Кофе с молоком (СИ)

Он кивнул, спросил:

— А Костя где? Он вчера зажигал!..

Ромка ухмыльнулся:

— Костя как раз и пришел утром, разбудил меня. Его самого теперь только из пушки поднять можно!

Каратаев посмотрел вокруг и сказал:

— Может, на лыжах пройдемся? Здесь есть прокат, и снаряжение довольно приличное.

Неожиданно Ромка отказался:

— Да мы уже уезжать собираемся. Повезу девочек с родителями знакомиться.

Лена промолчала, а Юлька схватила ее за руку:

— Мама, я забыла тебе сказать! Рома нас в гости зовет. Поедем, а? Я уже обещала.

Лена подняла потемневшие глаза на замершего в ожидании ее решения Ромку, и сказала:

— Ну, раз обещала, то поедем.

Ромка заметно расслабился и извиняющимся тоном сказал ей:

— Это недалеко… И родители будут рады ужасно.

Каратаев повернулся ко мне:

— Может, ты мне составишь компанию?

Я кивнула, и мы направились к маленькой деревянной избушке, куда вел указатель с надписью «Прокат».

С той лыжной прогулки прошло пять лет, а только никогда я не испытывала такого острого ощущения молодости, здоровья, почему-то собственной красоты и красоты сказочного леса.

Самое странное: во время прогулки, и потом, когда Каратаев вез меня домой в своем джипе, мы все время молчали, но молчание совершенно не тяготило нас. Каратаев уверенно прокладывал лыжню, и я едва поспевала за ним. Иногда он далеко опережал меня, и поджидал, опершись на лыжные палки. Кровь стучала в моих ушах, щеки горели от мороза и бега.

Каратаев высадил меня у дома, и я успела пробормотать какие-то слова благодарности.

Ночью я лежала на полке вагона, и щеки по-прежнему горели, а перед закрытыми глазами мелькали деревья, уходила вдаль лыжня, проложенная кем-то по нетронутому белому снегу…

Признаюсь сразу: следующие две недели помню плохо. Я ухитрилась сдать все зачеты и экзамены за две сессии, и взяла задание на дипломное проектирование. Дни и ночи слились в один сплошной клубок из учебников, экзаменов и консультаций. Даже с подружками виделись урывками.

Примерно через неделю после приезда в Питер я возвращалась в общежитие с ребятами, мы задержались в читальном зале библиотеки до самого закрытия. Шли компанией. Полная луна освещала институтский парк фантастическим голубым светом. Снегопад, не прекращавшийся уже несколько дней, к ночи стих. Ребята затеяли веселую возню в снегу. Девчонки визжали.

Неожиданно на боковой дорожке, ведущей к институтскому тиру, я заметила фигуру, показавшуюся мне знакомой. В этот момент снежком сбили капюшон моей шубки, и я отвлеклась. Когда повернулась, на дорожке никого не было…

Утром я брела на экзамен, и неожиданно для себя отстала от девчонок и свернула к тиру. Потопав каблуками, сбила снег с обуви и вошла внутрь.

В прошлом году мы сдавали зачет по стрелковой подготовке, и я узнала немолодого татарина, проводившего стрельбы.

Он сидел и внимательно рассматривал мишень, на которой полностью был выбит центр.

Не зная, о чем хочу его спросить, похвалила:

— Хороший выстрел. Кто это так?

Сосредоточив взгляд на моей особе, он медленно сказал:

— Земляк приезжал, из Панджшера.

Мы помолчали.

Он спросил:

— Хочешь пострелять?

Я отрицательно покачала головой, и он потерял ко мне интерес, снова погрузившись в созерцание мишени с дырой.

Я потопталась, и, не зная, о чем еще говорить, ушла. Татарин хмуро посмотрел мне вслед, но спрашивать ни о чем не стал.

Выйдя из тира, я вдохнула свежий морозный воздух и подумала: наверное, померещилось…

Домой я вернулась уже после того, как страна отметила все праздники. Народ в офисе значительно присмирел и сидел на диетах. Зина, увидев меня, ахнула:

— Слушай, тебя там голодом морили, что ли? Одни глаза остались!

В этот момент вошел Глеб Юрьевич. Стягивая перчатки, насмешливо оглядел меня и сказал:

— Да нет, все основное — на месте.

Я насупилась, а Зина искоса посмотрела на него.

По здравом размышлении я решила, что не буду отвечать на его подначки и вообще разговаривать с ним не буду. Заодно решила, что мои личные отношения с Каратаевым тоже надо прекратить, мне и так показалось, что на нас с ним как-то странно поглядывали, когда мы вернулись с лыжной прогулки.

Подкрепляя это решение, на оставшиеся от премии деньги я купила компьютер, и задерживаться по вечерам перестала. Не знаю, какие выводы сделал из этого Каратаев, мне-то он ничего не сказал, но и не спросил, отчего я не остаюсь после работы. Впрочем, может быть, он и не заметил этого…

В середине февраля Зина ушла в декрет, и работы у меня стало ощутимо больше. Бывало так, что некогда было и словом перекинуться с забежавшей Леной Колесниковой. В последнее время она резко похорошела, и я как-то поймала удивленный взгляд Ворошилова.

Ленку я не расспрашивала, но знала, что у них с Ромкой все хорошо, и, конечно, надеялась, что с Ворошиловым у нее все сошло на нет.

Впрочем, особо я не приглядывалась, потому что наша экономист Алевтина Сергеевна, и в самом деле, засобиралась к дочери, и принялась готовить меня в преемники. Я была рада тому, что она со мной занимается, потому что опыт работы в строительстве у нее был огромный, когда-то они с мужем строили гидроэлектростанции, и объездили всю страну, так что поучиться у нее было чему.

Несмотря на возраст, она прекрасно освоила компьютер, в отличие даже от более молодых сотрудниц, и мне с ней было легко. Кроме того, она была начитана, независтлива, насмешлива, и ее рассказы всегда очаровывали юмором и иронией. Мы с ней очень сдружились, и я огорчилась необходимости ее отъезда.

Она посмеивалась:

— Мы же не навеки расстаемся! Будешь звонить мне, или начнем переписываться по Интернету. А то еще лучше — возьми отпуск и приезжай к нам, мы с дочерью будем рады тебя видеть.

Каратаев помог Алевтине Сергеевне продать квартиру, попросту выкупив ее для Зины. Отмахнувшись от Зинаидиных слез и благодарственных речей, буркнул:

— Чего там, отработаешь!

В апреле Зина родила мальчика, и уже через месяц вышла на работу. К тому моменту моя дипломная работа была написана, и я улетела в Питер на защиту.

Вернувшись, уже на законном основании заняла кабинет Алевтины Сергеевны. По работе я в основном была связана с Глебом Юрьевичем, так что с Каратаевым виделась еще реже.

Иногда я подходила к окну и сквозь полоски жалюзи украдкой наблюдала, как он закуривает и усаживается в машину… А пару раз уговорила Зину и приготовила для него кофе так, как он любит, с четырьмя ложками сгущенного молока. Если честно, гадость ужасная!

Я заглянула к сметчикам. Уже выходя от них, услышала трели моего телефона.

Добежав до кабинета, схватила трубку и увидела имя тети на дисплее. Сразу поняла: мама!..

Сквозь ее слезы все-таки поняла, что маму увезли на скорой в БСМП.

Я выскочила на крыльцо с таким лицом, что отъезжавший в это время Каратаев приспустил стекло джипа и спросил:

— Ты чего такая?

— Мне в больницу надо. Мама…

Он наклонился и открыл дверцу:

— Садись.

Через несколько минут мы остановились возле кованой решетки, распугав стаю голубей.

Кажется, я даже не поблагодарила Каратаева, рванула бегом по дорожке к приемному покою.

После беседы с дежурным врачом мне стало худо: обширный инфаркт.

В кардиологический реанимационный зал меня, конечно, не пустили, и я уселась на жесткую скамью перед входом в отделение.

Откуда-то из боковой двери вышел Александр Алексеевич, в сопровождении мужчины в белом халате.

Каратаев остался со мной, а мужчина открыл дверь в отделение.

Вышел он довольно скоро, сочувственно посмотрел на меня и сказал:

— Хорошего мало, скрывать не буду. Но надежда есть. И не надо сидеть здесь, это ничему не поможет. Оставьте ваш телефон, я свяжусь с вами при малейших изменениях в состоянии больной. Договорились?