Черный передел. Книга II

– О соседе? – Субботин опустил глаза, сделав вид, будто задумался, в сердце что-то тихо екнуло: «Пантюхин! Пантюхин! Дотянулись!» Можно было отмахнуться: мол, я с ним совершенно не контачу, извините, разные интеллектуальные высоты, но Субботин не был бы агентом ассоциации, поступи он столь примитивно. Следовало расколоть этого мента, который не придумал ничего лучшего, как обратиться к нему. – С какой именно стороны сосед интересует милицию? В смысле пьянства?

– Вы часто видите его пьяным? – в упор спросил майор.

– Случается, но… он не буянит, не ломает стулья.

– А дружки? Часто бывают посторонние? На лестничной клетке соседи неоднократно видели подозрительных личностей. Словом, если заметите что-либо подозрительное, пожалуйста, позвоните мне, вот номер телефона. И, само собой, Пантюхину о нашей беседе ни звука…

– Вот тебе и «печальный собор, которого нет»! – протянул вслух Субботин, закрыв за майором дверь. – Пантюха – на крючке. Надобно подчистить хвосты и… пусть заляжет на дно. Скотина, наверное, скупает краденое? Или, чур-чур, не ходит ли сам на ночные грабежи?

Поздно вечером Субботин, как всегда, возвращался с прогулки. Остановился перед дверью соседа, заслышав шум. Раздался истеричный женский крик, голос Пантюхина, который вроде бы звал на помощь. «Вмешаться?» И в это самое мгновение распахнулась дверь и вылетела сначала шапка, а затем, видимо, и сам ее хозяин, полный гражданин с одутловатым окровавленным лицом. Субботин отступил к своей двери, встал бочком. Пантюхин шагнул за толстяком на лестничную клетку, склонился над ним, в руке его что-то блеснуло.

– Не смей, не смей, гад ползучий! – по-бабьи взвизгнул толстяк. – Отольется тебе все!

– Заткнись! – Пантюхин навалился на толстяка грудью, но Субботин ловко перехватил его руку у запястья, вывернул. От острой боли Пантюхин взвыл. Внизу, на четвертом этаже, захлопали двери, появлялись любопытные.

– Ты? – ахнул Пантюхин. – Писа… – Субботин заткнул ему рот ладонью, сгреб за шиворот, втолкнул в квартиру. Затем приподнял толстяка, тоже затащил в коридор квартиры Пантюхина, захлопнул дверь.

– Вот, видите, Павел Эдуардович, – заверещала жена Пантюхина, – дружок «голосок подал»! Посчитались! Сколько твердила: завязывай, завязывай, а он…

– Извините, Мария Семеновна, – вежливо проговорил Субботин, – вы могли бы нас оставить одних? – Проводив женщину, Субботин вернулся в коридор, подал толстяку платок, чтобы тот утер с лица кровь. Осторожно приоткрыл дверь, выглянул на лестничную клетку. Все было тихо. – Ну-с, господа рецидивисты, – мрачно заговорил Субботин, – чего не поделили, живо отвечайте!

– А ты откуда взялся, фраер недорезанный? – пропищал толстяк.

– И это вместо благодарности. Ай-яй-яй! – покачал головой Субботин. – Пантюха, в чем дело?

– За должком примчался, с Севера! – кивнул Пантюхин. – Начал меня трясти. А должок… должок-то не мой.

– Чей же?

– Крутишься? – Толстяк был сильно навеселе.

– За тобой, Пантюхин, приходили! – жестко бросил Субботин, дабы вывести соседа из равновесия.

– Откуда? С работы?

– Майор один интересовался. Ну, колитесь, сволочи! Иначе… Вот телефончик оставил майор, сейчас звякну и…

– Теле-фон-чик? – Пантюхин повертел бумажку в руках и обмяк. – А чего ему было надо?

– Сначала ты рассказывай, потом – я.

– Ну, этот… «Печатник» его кликуха была. Давным-давно в зоне смастерил станок, «куски» на нем стал вырисовывать и печати на линолеуме резал, с гербами.

– Это к делу не относится! – бросил толстяк.

– Ну, поделился он тогда денежками с одним человеком, вроде в долг дал, а теперь… оттянул «червонец», вышел, долг требует.

– Все законно! – поддакнул Субботин. – Долг платежом красен.

– Эх! – досадливо махнул рукой Пантюхин. – Тупой ты, писатель! Пускай канает отсюда, а я тебе потом все обскажу…

Анатолий Михайлович Булатов, бывший председатель завкома металлургического завода, а ныне новоиспеченный коммерсант, запыхавшись, прибежал к своему газетному киоску в тот момент, когда его торговая точка, его гордость и надежда, уже догорала. Двое мужиков и три женщины, лениво переговариваясь, кляня всех лавочников и жуликов, стояли чуть поодаль. Неприступные, казалось бы, двери, металлический остов прокоптились насквозь. Огонь уже поутих, лишь разрозненные язычки пламени лизали железо. Тушить киоск уже не было смысла, вызывать пожарных – тоже.

– Мать честная! – простонал Анатолий Булатов. – Что же это делается? – Почти в каждом номере газет читал о поджогах, грабежах, убийствах, читал, как увлекательные выдуманные истории, которые к нему не имели отношения. – И вот, пожалуйста. Опять на мели.

Медленно, с трудом переставляя негнущиеся ноги, перешел улицу, зашел в чахлый скверик, покрытый первым снежком, сел на скамейку, попытался успокоиться, но это ему плохо удавалось. Стон рвался из груди. Судьба повернулась к нему спиной. За что ни возьмется, все валится из рук. Вот она – фенита ля комедия, амба! Помнится, с горя решил отомстить всему белому свету, поступил грузчиком в овощной магазин, устроился по великой протекции, но по привычке совал нос не в свое дело, проявлял любопытство: куда идет товар, почему занижается сортность. Выгнали с треском. По совету друзей «пробил» в банке кредит, благо его там хорошо знали, назанимал в долг у знакомых и родни, приобрел новехонький газетный киоск. Начал обнадеживающе: заключил договор с Роспечатью, с облкниготоргом, с пятью издательствами. И пошло-поехало. От каждой проданной газеты, книжки, авторучки ему «капал» процент. Появилась первая наличность, но однажды в киоск вошли двое крепких парней, завели разговор, которого он втайне ждал и опасался. Они цинично заявили, что на первые три месяца они освобождают киоск от налога. «Вставай, батя, на ноги, а с весны будешь платить нам по 700 рублей ежемесячно». Спросил: «За какие заслуги?» Ему ответили, как положено, мол, будут охранять от других конкурентов. Он, помнится, вспылил, пообещал свернуть шею первому, кто сунется к нему. Расплата пришла незамедлительно – рэкетиры сожгли киоск с газетами, с журналами, книгами. А с ними сожгли последнюю надежду на то, что сумеет удержаться на плаву, рассчитается с долгами, выживет, выплывет. И теперь – на дно. Страшная тревога охватила все существо: «Каким образом возвращать кредит? У кого просить деньги? Что продавать?» Отогнал мысль о старой знакомой. Эта дама теперь при больших деньгах, дала бы хоть полмиллиона. Но он позорно бежал с ее брачного ложа и теперь с трепетом обходил ее дом за версту.

Обхватив голову руками, Булатов сидел неподвижно, уставясь в мокрый камешек на песке, будто гипнотизировал себя, стараясь не разрыдаться в голос. Отчаяние охватило Анатолия. «В какой стране мы живем? Кругом – дикая преступность. Разве мыслимо было прежде, в пору той несвободы, запросто обирать людей, сжигать их собственность? Отчего столь быстро развалилось все то, чем прежде жили? Не потому ли, что фундамент светлого будущего покоился на песке?»

– Эй, земляк! – окликнул его незнакомый голос. – Чего зажурился?

– А ты что, из церкви? – огрызнулся Анатолий. – Или из милиции?

– Все понятно, – протянул незнакомец, – ты хозяин сего киоска.

– Был хозяином, – вяло ответил Булатов, – был да сплыл. – Поднял голову. Перед ним стоял болезненного вида немолодой человек с крестом на шее, в потертом некогда бархатном пиджачке. Булатову показалось, что они уже прежде где-то встречались.

– Забижают со всех сторон русского человека, давят, как клопов, – сочувственно произнес болезненный незнакомец, – ничего, встает и наше солнышко над леском, встает, точит русак топор. Подожгли твое, видать, тоже жиды? Жиды и есть! Все скупили, мать их так и разэдак! Лады, не тужи, мужик, все образуется. А пока… на, почитай на досуге, что пишут люди, какую правду бают. – Он протянул Анатолию газету зеленого цвета. И тотчас исчез.

Булатов хотел отбросить газету, но машинально прочел название «Пульс Тушина». «Что это еще за пульс?» Вместо передовой статьи стихи. И заголовок. «Письмо Президенту Горбачеву». Так же машинально стал пробегать строки. Стихи оказались явно невысокого качества, но били, однако, не в бровь, а в глаз. И главное, очень соответствовали его нынешнему настроению.