Охота на мух. Вновь распятый

Национал-юнионистская партия возмущенцев была единственной партией в стране. Ее устав был кораном и библией современности, все, что противоречило уставу, подлежало уничтожению, все, что не противоречило, но излагалось другим языком, другими мыслями, считалось лишним и также уничтожалось. Говорить и думать все обязаны одинаково. Неодинаковых уничтожали или прятали за колючую проволоку…

Такой порядок в полной мере устраивал Бабур-Гани, она первой догадалась выправить патент на отбор из тюрем, лагерей, детских домов, школ специального назначения детей и молодых жен врагов народа, а также имела право арестовывать тех, кому удалось скрыться от ареста инквизиции. Мир-Джавад деятельно помогал ей в этом. И Бабур-Гани процветала. Она открыла шикарный дом свиданий в столице, рядом со дворцом эмира, и филиалы во всех крупных городах страны. Деньги текли к ней рекой и, несмотря на то, что Мир-Джавад более половины дохода забирал себе, часть отдавая Атабеку, и приходилось давать «бакшиш» всем большим начальникам, Бабур-Гани стала одной из самых богатых женщин страны. И чем больше власти сосредоточивалось в ее руках, тем страшнее она становилась. Власть развращает, а ее тяготы редко кто несет с достоинством…

…Ночью Бабур-Гани проснулась от легкого шороха. Сунув руку под подушку, Бабур-Гани вытянула «вальтер» и взвела его на бой. Она видела в темноте, как кошка, так же и слышала, поэтому сразу же заметила ловко двигающуюся тень. Тень складывала в плетеную корзинку самые ценные вещи: старинную бронзу, хрусталь, серебро, небольшие картины, и Бабур-Гани с усмешкой отметила, что у вора хороший вкус, он отличал даже подделки и ставил их на место.

Бабур-Гани включила общий свет и наставила на остолбеневшего воришку пистолет.

— Поставь все на место, негодяй, при свете тебе легче будет это сделать, ты…

И здесь Бабур-Гани осеклась, привыкнув к яркому свету, она увидела, как красив юноша. Семнадцатилетний красавец с досадой посмотрел на пистолет, затем спокойно, не торопясь, все расставил по своим местам, так же бережно и аккуратно. Закончив расстановку, он равнодушно спросил:

— Мне можно уйти?

Бабур-Гани рассмеялась, так ее восхитила наивность юноши, а что это именно наивность, а не самообладание, она тоже сразу поняла, видела людей насквозь, опыт-то огромный.

— Садись за стол, авторучка у тебя в кармане, я вижу, лист бумаги возьми в ящике стола и все мне напиши: кто ты, кто послал, что делал в моем доме…

Юноша прервал ее:

— Нет, вызывай полицию!

Бабур-Гани вновь засмеялась и вылезла из-под шелкового одеяла, а так как она спала всегда голой, то юноша от ее ослепительной наготы остолбенел, в буквальном смысле этого слова. Тело Бабур-Гани не уступало иным двадцатилетним, несмотря на все сорок лет, она умела себя холить и знала, как сохранять молодость.

— Дурачок! — ласково сказала она юноше. — Я сама себе полиция, я сама себе прокурор, я сама себе суд. Садись и пиши то, что я от тебя требую, да ничего не бойся, это только для меня, никто не узнает…

Юноша колебался, очень ему не хотелось писать.

— И потом выбора у тебя нет: или ты напишешь то, что я от тебя требую, прошу, если тебе это хочется, или пристрелю на месте. Решай, красавчик!

Вор пристально посмотрел в глаза Бабур-Гани и прочел в них подтверждение ее словам. Заколдованный ее наготой и недвусмысленной угрозой, юноша сел за стол, достал бумагу и дрожащей рукой написал все, что она требовала, а голая Бабур-Гани стояла рядом и внимательно следила, чтобы он ничего не пропустил.

— Имя главаря банды укажи обязательно!

Как только юноша закончил признания, Бабур-Гани ловко выхватила у него из-под руки исписанный лист и спрятала его в свой сейф.

— Здесь он будет в полной сохранности!

Затем подошла к сидящему юноше поближе.

— Тебе не кажется, что неудобно быть одетым рядом с голой дамой? Раздевайся живо!.. Не стесняйся, не стесняйся.

Юноша медленно, стыдясь и краснея, стал снимать с себя одежду, а Бабур-Гани наслаждалась его замешательством, предвкушая очередное наслаждение. Юноша разделся до трусов и замер в нерешительности, заалев от смущения.

«Да он, кажется, девственник!» — с удовольствием подумала Бабур-Гани и решила «помочь» юноше.

— Повернись спиной!

Вор повиновался.

— Руки назад! — скомандовала Бабур-Гани, горя вся от желания.

Связать красавцу руки было делом нескольких секунд. Бабур-Гани быстро потушила свет, сняла остатки одежды с юноши и, дрожа от страсти, повалила его на ковер… Сколько раз в жизни ее насиловали, она уже и не помнила, но теперь она в первый раз сама насиловала и вдруг поняла, что это ни с чем не сравнимое удовольствие. Все пережитые ею насилия и унижения превратили ее в зверя.

Юноша действительно оказался девственником. Бабур-Гани почувствовала к нему необычную нежность, тело ее налилось юностью, молодостью, свежестью, а душа до краев наполнилась любовью и благодарностью.

Сколько времени Бабур-Гани наслаждалась мальчиком, она не запомнила, но когда зажгла свет, то увидела, что перестаралась, — юноша лежал без сознания. Бабур-Гани по-бабьи жалостливо запричитала, бросилась растирать ему грудь водкой, наконец, догадалась разжать ему стиснутые губы и влить немного водки в рот. И белый покров смерти сошел с его лица, молодость победила, юноша порозовел, вздохнул и… открыл глаза.

— Руки… больно… — еле слышно прошептал он.

Бабур-Гани быстро развязала ему руки и долго растирала их, нежно целуя и чуть слышно шепча:

— Любимый мой, ласковый мальчик!

Она сама была поражена, что в иссушенной зноем нескладной жизни душе забил внезапно родник любви. Перенеся юношу в кровать и заботливо его укутав, Бабур-Гани настолько залюбовалась юношей, что, решила оставить его у себя. Опасно, правда, при стольких юных подопечных, но она привыкла Держать ухо востро, да, впрочем, и не очень-то и заботилась как о своей верности, так и о том, что ее любовник изредка будет — ей изменять. А захочет ли он быть рядом с ней или не захочет, Бабур-Гани мало интересовало. Она решила его купить, а если не удастся, то запугать: у нее в руках его свидетельские показания, в которых он признавался в преступлении и называл имя главаря, на которого работал. И этот главарь, узнай он об измене, изрезал бы на кусочки не только ее красавчика, но и всех его близких, стоило только Бабур-Гани передать в полицию, где все продавалось и покупалось, признания юноши.

Юноша отличался красотой, но не умом и волей… Придя в сознание, закутанный как младенец, он вдруг горько заплакал от потрясения и обиды, и Бабур-Гани почувствовала с удивлением, что эти слезы разрывают ей душу. Перед ней был обиженный ребенок, которого нужно было срочно утешить и приласкать, а может быть, и дать конфетку.

— Не плачь, мой хороший! Как ты себя чувствуешь, мой малыш? — спросила она так ласково, как спрашивает только любящая мать.

— Голова кружится! — простонал юноша. — Белые мухи летают.

— Головка бо-бо, моя радость? Мой маленький, сейчас я тебя вылечу, чудо ты мое! — заворковала Бабур-Гани.

Она развила кипучую, несвойственную ей в таких делах деятельность: быстро сварила в джезве кофе, сделала вкусные бутерброды с черной и красной икрой, с белой и красной рыбой, с бужениной и копчеными колбасами, все украсила зеленью и помидорами, положила на поднос и понесла в постель своему молодому любовнику, своей новой игрушке. Покормила, попоила, утешила.

— Глупенький мой, ты такой сладкий, что я тебя никуда не отпущу, — шептала она ему прямо в ухо, любовно и шаловливо его покусывая, — будешь жить со мной, ни в чем тебе отказа не будет, у меня миллионы, и я еще красива, не правда ли?

Измученный организм после глотка водки требовал насыщения, красавчик с аппетитом стал поглощать принесенные яства, тем более что пробовал он их в первый раз.

— Как тебя зовут, мой хороший?

Юноша, на секунду оторвавшись от еды, прошептал:

— Бабек! — и зарделся от смущения.