Расплата

Таксист ткнул в них пальцем и, задыхаясь от злобы, проговорил:

— Особенно вот этих дармоедов.

Билл выругался про себя. Он часто ездил на такси. Возможно, их водители — не бо́льшие фанатики, чем остальные люди, но они, как и парикмахеры, нещадно заговаривают своих пленников-клиентов, которым некуда от них деться. Выслушивание их болтовни словно входит в плату за поездку на такси или стрижку волос. Билл обычно не раскрывал рта до тех пор, пока они не выговаривались до конца, но эта дикая злоба, вылитая на ни в чем не повинных малышей, задела его за живое.

— Да что они вам сделали?

Водитель обернулся и, насупившись, уставился на него, словно уже не доверял зеркалу. Он не мог понять, насмехается над ним пассажир или же он просто набитый дурак.

— Посмотрите на них. — Он дернул подбородком в сторону детей и начал терпеливо излагать свои претензии. — Мало того, что обчищают казну социального обеспечения, торгуют наркотиками за воротами школ, они хотят превратить Францию в мусульманскую страну. Ходят вот в свои детские сады. — Он вынул изо рта сигарету и ткнул ею в сторону закрытой лавки, окно которой было заложено каменными блоками, кое-как скрепленными цементным раствором. На эти блоки на высоте человеческого роста были вкривь и вкось наклеены одинаковые, небрежно исполненные плакаты. С них смотрело лицо мужчины в чалме. Даже плохое качество печати не смогло приглушить поразительную энергию, которую излучали глаза этого человека. Под портретом было что-то написано арабской вязью.

— Знаете, кто это?

Билл отлично знал.

— Бухила! — не дождавшись ответа, сообщил водитель. — Ах нет. Простите. Имам Бухила. Ихний вождь. Один из тех, кто будоражит их. На прошлой неделе из-за этого деятеля я потерял рабочий день. Он провел их по улицам, и они требовали открыть специальные школы для ихних детей. За счет французских налогоплательщиков, разумеется. Взбаламутил весь город.

Билл едва смог удержаться от улыбки: перспектива платить деньги на содержание арабских школ, казалось, раздражала этого человека не меньше, чем перекрытие дорожного движения.

Водитель снова повернулся и осуждающе посмотрел на него.

— Неужели вам нравится все это?

Билл покачал головой, улыбка не сходила с его лица.

— Нет, — искренне ответил он после короткого раздумья. — Думаю, что нет.

— Ха! — торжествующе кивнул таксист. — А мне и подавно! Будь моя воля, этот Бухила первым бы отправился самолетом восвояси. — Он с гримасой отвращения покачал головой. — Если хотите знать, я считаю, что де Медем прав. Только он один имеет мужество говорить правду.

Это разожгло интерес Билла. Последние два года неофашисты Блеза де Медема небо не коптили, они с успехом разрабатывали богатейшую жилу антииммигрантских настроений французов. Некоторые из знакомых Биллу торговцев произведениями искусства поддерживали, по его твердому убеждению, это движение. Не исключено, что только на словах, но и это вполне устраивало господ неофашистов. Сегодня Билл впервые в жизни повстречал человека настолько невежественного, что до него не доходило, как он гадок.

— Так в чем же правда?

— Мы должны отправить их туда, откуда они явились к нам, — не унимался таксист. — Пусть французам дадут то, что они дают иммигрантам. Нам и не снились блага, которые они за здорово живешь получают. Жилье им — в первую очередь! Летний отдых для их детей — за счет нашего правительства! Это им все за то, чтобы они были так любезны и не поджигали больше наши машины. Они умеют только размножаться и качать права. Хотят иметь свои собственные школы, исповедовать свою религию? На здоровье! Имейте, исповедуйте, но у себя на родине, а не у нас.

Билл молча слушал этот изрыгаемый таксистом нескончаемый поток обвинений. Такси тем временем миновало центр города, обогнув Елисейские поля, и свернуло наконец на улицу Галилея. Билл с облегчением вздохнул.

— Остановитесь вон там.

Он расплатился и вышел из машины, хлопнув дверью и не обращая никакого внимания на возмущенные вопли таксиста, не получившего на чай. Прошел несколько метров и оказался перед двумя деревянными полированными дверями со сверкавшими на солнце медными украшениями. Он нажал на кнопку звонка и подождал, оглядываясь вокруг.

По обе стороны улицы высились ухоженные дома. Не было видно ни одного пешехода. Жильцы, а с ними адвокаты и налоговые консультанты, арендовавшие в этих зданиях многокомнатные квартиры под свои офисы, исчезли из города. Парижанин, желающий уклониться от уплаты налогов, знает, что август — самое подходящее для этого время года. Скользнув взглядом по машинам, Билл отметил, что преобладали «мерседесы» и «ягуары», как и «рэнджроверы» — престижные марки, в которых многие местные жители нуждались, чтобы удержаться на зыбкой почве пятнадцатого округа. В их потоке проехал бронзовый БМВ и остановился метрах в пятидесяти от Билла, который не заметил за собой слежки. В этот момент щелкнул американский замок, открылась дверь, и он вошел в дом.

Парень выключил двигатель БМВ и с ухмылкой повернулся к седовласому напарнику.

— Не заглянуть ли мне туда?

Тот поморщился и покачал головой.

— Вечно ты суешь нос куда не надо. Лучше пойди позвони по автомату, а не по игрушке, которую ты таскаешь в своем кармане и оповещаешь о наших делах пол-Парижа. Сообщи ему адрес и спроси, что нам делать. Да отдай мне ключи — вдруг наш американский приятель вздумает прогуляться в твое отсутствие.

За Биллом захлопнулась тяжелая стеклянная дверь, выходящая во внутренний двор, и в тот же момент его до дрожи пробрал прохладный кондиционированный воздух. Он быстрыми шагами прошел по вестибюлю, обставленному старинной мебелью, задрапированному красной тканью и украшенному позолотой. Из-за стойки навстречу поднялся, улыбаясь и широко разведя руки, мордастый консьерж.

— Господин Дюваль! Какими судьбами вы оказались в Париже в такое время года?

— Личные дела, Мишель, — коротко улыбнулся Билл.

— О! — В улыбке консьержа мелькнула тревога, в упавшем почти до шепота голосе прозвучало лицемерное участие. — Надеюсь, ничего серьезного?

Чуть заметная улыбка снова тронула губы Билла, он покачал головой.

— Похороны, Мишель. Почта есть?

Консьерж достал из ячейки пачку корреспонденции, положил сверху ключ и протянул все это Биллу.

— Сказать Жюльетте, чтобы она принесла вам завтрак? — Он помолчал, потом прибавил, очень неискренне: — Ваш близкий родственник или друг, господин Дюваль?

— Будьте добры, Мишель, только кофе, — рассеянно ответил Билл, быстро просматривая почту.

Он швырнул, не распечатав, не заинтересовавшую его корреспонденцию в мусорную корзину и направился к лифту. Неслышно раздвинулись позолоченные решетчатые двери лифта, Билл отпер дверь квартиры, бросил в сторону портфель и, снимая на ходу одежду, направился в ванную.

Двадцать минут спустя он закрутил краны душа, надел белый махровый халат и вернулся в гостиную, где на низком столике его уже ждал поднос с двумя чашками из тончайшего фарфора, кофейником и молочником. Он налил полную чашку кофе, вытянулся на диване и взял пульт дистанционного управления телевизором. Переключил две дюжины каналов, которые принимала домовая антенна, и, пробившись сквозь вавилонское столпотворение языков, нашел то, что ему было нужно, — французскую программу новостей. Потом он перевел часы на парижское время и откинулся на подушки.

С экрана вещал какой-то репортер. Вот камера отъехала назад, появилось место действия. Сердце Билла екнуло, он узнал это место: обсаженная деревьями главная улица Экс-ан-Прованса, маленького городка, куда он часто приезжал. Его уже давно облюбовали французские художники, зарабатывавшие деньги своим искусством. Репортер все говорил и говорил. Билл подался к экрану. За спиной репортера виднелись полицейские фургоны и пожарные машины, перекрывшие улицу. Еще дымились каркасы сгоревших машин. Пожарники поливали из брандспойтов охваченный пламенем дом. Репортер исчез, и на экране появилась информация о вчерашних событиях. По широкой улице шагали демонстранты с красно-бело-синими нарукавными повязками членов Лиги национального спасения, руководимой де Медемом. Они несли знамена и транспаранты с антимусульманскими лозунгами. Билл тихо присвистнул от удивления. Он ожидал увидеть толпу татуированных, коротко остриженных юнцов, а на экране маршировали в основном пожилые, почтенные, прилично одетые, тщательно выбритые господа, только несколько распорядителей по краям колонны были в джинсах и теннисках. Мускулистые головорезы от политики.