Последняя ночь в Сьюдад-Трухильо

«Цезарь не торговал творогом», — подумал Тапурукуара.

— Как все это печально, — сказал майор Паулино.

— Но у генералиссимуса есть отличная идея. Главное управление безопасности представило ему положительную оценку внутреннего положения… Ты согласен с такой оценкой, Тапурукуара?

— Господин полковник, я недавно читал статью Уолтера Липпмана о ЦРУ. Липпман писал, что разведка, которая в силу собственной политической тенденциозности дает правительству неверную информацию, приносит больше ущерба, чем пользы.

— Ты слишком много читаешь, Тапурукуара. Я бы рекомендовал тебе читать поменьше.

— Тапурукуара, очевидно, имел в виду последние события, забастовки и покушения, — вмешался майор. — Если ЦРУ к этому непричастно, следует серьезней заняться эмигрантской Революционной доминиканской партией. Она действует из Венесуэлы, а центр ее находится в Пуэрто-Рико. Нужно убрать секретаря этой партии Рамона Кастильо.

— Мы обычно ждем, пока эмигранты сами не перегрызутся друг с другом. Это совсем новая партия, и, прежде чем она разрастется, ее в борьбе за власть могут уничтожить другие группировки. Если этого не случится, мы возьмемся за дело сами, — уверенно заявил Аббес. — А пока не стоит менять тактику.

— Управление безопасности составляет слишком оптимистические отчеты. Поэтому я и процитировал Липпмана, — объяснил Тапурукуара.

— Если отчеты будут пессимистические, — проворчал Аббес, — генералиссимус распорядится провести новые репрессии. Опять будут переполнены тюрьмы, опять польется кровь и раздадутся голоса протеста. В сложившемся положении нам следует некоторое время переждать; нельзя увеличивать панику, создавая возможность для распространения слухов об арестах, которые и так неизбежны.

— Да, это правильная позиция, — сказал Тапурукуара, а сам подумал: «Эх ты, мясник, ведь теперешней ситуацией Трухильо обязан тебе. После покушения на президента Венесуэлы, после непродуманной затеи с зеленым «олдсмобилем», начиненным динамитом, который должен был разорвать в клочья Бетанкура за то, что тот критиковал Трухильо и отказался повысить налоги с доходов нефтяных монополий, — после этого покушения Совет Организации Американских Государств применил коллективные санкции против Республики. И все благодаря тебе».

Тапурукуару раздражало ослабление бдительности Трухильо. Ведь его можно было бы подбить на развязывание гражданской войны, и тогда к нескольким десяткам тысяч убитых противников Трухильо, к двадцати тысячам трупов гаитян прибавилось бы по крайней мере столько же новых. Другой такой случай представится не скоро. Сейчас в Республике действуют два пока еще слабых партизанских центра; имена их руководителей уже известны Тапурукуаре. Но он пока не собирался их выдавать, предпочитая подождать, чтобы получить возможность увеличить эти несколько десятков трупов до нескольких десятков тысяч. Ради такой цели стоило подождать.

Но все это не мешает тому, что должно произойти. За последние несколько недель арестованы тысячи людей, сотни других убиты, в Сан-Педро-де-Макорис вся учащаяся молодежь брошена в тюрьмы. Бывшие соратники Трухильо, не будучи уверены в переменчивой милости диктатора, удирают за границу, опасаясь, что в один прекрасный день их обвинят в заговоре и подготовке покушения на Трухильо. Может повториться 1930 год или даже 1954 — год неудачного покушения на диктатора. Несколько недель назад Рамон Кастильо заявил в Пуэрто-Рико, что Трухильо падет в течение ближайших двух месяцев.

Второй месяц был на исходе.

Я поехал к Манагуа. Едва я ударил тяжелой колотушкой в форме головы тигра в дверь, как она отворилась: казалось, Хуана поджидала меня. Она загородила мне дорогу. Я заметил два кровоподтека у нее на лице.

— Вы меня вызывали.

— Лучше уходите!

Я постарался как можно деликатней втолкнуть ее в холл и захлопнул за собой дверь.

— За домом следят, — сказала она.

— Через несколько минут вы меня выставите и крикнете, чтобы ноги моей здесь никогда больше не было. Неплохо бы при этом выругаться, но достаточно громко, чтобы могли услыхать шпики.

— Мне придется позвонить в полицию и сообщить, что вы здесь были. Так они мне велели.

— Звоните, но после моего ухода. Как называется аэродром?

— А вы захватили конверт, который я вам дала?

— Да.

— Мне пришлось рассказать об этом конверте — они меня били… Если я его им не отдам, меня убьют. Вы должны мне его вернуть.

Я протянул Хуане конверт.

— Я обещал, что не причиню вам вреда.

— Все же меня избили.

— Из-за кого-то другого. Когда я заходил к вам, дом еще не был окружен шпиками. Так как же называется аэродром?

— Эмитивилль, на Лонг Айленде.

Я не знал такого аэродрома, да и никогда не подумал бы искать его на Лонг Айленде.

— Вы уверены?

— Октавио меня не обманывал. Он ничего не скрывал, видимо, надеялся, что его участие в секретных делах Республики польстит мне.

— Эмитивилль, — вслух повторил я.

— Да, Теперь у меня к вам просьба. Я сказала им, что вы просматривали письма и, очевидно, взяли конверт тайком от меня. Я не призналась, что дала вам его сама. Они грозили убить меня, если я не получу его обратно.

— Но ведь вы отдадите им конверт.

— Я понятия не имею, кому его надо отдать. Меня страшит сама мысль о том, чтобы пойти в управление полиции. Они просто меня оттуда не выпустят. Достаточно прихоти какого-нибудь мелкого служащего — и мне конец, тогда уж никакой конверт не поможет.

— Вы думаете, что я туда пойду?

— Ах, нет! Но есть другой выход. Меня вчера навестила одна наша общая с Октавио знакомая. Моника Гонсалес. Я ей все рассказала, тогда она предположила, что знает вас, потому что, как ей кажется, вы узнавали у нее мой адрес. Вы действительно обо мне спрашивали?

— Не помню.

— Моника танцует в «Гаване». Туда часто приходят разные люди из полиции; она кое-кого из них знает и обещала мне отдать письмо кому следует. Ее тоже допрашивали по делу Октавио, и человек, который вел допрос, упомянул, что уже разговаривал со мной. Она отдаст конверт прямо ему. Так будет лучше всего.

— Пошлите конверт с кем-нибудь из прислуги.

— Нет, об этом никто не должен знать. Я не доверяю прислуге, которую рекомендовал мне Октавио. Вы скажите Монике, что конверт нашелся.

— Если дом окружен, за мной будут следить.

— У вас есть машина. Вы удерете от них, петляя по городу. Впрочем, какая разница, узнают ли вас здесь или увидят потом в «Гаване». Они только что вас видели и знают, что это вы отняли у меня конверт. Вы ничем не рискуете.

— Пожалуй, так можно сделать… Мне как раз хотелось бы познакомиться с Моникой Гонсалес. Вы не говорили ей, что я узнавал название аэродрома?

— Конечно, нет! Я скорей бы умерла со страху. И так у моей матери сердечный приступ, не знаю, чем все кончится… А на мое лицо вы обратили внимание? На теле тоже несколько синяков. Умоляю, отдайте конверт Монике. — Она сунула конверт мне в боковой карман пиджака.

— Хорошо.

— Теперь я вытолкну вас за дверь. Спасибо за все… И не приходите сюда больше ни под каким видом.

Я сел в машину и, не оглянувшись, отъехал от дома Манагуа. Промчавшись по шумной центральной улице, я принялся кружить по городу: неожиданно сворачивал в узкие переулки и выезжал из них, чтобы, резко повернув, снова скрыться в одной из боковых улиц. Через двадцать минут я остановил машину в старой части Сьюдад-Трухильо, неподалеку от «Гаваны».

Возле бара сидела Моника Гонсалес. Ни мулата, ни гитариста я не заметил.

Я поклонился и громко спросил, можно ли к ней подсесть.

Она кивнула.

— А где мулат?

— Они с моим аккомпаниатором в управлении полиции. Их допрашивают по делу об убийстве какого-то сержанта гвардии Трухильо.

— Кто же его убил?

— Это будет видно. Вы должны были прийти вчера…

— Поскольку вчера произошла такая история, оказалось очень удачно, что меня в «Гаване» не было. Моника, я от Манагуа. Она просила передать вам конверт.