Расплата

Когда Билл немного окреп, его перенесли в гостиную и устроили на диване. Там, обложенный подушками, укрытый пледом, он болтал с Ахмедом и компанией его восторженных друзей, а Сиди Бей с женой молча сидели за покрытым клеенкой столом, пили чай, снисходительно улыбались, потом незаметно выскальзывали из комнаты и шли спать. А молодежь до рассвета страстно спорила о революции.

Только через месяц доктор Гассан милостиво разрешил Биллу покинуть гостеприимный дом. К этому времени он стал полноправным членом семьи. Все они вместе с многочисленными родственниками и компанией молодежи, завсегдатаев ночного «дискуссионного клуба», проводили его в аэропорт. Впереди на «ситроене» ехали Билл с Ахмедом, а за ними следовала веселая свита. Мадам Бенгана, из-за недостатка французских слов для выражения охвативших ее чувств, залилась слезами, промочившими насквозь перед ее платья и крошку Кельтум. Даже многое повидавшие на своем веку глаза Сиди Бея заблестели слезами. С преогромным трудом сдерживая слезы, Билл обнял по очереди всех членов семьи. Он понял, что приобрел друзей на всю жизнь…

— Позавтракаете, сэр?

Он вздрогнул и резко повернулся в ту сторону, откуда послышался этот полный жизни голос. Стюардесса держала наготове поднос с завтраком. На лице ее играла виноватая улыбка профессионалки, знавшей, что спящих пассажиров не следует будить. Билл с трудом выпрямился, взял поднос и попытался улыбнуться девушке. Украдкой взглянул на часы.

— Мы летим точно по расписанию, сэр. Через час приземлимся в Париже.

2

Билл поспешил к паспортной стойке, расталкивая полусонных, сбитых с толку туристов, загородивших проход. Наконец он добрался до пятой стойки, стал в очередь и от нечего делать принялся наблюдать, как чиновник иммиграционной службы с покрасневшими от бессонной ночи глазами небрежно проверяет паспорта.

Подошла очередь Билла, он приблизился к стойке и протянул в окошко свой паспорт. Чиновник перевел глаза с паспорта на лицо Билла, демонстративно зевнул и вернул документ. Минуту спустя Билл сошел с эскалатора, быстро миновал транспортеры багажного отделения и направился к выходу в город. В руке он держал портфель из прекрасной кожи, который, хотя и был уже далеко не новым, выглядел элегантно. Самые необходимые в путешествии туалетные принадлежности, диктофон, полдюжины тонких папок — вот и все вещи, которые он обычно брал с собой в Париж. Все остальное, что могло бы ему понадобиться здесь, хранилось в его квартире на улице Галилея, невдалеке от Елисейских полей.

И не подумав замедлить шаг, он прошел мимо скучавших от безделья таможенников. Вообще он держался с уверенностью завсегдатая аэропорта. На толпу людей, встречавших своих друзей и родственников, он даже не взглянул, направляясь прямиком к стоянке такси. Позади этой толпы, чуть в стороне, стояли двое мужчин. Один из них, в джинсах и тенниске, негромко говорил в трубку радиотелефона. Увидев Билла, он опустил трубку и что-то шепнул на ухо своему компаньону, коренастому толстяку с копной седых волос, который высоко над головой держал плакат с каким-то коряво нацарапанным именем. Тот опустил плакат и что-то быстро пробормотал в ответ. Парень сунул телефон в карман и пошел к лифту, доставлявшему пассажиров к стоянке частных машин.

Это было спокойное время дня. Менее чем через три минуты Билл подходил к зеленому «рено» в сопровождении полицейского, наблюдавшего за порядком на стоянке с бодрым усердием, совершенно излишним в этот ранний час. Он опустился на сиденье, смирившись с тем, что застарелый запах табака мгновенно пропитает его одежду. Потом дал шоферу адрес, опустил оконное стекло и откинулся на спинку, не следя за маршрутом такси.

А сзади, на почтительном расстоянии от стоянки, чтобы не попасться на глаза полицейскому, толстяк с тревогой провожал взглядом набиравший скорость «рено». Он энергично вертел толстой шеей, разглядывая машины, огибавшие круглое здание. Вот показался БМВ, подрезал только что подъехавшее такси и резко затормозил возле толстяка. Не успел полицейский поднести к губам свисток, как толстяк шлепнулся на сиденье рядом с водителем, и БМВ рванул следом за такси.

Тонкое дряблое лицо таксиста было покрыто неровной щетиной, наверное, брился вечером, чтобы не опоздать на работу в утреннюю смену. Он изучающе оглядел Билла в зеркало заднего обзора.

— Живете в Париже? — спросил он.

При этом столбик пепла на сигарете, зажатой в зубах, закачался и в конце концов шлепнулся. Билл не отрывал глаз от знакомого пейзажа с рекламными щитами вдоль дороги и заводскими складами.

— Нет, — буркнул он, давая понять, что не намерен продолжать разговор.

— А-а, — таксист помолчал, шепотом обругал водителя, промчавшегося ему наперерез, потом снова посмотрел в зеркало: интересно, как пассажир оценил его реакцию. — А комнату-то в гостинице забронировали?

Билл промычал что-то невнятное.

— Понимаете, в городе полно приезжих.

Билл неслышно вздохнул, повернулся и посмотрел вперед, через лобовое стекло.

— Но ведь сейчас же самый туристский сезон, — проговорил он, обращаясь к обсыпанным перхотью плечам водителя.

— Ха! — Водитель торжествующе ухмыльнулся в зеркало. — Туристы здесь ни при чем! Это все из-за шишек! Гостей нашего правительства. Паразиты они. Явились на парад. — Жалобные ноты, звучавшие в его голосе, сменились насмешкой. — Любимая выдумка нашего дорогого президента.

Лицо Билла озарилось внезапной догадкой. Телефонный звонок Кельтум внес сумятицу в его голову, он не мог думать ни о чем, кроме гибели Ахмеда, его крика о помощи, ответить на который он просто постыдно забыл… Сейчас август 1994 года. Ровно пятьдесят лет со времени освобождения Парижа от нацистов.

— Так что же планируют?

— Планируют? — хихикнул водитель. — Вы называете это планированием? Вот уже неделя, как весь городской центр загажен.

— Как это?

Водитель выудил сигарету из лежавшей на переднем сиденье пачки, прикурил ее от окурка, небрежно ведя машину одной рукой. Здесь, на въезде в город, машины неслись густым потоком на бешеной скорости.

— Закрыли движение во всем районе Елисейских полей. Это теперь на несколько дней. Тихий ужас. Хуже, чем в день Четырнадцатого июля. Для «безопасности», так они объяснили.

— Зачем же это им понадобилось закрывать движение на Елисейских полях на целую неделю? — невольно заинтересовался Билл. — Ведь это же так неудобно для людей. Я думал, что приготовлений к Четырнадцатому июля вполне достаточно.

— Не зачем, а для кого! — скосил глаза в зеркало водитель. — Разумеется, для Брукнера! — При этом энергичном восклицании от сигареты отвалился полудюймовый кусок пепла.

— Израильского премьер-министра?

— Точно!

Водитель стряхнул пепел с рубашки, его глаза еще больше сузились, и от этого лицо приняло неприятное, злобное выражение.

— А вы, случайно, не еврей, а? — сдержанно спросил он.

Биллу вдруг неудержимо захотелось ответить утвердительно.

Он подумал и бесстрастно произнес:

— Нет. С чего вы это взяли?

Ответ, между прочим, он прекрасно знал.

— Глаза бы мои на них не смотрели. И на арабов тоже, — пробормотал водитель, со злостью показав рукой на тротуары, где, несмотря на ранний час, оживленно сновали люди. Машина свернула с шоссе и ехала по району трущоб, каких много за кольцевой дорогой. Убогие магазинчики, где торгуют дешевой одеждой, неряшливые кафе, выщербленные тротуары, по которым стаями носятся собаки, ветхие здания, где в тесных квартирах без горячей воды ютятся семьи иммигрантов. Лучшее жилье им не по карману. На тротуарах толпятся те же иммигранты, в основном арабы.

Такси приближалось к группе арабских ребятишек. Они стояли парами, держась за руки, на краю тротуара в ожидании зеленого света. Дети были опрятно, но одинаково одеты: мальчики в серых брюках и бумажных спортивных свитерах, девочки в серых платьицах до лодыжек. Их сопровождали четыре молодые женщины в простых халатах из серой камвольной ткани, таких длинных, что подолы буквально подметали землю. Волосы спрятаны под платками из этого же материала, а лицо одной женщины скрывала чадра.