Посольство

Френч – тоже.

В 5.25 дня капитан Шамун вывел свою серо-коричневую «фиесту» со стоянки. Он влился в поток транспорта, движущегося по Гросвенер-сквер мимо канцелярии, выехал на Брук-стрит и покатил на восток в сторону Нью-Бонд-стрит.

Перед тем как добраться до нее, он пересек Саут-Молтон-стрит, свернул налево в узкий, окруженный стенами пятачок, называемый «Двор оленьей ляжки», и выключил мотор.

Несколько секунд Шамун ждал на пустынной площадке. Во дворик с Бленхейм-стрит вошла толстуха с оранжевыми волосами. Она остановилась, попыхивая сигаретой, пока две женщины помоложе, чему-то засмеявшиеся, не ушли с площадки. Тогда толстуха бросила сигарету, откинула переднее сиденье «фиесты» и забралась назад.

Бриктон, только что сидевшая в машине Шамуна, внезапно исчезла, словно испарилась. Несмотря на ее габариты, ей удалось свернуться на полу машины и натянуть на себя какое-то темное одеяло.

Шамун завел мотор.

– В пять тридцать будем на месте, – сказал он в пустоту.

– Sei gesund [37] , – ответил голос из пустоты.

– Ты сбросила вес, а? – спросил Шамун, выезжая со двора и продолжая движение к Бонд-стрит. – Тебя там сзади вообще не видно.

– Самый подходящий момент для сарказма, – возразил голос.

– Еду на юг по Бонд. Возвращаюсь к площади по Гросвенор, как мы и планировали.

– Слушай, избавь меня от отчета. – Она словно задыхалась.

– Ты дышишь там нормально?

– Веди, чудило.

– О'кей, я на углу Одли, поворачиваю налево. А вот и она, моя арабская красавица.

– Не потеряй голову, Морис. Если тебя и ждет девчонка, не думай, что ты уж такой подарок для женщин.

– Нет? А что же это значит?

– Это значит, что девчонка беспробудно тупа.

Шамун усмехнулся, останавливаясь и открывая левую дверцу.

– Прыгай, беби.

Нэнси Ли Миллер оглянулась, перед тем как сесть в машину.

– Если мой друг увидел бы... – начала она сразу.

– Он тут же зашил бы тебе письку, клитор и все остальное.

Девица захихикала.

– Морис, ну ты просто невозможный.

Маленькая машина быстро неслась на юг параллельно кромке Гайд-парка, но на расстоянии нескольких кварталов от него. Когда они добрались до Хертфорд-стрит, Шамун повернул направо, потом налево на Парк-Лэйн. Несмотря на час пик и запруженные автомашинами, грузовиками и автобусами дороги, он рассчитывал за полчаса добраться до конспиративной квартиры Бриктон под номером 3.

– Где нам надо быть к восьми? – спросил он.

– Белгравия.

– А где в Белгравии?

– Он мне язык вырвет, Морис, клянусь.

– А как же я тебя туда вовремя доставлю?

– Ты меня посадишь в кеб без четверти восемь.

– Ну, ты все рассчитала, а?

Она снова захихикала. В шуме транспорта никто из них не услышал слабого звука жидкости, смачивающей платок. Но через секунду по салону распространился характерный запах. Губы Нэнси раскрылись, чтобы сказать что-то, но к ее носу и рту тут же прижался платок. Он был обжигающе-холодным. Больше она ничего не чувствовала.

– Открой окно, Мойше, – сказала рыжеволосая, убирая в пакет платок, пропитанный пентоталом, – иначе мы все трое отправимся в лучший мир.

По будням в Лондоне каждый вечер бывают тысячи вечеринок и приемов, большей частью с выпивкой, едой, а возможно, и с картами. На более современных порой показывают видеофильмы или продают дамам нижнее белье, возбуждающее мужчин, и кое-что еще. Но два сегодняшних приема непосредственно касались жизни Неда Френча.

Первый проходил в роскошном особняке номер 12, построенном в стиле «арт деко». Сюда этим утром прибыл доктор Хаккад. Роль, которую он играл, была не ясна: хозяин, муха на стене, почетный гость. Сочетание личин было для него естественным.

Хозяином он был щедрым, внимательным и хорошо владел искусством гостеприимства. Он был слишком хорош для западного человека. Ведь от хозяина в западной стране всегда ждут чего-то особенного: то ли забудет фамилию гостя, то ли вдруг окажется, что у него лед кончился. Такой хозяин должен иметь изысканные манеры и одеваться ровно настолько хорошо, чтобы мужчины не чувствовали себя неряхами, а женщины не страдали от того, что на них ненастоящий жемчуг.

Честно говоря, доктор Хаккад, известный офтальмолог, поразил гостей своим видом и скромным сиянием своего дома. Его толстуха жена и дети – пять толстых девочек и толстый мальчик – редко сопровождали его во время поездок в Лондон. Сегодня их тоже не было. Роль хозяйки выполняла его сестра – восхитительная Лейла. Десятью годами моложе брата, она была в полном блеске красоты, как цветок Аллаха, с полными губами и огромными глазами. Ее пышное тело облегали тончайшие ияркие, как закат в пустыне, ткани.

– Ну просто грудинка барашка в папильотках, – пробормотал один западный журналист, не предполагая, что внимание Лейлы, как и любой настоящей мусульманской хозяйки, поглощено делами.

Гости на мусульманских приемах, как правило, мужчины. Так было и сейчас. Берт и Хефте переходили из комнаты в комнату, как другие гости и официанты. Французский адвокат с элегантной женой держались врозь, равно как итальянский кинопродюсер с круглым лицом и нездоровым видом и его любовница, которая без умолку трещала по-итальянски.

Три журналиста с Флит-стрит [38]  были поражены, увидев, что все гости потягивают апельсиновый сок. Берт провел их в боковую комнату, где их ожидали виски и джин. Среди других гостей была пожилая чета профессоров по фамилии Маргарин; они занимались нефтеносными скальными пластами.

Кроме Лейлы присутствовали еще три женщины. Было заметно, что их намного меньше, чем мужчин.

Чтобы сгладить диспропорцию, Лейла собрала женщин в маленький кружок в одном углу гостиной, где они пытались на трех языках нащупать общую тему. Единственный, кто нарушал их уединение, был кинопродюсер. Время от времени он вставал позади Лейлы и клал свою бледную маленькую влажную руку на ее роскошное плечо. Он держал руку на плече Лейлы, пока оставался с женщинами. Его странные выпуклые блестящие глаза походили на лягушачьи и смотрели так, словно всасывали информацию.