Кумир

— Компания навела?

— Нет, Джо, это не мы. Компания, чтоб ты знал, копов не приглашает. У них грязная работа. А тут важно, чтоб все было чисто.

Он выстрелил дважды и разбил обе птички, но Манкузо не спешил выходить на линию для стрельбы.

— Ты сообщишь кому-нибудь, где был Петерсен?

— Не обязан,— ответил Уилсон.— Тот, кто его нанимал, уже сам знает.

Манкузо поглядел на Уилсона. Тот потрогал янтарную оправу очков для стрельбы, потом водрузил их обратно на нос.

— Петерсен путался под ногами, пойми, Джо. У нас. У своего босса. Мы так надеялись, что вы закроете его счет. Не получилось. Похоже, кто-то проявил нетерпение.

Улыбаясь, он уставился на Манкузо. Как хотелось Манкузо врезать сейчас Уилсону кулаком!

— Кто его нанял? — спросил он.

— Не знаю,— пожал плечами Уилсон.— Но на твоем месте я б непременно выяснил, как они узнали, что ты был там.

ПОЛДЕНЬ.

— Это не просто неловкость, Сэм,— сказал О'Доннелл.— Весь Холм переполошился.

Они сидели в личной столовой президента на третьем этаже Белого дома. Стол был накрыт на троих.

— Очень сожалею, но ничем не могу помочь,— произнес президент.— Как насчет ланча?

— Ланч? В такое время?

Открылась дверь, и вошел Лу Бендер.

— Доброе утро, мистер спикер.

— Лу,— сказал О'Доннелл,— Лу, объясни президенту, что он не может отменить появление директора ФБР перед собранием руководства конгресса без объяснений.

Но Бендер лишь улыбнулся и, усаживаясь, заметил:

— А что у нас на ланч?

— Я, кажется, нахожусь в сумасшедшем доме.— О'Доннелл быстро покончил с мартини.

— Еще один? — спросил президент.

— Да!

Президент позвонил в маленький хрустальный колокольчик, и вошел официант.

— Майкл, еще один мартини для спикера. Сухой, с лимоном.

— Хорошо, сэр.— И официант вышел.

— Вы что, находите мои возражения несерьезными? — спросил О'Доннелл.— И что смешного в том, что я говорю?

Президент и Бендер обменялись улыбками.

— Хорошо. Так в чем дело? — настаивал О'Доннелл.

— ФБР нашло человека, который застрелил Мартинеса.

— Что?! — О'Доннел переводил взгляд с одного на другого,— Где мой мартини?

Дверь открылась, и официант внес запотевший стакан на серебряном подносе, поставил его перед О'Доннеллом и вышел.

О'Доннелл поднял стакан, словно дорогой подарок.

— Боже, благодарю тебя, Богоматерь, Святого Патрика и Святого Иуду,— изрек он и осушил свой стакан наполовину. Потом поставил его и заметил:— Что ж, Сэм, мы снова на коне.

— Лу…— обратился президент.

Бендер взял слово:

— Я назначил пресс-конференцию на восемь вечера. Сегодня. Три телекомпании. Вся команда в сборе. Мы хотим, чтобы ты и Гаррисон были на трибуне.

— Изумительно,— сказал О'Доннелл.

— Ни слова до того,— сказал Бендер.— Пусть пресса немножко подумает. Твердый орешек для нее.

— Ах, сладкая месть! — потер руки О'Доннелл.— Истмен должен будет уйти. На его место ты сможешь назначить Фэллона. И идти на съезд в полном порядке.

Но на это восклицание президент ничего не ответил.

— Хоть теперь не говори мне, что ты не хочешь Фэллона,— взмолился О'Доннелл.

— Я этого не сказал.

— Значит, ты возьмешь его?

— И это я тоже не сказал.

— Послушай, Сэм, хоть сейчас не будь разборчивым женихом. Ты и Фэллон в одном списке — и съезд будет для нас увеселительной прогулкой. А без этого получится просто базар. Скажи, что ты берешь Фэллона, и покончим со всем этим.

— Нет.

— Но почему?

— У меня есть свои причины.

— Какие же?

— Чарли, ты поверишь мне,— вздохнул президент,— если я скажу, что Терри Фэллон фанатик войны, да еще с комплексом мессии?

— Лу, ради всего святого…— О'Доннелл поглядел на Бендера.

Но Бендер только пожал плечами и развел руками.

— Я и не надеялся, что ты поверишь,— сказал президент.— Но хочешь, я предложу тебе сделку?

О'Доннелл заметно воспрял духом.

— Я пойду еще дальше,— продолжал президент.— Я обдумаю кандидатуру Терри Фэллона. Но не как вицепрезидента, которым он станет. А как президента, которым он может стать. Ты поддержишь меня?

О'Доннел поднял голову и посмотрел на президента из-под копны белых как лунь волос.

— О чем ты говоришь, Сэм?

— Полагаю, ты знаешь, о чем.

Все трое притихли на время, посидели в молчании. Затем президент сказал:

— Я ведь знаю, что О'Брайен советовался с тобой, прежде чем ФБР предъявило свои претензии Везерби.

О'Доннелл продолжал улыбаться, а наблюдавший за ним Бендер дивился его невозмутимости. Говорили, что он умеет это делать лучше всех других политиков. И были правы. Наконец О'Доннелл произнес:

— Да, было дело.

— И ты дал свое добро?

— Что из этого? Везерби проходимец. Ему было не место в конгрессе. Вот и все.

— Не совсем, Чарли,— заметил президент.

— Что еще? — О'Доннелл прикинулся невинным херувимчиком.

— Я хочу знать, не ты ли подбил Фэллона явиться к О'Брайену со своими голословными утверждениями.— О'Доннелл возмущенно фыркнул, но президент продолжал.— Я хочу знать, не была ли то сделка, дабы вывести Везерби из сената и ввести туда Фэллона.

— А что, если была?

— Так была?

— Сэм… эх, Сэм…— вздохнул О'Доннелл.— Когда губернатор Тэйлор назначил на оставшийся срок вместо Везерби Фэллона, партия получила место в сенате без предварительного голосования, без выборов, не истратив на избирательную кампанию ни единого дайма [123]. Какое ж в этом бесчестье?

— Чарли, я задаю тебе вопрос. Ты вступил в сделку с Фэллоном, что он получит место в сенате, если даст соответствующие показания на Везсрби?

О'Доннелл все еще улыбался, но блеск в глазах исчез вовсе.

— Послушай, Сэм, ты главный в Белом доме, я главный в конгрессе. Мы оба ответим перед богом и нашими избирателями за грехи наши. И давай оставим этот разговор.

Лу Бендер дотянулся и взял хрустальный колокольчик. Явился официант и положил конец очередному раунду.

12.20.

Когда Манкузо вернулся, Росс сидел сгорбившись за своим письменным столом. Он не спускал глаз с изображения на видеомониторе, левая рука была занята дистанционным управлением, а правая быстро делала заметки. На голове были наушники, и он даже не взглянул на вошедшего Манкузо. На столе перед ним лежала трехфутовая полоса белого картона. Голубой карандашной линией она была разделена на семь сегментов. И каждый обозначен большим красным номером. В каждом из первых шести квадратов лежала одна из латунных гильз, использованных при убийстве. Но седьмая гильза была выкрашена черным. Манкузо тряхнул головой и насмешливо хмыкнул. Это заставило Росса поднять голову.

— Чего тебе надо? — спросил он и повесил наушники на шею.

— Ничего,— ответил Манкузо, уселся, бегло просмотрел кипу бумаг на своем письменном столе — не найдется ли чего еще незнакомого.— Кто-нибудь звонил?

— Нет.

— Почта?

— В ящике.— И Росс показал на шкаф для хранения документов, что стоял за дверью.

Манкузо повернул голову и глянул. На шкафу стоял новый, внутри и снаружи скрепленный проволокой ящик с двумя отделениями. Левое отделение было помечено: РОСС. На правом зияла пустота.

— Что, мать твою, это значит? — спросил Манкузо.

— Так я собираюсь находить свою почту каждое утро, начиная с сегодняшнего. Вместо того чтоб рыться в твоей куче дерьма.

— Трогательно,— сказал Манкузо.— Это весьма трогательно.

— Брось, Джо.

— Где ж ты раздобыл этакую армейскую штуку? — Манкузо закурил сигарету.

— Тебе-то что?

— Ничего. Просто любопытно.— Он выпустил дым и откинулся на спинку кресла.

Росс принялся изучать его. Понурый, уже немолодой полицейский. Концы галстука мятые и болтаются порознь. Один угол воротника задран. Бесцветные волосы поседели, над бровями выступили пигментные пятна. Скоро Манкузо попадет в отбросы общества, станет забытым пенсионером где-нибудь в Майами, или Бруклине, или Санкт-Петербурге. Начнет без конца перелистывать газеты да слоняться по улицам, ища, с кем бы поговорить. Они будут еще долго болтать о нем в баре "У Герти". Болтать о Джо Манкузо, что ненавидел свою работу и свою жизнь, а любил "бурбон", что под занавес своей карьеры получил приглашение в Белый дом и благодарность, которую не заслужил и которой вовсе не желал, — награду за ничегонеделанье, за то, что оказался не там, где надо, и не тогда, когда надо. Ведь он на пороге старости и одиночества. Росс смотрел на него и не испытывал гнева. Только жалость.