Жестокое и странное

– Кто имел к нему доступ, пока его здесь содержали? – спросил Марино.

– Те, кто обычно имеет доступ к камерам смертников. Представители закона, священники, спецперсонал.

– Спецперсонал? – переспросила я.

– Он состоит из офицеров и надсмотрщиков, чьи имена секретны. Они занимаются перевозкой заключенного из Мекленбурга сюда. Они охраняют его и несут ответственность за все от начала до конца.

– Не совсем приятная обязанность, – заметил Марино.

– Это не обязанность, это выбор, – не моргнув глазом, браво ответил Робертс, словно тренер, у которого брали интервью после большой игры.

– И вас это никак не трогает? – поинтересовался Марино. – То есть этого, конечно, не может быть. Я видел, как Уоддел шел на стул. Это не может оставить человека равнодушным.

– Меня это нисколько не трогает. После этого я иду домой, пью пиво и ложусь спать.

Он достал из нагрудного кармана пачку сигарет.

– Как мне сказал Донахью, вы хотите узнать, как все произошло. Итак, я расскажу вам по порядку. – Закурив, он сел на стол. – В тот день, тринадцатого декабря, Уодделу разрешили двухчасовое свидание с членами его семьи. В данном случае это была его мать. Мы надели на него поясную цепь, кандалы, наручники и отвели в посетительскую около часа дня.

В пять часов вечера он принимал последнюю пищу. Он попросил филейный бифштекс, салат, печеный картофель и пирог с орехом-пеканом – все это было приготовлено по нашему заказу в ресторане «Бонанца стейк-хаус». Ресторан он не выбирал. Это заключенным не разрешается. И, как обычно, все было заказано на двоих. Одну порцию ест заключенный, другую – кто-то из спецперсонала. Это делается для того, чтобы какой-нибудь сверхинициативный повар не решил устроить отправку заключенного в мир иной, сдобрив его еду чем-то вроде мышьяка.

– Уоддел принимал пищу? – спросила я, вспомнив про его пустой желудок.

– Он не особо проголодался – попросил нас оставить еду «на завтра».

– Он, должно быть, думал, что губернатор Норринг помилует его, – сказал Марино.

– Не знаю, что он там думал. Я лишь передаю вам то, что сказал Уоддел, когда ему предложили поесть. Затем, в семь тридцать, к нему в камеру пришли ответственные за личное имущество, чтобы составить опись его вещей и узнать, что бы он хотел с ними сделать. Речь идет о его наручных часах, одном кольце, предметах одежды, кое-какой канцелярии, книгах, стихах. В восемь часов его вывели из камеры. Ему побрили голову, лицо, правую лодыжку. Его взвесили, он принял душ и переоделся в то, в чем пойдет на стул. Потом его вернули в камеру.

В десять сорок пять в присутствии спецперсонала ему прочли смертный приговор. – Робертс поднялся со стола. – Затем его без наручников и кандалов отвели в соседнее помещение.

– Как он при этом себя вел? – спросил Марино, пока Робертс отпирал очередную дверь.

– Ну, скажем так, – его расовая принадлежность не позволила ему побелеть как простыня. А то с ним именно это бы и случилось.

Помещение оказалось меньше, чем я предполагала. Метрах в полутора от противоположной стены, в центре, на гладком коричневом полу стоял электрический стул – жесткое неумолимое кресло из отшлифованного темного дуба. На высокой спинке, двух передних ножках и подлокотниках болтались толстые кожаные ремни.

– После того как Уоддел сел, его сначала пристегнули вокруг груди, – продолжал Робертс все тем же бесстрастным тоном, – потом руки, живот и ноги. – Показывая ремни, он небрежно дергал за них. – Пристегивание заняло одну минуту. На лицо надели кожаную маску – я покажу ее вам через минуту. На голову – шлем, подвели провод к правой ноге.

Я достала свой фотоаппарат, линейку и фотокопии диаграмм тела Уоддела.

– Ровно две минуты двенадцатого он получил первый разряд, то есть две тысячи пятьсот вольт и шесть с половиной ампер. Кстати, хватило бы и двух.

Повреждения на теле Уоддела абсолютно соотносились с конструкцией стула и ремнями.

– Шлем соединяется вот с этим. – Робертс указал на спускающуюся с потолка трубку, которая заканчивалась медным маховичком прямо над стулом.

Я начала фотографировать стул со всех сторон.

– А провод от ноги соединяется вот с этой барашковой гайкой-маховичком.

От бликов вспышки у меня появилось какое-то странное чувство. Я становилась раздражительной.

– Этот человек превратился в большой выключатель.

– А когда у него началось кровотечение? – спросила я.

– Сразу после получения первого разряда, мэм. И оно до самого конца не прекращалось. Потом задернули штору, отгородив его от свидетелей. Трое из спецперсонала расстегнули ему рубашку, врач послушал со стетоскопом, пощупал сонную артерию и констатировал смерть. Уоддела переложили на каталку и перевезли в охлаждаемое помещение, куда мы сейчас и пойдем.

– А что вы скажете насчет предполагаемой поломки стула? – спросила я.

– Абсолютная чушь. Рост Уоддела был метр девяносто три, и весил он около девяноста семи килограммов. «Дозревать» он начал задолго до того, как сел на стул, давление аж зашкалило, наверное. После заключения врача из-за кровотечения на него пришел взглянуть замначальника. Глаза у него из орбит не вылезли, барабанные перепонки не лопнули. У Уоддела было самое обыкновенное кровотечение из носа, которое случается у тех, кто слишком усердно тужится на унитазе.

Я молча согласилась с ним. Причиной кровотечения у Уоддела могло быть резкое повышение внутригрудного давления. Николас Грумэн будет разочарован тем отчетом, который я собиралась ему послать.

– Какие проверки проводились вами для того, чтобы убедиться, что стул функционирует нормально? – спросил Марино.

– Те же, что и обычно. Во-первых, Вирджиния Пауэр осматривает и проверяет оборудование. – Он указал на большой серый выключатель за серыми стальными дверцами на стене позади стула. – Там внутри для проведения проверок установлены лампы мощностью в две тысячи двести ватт. Мы проверяем всё в течение недели перед казнью, трижды в тот день, когда она должна состояться, и еще раз в присутствии свидетелей.

– Да, я помню, – сказал Марине", глядя на застекленную кабинку для свидетелей, находившуюся метрах в пяти от нас. Внутри аккуратными рядами стояли двенадцать черных пластиковых стульев.

– Все работало великолепно, – сказал Робертс.

– И всегда так? – поинтересовалась я.

– Насколько мне известно, да, мэм.

– А как происходит включение?

Он обратил мое внимание на шкафчик на стене справа от кабинки свидетелей.

– Электричество включается там, но сама кнопка находится в пункте управления. Хотите взглянуть?

– Пожалуй, да.

Смотреть особо было не на что – просто маленькая комнатушка, отделенная стеной от того помещения, где находился электрический стул. Внутри стоял большой пульт «Дженерал электрик» с многочисленными дисками для регулировки напряжения, максимальное – три тысячи вольт. Ряды маленьких лампочек-индикаторов должны были свидетельствовать о том, что все в порядке или наоборот.

– В Гринсвилле все будет компьютеризировано, – сообщил Робертс.

В деревянном шкафчике лежали шлем, крепление для ноги и два толстых провода, которые, как он объяснил, «крепятся к барашковым гайкам сверху и сбоку от стула, а затем к таким же гайкам на шлеме и на ножном креплении».

Рассказав все это с невозмутимой легкостью, он добавил:

– Не сложнее, чем подключить видеомагнитофон.

На шлеме и ножном креплении были мелкие дырочки, сквозь которые проходила нить, удерживавшая внутреннюю губчатую обшивку. Шлем оказался удивительно легким, по краям контактных пластин виднелся зеленый налет. Я не могла представить себя в этой штуке. Черная кожаная маска представляла собой просто широкий грубый ремень, который застегивался на затылке заключенного, в нем был лишь вырезан маленький треугольничек для носа. Если бы я увидела его среди экспонатов лондонского Тауэра, его подлинность не вызвала бы у меня ни малейшего сомнения.

Мы прошли мимо трансформатора, от которого к потолку поднимались провода, и Робертс открыл еще одну дверь.