, Игорь Николаевич, — сказала Полина Антоновна. — Торопитесь, наверное?

— Сегодня воскресенье.

— В самом деле. Вот и хорошо. Не откажите, раз взялись поухаживать, зайдите ненадолго. Вы ведь Сережу знали…

— Спасибо, Полина Антоновна.

— Это как понимать, спасибо — да, или спасибо — нет? Не обижайте, пожалуйста.

— О чем вы говорите… С удовольствием с Николаем Сергеевичем посидим с вами.

— Я долго не задержу.

Так и было.

С немудреной закуской возиться не пришлось. Полина Антоновна поставила на стол тарелочки, меня попросила:

— Коля, сайру открой.

И потом еще, достав из шкафа графинчик с домашней настойкой, сказала:

— Налей, пожалуйста. У меня рука дрожит. Пролью.

Я наполнил стопки.

— Ну, спасибо еще раз, что времени не пожалели. Сегодня‑то выходной, а сейчас люди личное время берегут больше, чем рабочее. Так что благодарю покорно, как раньше говорили, и, как говорили, земля ему пухом, Сереже моему.

Она остановилась, смахнула слезу.

— И еще говорили, царствие небесное… Но мое поколение не верило, и я не верю. Ни в царствие, ни в страшный суд. Все здесь, на земле, начинается и тут кончается. И жизнь… и суд.

Потом мне вспомнилось, что последние слова произнесла она твердо очень, и как бы со значением, но в тот момент значения не уловил. Другое состояние души было.

Настойка пахла травами, степью, казалось, той самой, где мы только что оставили Сергея.

Посидели немного. Ни Полина Антоновна не задерживала, ни мы ее обременять не хотели. Обошлось и без избытка бесполезных славословий покойному. Может быть, эта велеречивость — свойство людей более молодых, которые всякий раз поражаются очередной смерти и, бессознательно протестуя против вечной ее несправедливости, восклицают: "Да как же это? Ведь какой человек был замечательный! За что?!"

Вышел я вместе с Мазиным. Хотел проводить его до машины, а потом пройтись по городу, погода была хорошая. Об этом я и сказал ему, протягивая руку на прощанье. Но прощанье наше и на этот раз не получилось.

— Да, погода установилась, — согласился он, задерживая мою руку. — А что, если нам за город проехать?

— Я с радостью. Если вам обстоятельства позволяют.

— Позволяют. Обитаю я сейчас один. Дочка в Москве учится, жена к матери поехала. Так что дома не ждут. А вот со службы позвонить в любой момент могут. Лучше удрать, а?

— Удерем.

— Садись, — сказал он, естественно переходя на "ты", и мы поехали.

Город, в котором я вырос, имеет то достоинство, что вырваться из него чрезвычайно просто. Центр примыкает к реке, тянется вдоль гранитной набережной, а напротив, через реку, сразу лес, низина. Весной ее заливает полая вода и топит все агрессивные замыслы ретивых градостроителей, жаждущих прорваться в заречье. Так что ехать на природу недалеко. Пересек реку по высокому мосту, спустился с моста, и ты уже не в городе, а он рядом, тянется по высокому противоположному берегу старыми и новыми зданиями. Там шумно, суетливо, скученно, а тут просторно, воздух другой, и тишина, и даже безлюдье.

Безлюдье это в некоторой степени удивительно. Мои земляки как‑то особенно чтут календарь. Дата первое сентября для них священна. Сказано, осень, значит, лето кончилось. Пусть вода теплее двадцати градусов, нас это не касается. Приезжие северяне понять ничего не могут, по их представлениям, почти июль, а у нас пляж пустой…

— Верны себе, — сказал я, оглядываясь. — Психологическая загадка.

— Легко разгадывается, — возразил Мазин. — Лето жаркое, устаем от зноя, вот и рады сезон закрыть.

— Действительно. А я и не подумал. Я ведь уехал в том возрасте, когда от жары еще не устаешь.

Мы поставили машину и пошли по берегу, оставляя неглубокие следы на влажном песке, усеянном ракушками. Стекла высотных башен в городе светились в косых вечерних лучах солнца.

— Одно хорошо, смерть легкая…

— Быстрая, — сказал Игорь. — Легких смертей, по–моему, не бывает.

— А во сне?

— Во сне снится страшное, вот сердце и не выдерживает, я так думаю.

— Какая нелепость, случайный кошмар…

— Но Сергей умер не во сне.

— Что ты хочешь сказать?

Мазин остановился и провел носком ботинка черту по песку, как бы ограничивая себе путь.

— Не идет из головы выключенный телефон.

— Не понимаю.

Игорь улыбнулся.

— Ладно! Не будем уподобляться Моржу из "Зазеркалья". Помнишь?

И молвил Морж: "Пришла пора

Подумать о делах:

О башмаках и сургуче,

Капусте, королях…"

У меня этой "капустой" вечно голова набита. А профессия всегда влияет на психику. Иногда даже деформирует.

— Преступники мерещатся?

— Ну, нет. Однако раздражает, если что‑то остается непонятным.

— Да так у каждого человека бывает. И у меня… Зудит какая‑нибудь мелочь занозой.

— Спасибо, успокоил.

— Мне тут все понятно.

— Например?

— Ну, вначале я тоже удивился, — заметил я великодушно, — а потом, когда все выяснилось… Собственно, какое это вообще имеет значение?

— Это и есть объяснение? — усмехнулся Мазин.

— Да, профессия у тебя тяжелая, ничего не скажешь.

— Это я знаю.

— И я знаю. Телефон отключил Сергей или…

— Или?..

— Знаешь… я, конечно, не сыщик. Я только детективы смотрю по телевизору. Но мог выключить и Перепахин.

— Зачем?

Он спрашивал очень ровным, невыразительным каким‑то тоном, так что я не мог понять, интересует ли его в самом деле мое дилетантское мнение или он просто подсмеивается надо мной.

— Ты же его видел. Представляешь, что это за человек. Наверняка перепугался до смерти. Он сам об этом говорил. Милицию боялся. Вызвал "Скорую" и решил — баста, больше времени будет унести ноги…

Мазин ответил вполне серьезно.

— Да, он перепугался. Даже паниковал. Например, телефонную трубку на пол бросил, однако…

Я перебил.

— Вот видишь! Даже трубку снял. Я‑то думал, ее Сергей уронил. А это Женька.

— Зачем? — повторил Мазин.

— Чтобы связь затруднить, пока он монеты вытащит.

Мазин не выдержал, усмехнулся чуть–чуть.

— Ты, однако, у телевизора много времени проводишь.

— Не смейся, пожалуйста. Я всего лишь отвечаю на твои вопросы.

— Прости. Я тоже отвечу. На твое предположение. Трубку он бросил с досады, потому что телефон не работал.

— Но он же звонил…

Эта загадка оказалась проста.

— Из автомата.

— Это он так сказал? Не соврал?

— На трубке есть его отпечатки, а на вилке и на розетке нет.

— Ну, тогда же ясно, что это сам Сергей. Может быть, с вечера еще выключил, чтобы рано утром не беспокоили. Работал допоздна… Да мало ли что! У тебя телефон разве в печенках не сидит?

— Сидит. Но сейчас больше Сергеев.

— Оставь, Игорь. Или ты что‑то знаешь, о чем мне не говоришь, или у тебя в самом деле профессиональная аберрация.

— На вилке отпечатков Сергея тоже не было.

— А чьи же были?

— Не было никаких.

Мы так и стояли у черты, проведенной им по песку. Крошечная канавка постепенно наполнялась влагой.

— И что это, по–твоему, значит?

— Все что угодно. Например, он мог выдернуть вилку прямо за шнур…

— Вот видишь!

- …но он не мог этого сделать, потому что розетка еле держится, и отскочила бы, если ее не придерживать. А розетка тоже чистая.

— Слушай, ты меня разыгрываешь! Хочешь спровоцировать на детективные домыслы и посмеяться? Пожалуйста. Он был в перчатках.

— Еще достаточно тепло, и мужчины перчатки не носят. А некоторые женщины надевают.

— Теперь таинственная незнакомка?

Мазин поднял руки.

— Все, все. Виноват. Больше не буду. И так заморочил тебе голову. Иногда возникает такое желание — послушать здравомыслящего человека. Спасибо. Ты прав, и эксперты в таких случаях не ошибаются. Мне, во всяком случае, здесь делать нечего. Аберрация. Вместо причины преступления, кое не обнаружено, ищу причину инфаркта. Может быть, потому, что с самим домом у меня связано чувство поражения, первой неудачи…