Последняя ночь в Сьюдад-Трухильо

«Я был не прав, — писал он, — не сердись. Ты жила в своем мире, в который я внезапно вторгся, но никто не дал мне права вносить в твою жизнь какие-то изменения. Или, иначе говоря: из этого своего мира ты ушла, чтоб быть со мной, я тебе за это благодарен, но, оставляя меня, ты должна вернуться в этот постоянный твой привычный круг, ты должна туда вернуться, как и я, и другие возвращаются в свою жизнь. Все в порядке, моя красавица, не огорчайся. Важно лишь одно — какова ты со мной и для меня, а твои дела с другими людьми не имеют значения. Только так можно любить, чтоб не мучиться, ты научила меня этому. Я понял это, пока писал тебе письмо. Будь спокойна, все идет как положено, все хорошо, все отлично. Мне тебя очень не хватает».

Однако он уехал из Нью Фэйр Хэвен, не дождавшись Марты, и два дня шатался по нью-йоркским барам, пропил почти все сбережения. Марта не лгала, когда писала, что любит его, но лгала, что с Освальдом у нее ничего не было, он все думал об этом. Он простил бы ее, он знал, что сможет простить, но она должна была бы рассказать, почему была тогда с Освальдом, из-за чего и как это случилось.

Мысли об этой сцене жестоко мучили его, отравляли воображение. Однако он знал: Марта не расскажет. Может, даже не будет отрицать, и молчание подтвердит его подозрения, но никогда не расскажет, что и почему произошло между ней и Освальдом. Поэтому он и сбежал из Нью Фэйр Хэвен, поэтому и согласился на предложение рыжего парня из бара «Колорадо».

Именно этот рыжий тип после нескольких рюмок предложил ему полет, оговорил разные детали и выложил деньги под залог, который надо было оставить за самолет, в Линдене. Показывал свой нож на пружине — вот это нож! За такой не жалко и десяти долларов.

«Боже, а если б Марта уехала без этой истории из Нью Фэйр Хэвен и лишь где-нибудь по дороге, а то и в Утике, отдалась Тену, и я бы тогда ничего не знал, какая она, и ждал бы ее, как дурак, в этом скучном пансионате, ждал бы, когда Марта вернется, и не слонялся бы по барам, и не встретил бы этого рыжего субъекта, и не летел бы сейчас в Лантану! Боже, как все перепутано, и вся жизнь зависит от одной-единственной глупости, и никогда не знаешь, что выбрать и как кончится вот эта или другая история! Ох, кажется, есть у меня где-то поблизости коньяк?»

Он вытащил плоскую бутылку из кармана комбинезона и открутил золотистую металлическую покрышку горлышка — она могла служить и в качестве рюмки. Приложил к губам бутылку и хлебнул порядочный глоток коньяка.

Он обнаружил, что, летя над облаками, свернул на несколько градусов к западу. «Надо выправить это: хватит гулянья по небу, хватит думать о Марте, хватит вспоминать. Они платят за то, чтоб ты летел с этим, на носилках, и надо сделать то, за что мне платят. Если все пойдет хорошо, они могут дать мне еще какую-нибудь работу, почему бы и нет. И нечего думать об этой ерунде с Мартой, Теном, письмами, телефонными звонками, и об этом моем письме. Боже, как это меня хватило на такое письмо, я его писал чуть не весь день, никогда я таким не был… Тут надо дело делать как следует, а я раскис, как двенадцатилетний щенок, которого поймали в магазине, когда он стянул конфеты. А кто знает, не направят ли в Лантане пулеметы на мой самолет?..»

Бисли опять поигрывал банкой с томатным соком.

— Благодарю, Фрэнк, это был полезный урок. Однако де Галиндес меня тоже кое-чему научил.

— Не совать нос, куда не следует? — усмехнулся он.

— Нет. Деньги, слава, карьера и так называемое спокойствие — это не все, что человеку нужно. Ты знаешь.

Фрэнк пожал плечами: он уже не усмехался.

Я взял с письменного стола книгу, открыл ее на отмеченной странице и прочел.

«Некоторых вещей ты никогда не имеешь права терпеть. Никогда нельзя смиряться с некоторыми вещами. С несправедливостью и насилием, с позором и стыдом. Все равно, молод ты или уже стар. Ни для того, чтобы слыть парнем что надо, ни для заработка, ни для снимка в газете или счета в банке. Попросту не имеешь ты права соглашаться с этими вещами. Это ты хотел сказать?»

— Я? — спросил пораженный Бисли. — Ты меня об этом спрашиваешь?

Я положил книжку обратно.

— Нет, господин майор, — сказал я, — не вы. Но так кончается цитата. Именно это я и хотел сказать.

— Кому? — усмехнулся Фрэнк, — Читателям Микки Спиллейна, пожирателям комиксов, любителям снов, сфабрикованных в Голливуде, типам, которые с утра до ночи, высунув язык, гоняются за долларами? К кому ты хочешь идти с этим евангелием? Где найдешь верующих?

— Фрэнк, — сказал я, — тут речь идет не о политических, религиозных или каких-нибудь еще убеждениях. Но нечто такое, о чем я сейчас читал, живет в некоторых людях, старых и молодых, и эти люди не могут смириться с определенными вещами. Независимо от их убеждений, ибо это сильнее денег, почестей и покоя. Иногда я думаю, что бескорыстная непримиримость — всего лишь рудиментарный орган человечества и скоро совсем исчезнет. Однако такие люди, как де Галиндес, убеждают меня, что не все еще потеряно.

Висли встал. Я был доволен, что он собрался уходить, — мне надо было позвонить Лоретте Флинн.

— Лишь бы только твоя совесть, Майк, не пробудилась и связи с похищением Галиндеса. Не вмешивайся в это, оставь дело специалистам, не наделенным чуткой совестью Таким, которые знают лучше, чем ты, мерзкую сторону жизни и знают, что некоторые вещи надо терпеть. Оставь это дело таким, как я.

— Таким, — подхватил я ему в тон, — которые знают, как можно эту мерзость умножить, правда, Фрэнк? И таким тоже?

Висли отрицательно покачал головой. Я жалел, что начал этот разговор, надо было молчать или поддакивать. Пускай уж идет, все равно ничего он больше не скажет.

— Могу тебя заверить, — сказал он, — что мы не имеем ничего общего с исчезновением де Галиндеса. Почти в каждом случае, с которым приходится иметь дело, я принимаю в расчет самые неправдоподобные решения, но на этот раз возможность участия кого-либо из наших людей совершенно отпадает. Понимаешь, нам уже надоели бандитские выходки этого малограмотного типа с Карибских островов. Государственный департамент в ярости. Терпимость в таких делах не приносит нам славы в международной политике. Почитай только, что пишут в газетах.

— Значит, вы все-таки ведете следствие. Но ты ведь считаешься с тем, что материалы расследования нельзя будет использовать по причинам высшего порядка, например, из заботы об интересах «Юнайтед фрут компани»?

— Я убежден, что это не так. Разве ты не понимаешь, что они попросту издеваются над нами? Задачей определенных органов является обеспечить спокойствие гражданам нашей страны, и они чувствуют себя ответственными за похищение Галиндеса. Мы должны иметь улики против агентов Трухильо, хотя бы для того, чтобы доказать наш перевес и успокоить общественное мнение. Нам не хватает лишь какого-нибудь происшествия, которое послужило бы искрой, предлогом для крупного скандала.

— Еще одно убийство?

— Не знаю, Майк.

— Благодарю, Фрэнк. Пожалуй, так оно и есть, как ты сказал. Мне нужно позвонить Лоретте, я ей обещал. Она ждет уже больше часа… Когда мы увидимся?

Я подошел, чтобы попрощаться с ним, но Бисли сел. Очевидно он хотел услышать, о чем я буду говорить с Лореттой.

— Ты не стесняйся, — сказал он, — Звони к ней.

— Она потрясена, ты напугал ее, Фрэнк. Я, пожалуй, договорюсь с ней о встрече, надо ее успокоить.

— Твое дело, Майк.

Я подошел к аппарату и, прежде чем снять трубку, спросил:

— Ты не рассердишься, Фрэнк, если я скажу, что ты выпутаешь ее из этой истории? И еще мне хотелось бы заверить ее, что ты не имеешь к ней претензий за то, что она рассказала мне о похищении Галиндеса и о твоем допросе.

— Можешь ей это сказать. Я не имею претензий.

— Фрэнк, еще раз о Галиндесе. Автострады, наверно, взяты под контроль? Я так и думал. Но хорошо было бы распорядиться; чтобы контрольные пункты в соседних штатах отмечали частные самолеты, пролетающие над их территорией.