Кумир

У дверей Голубой гостиной Тэйт остановился, оглянувшись на президента.

— Они говорят на французском и на банту.

— И какой они, по-вашему, предпочтут?

— Боюсь, разговор пойдет на банту, сэр. У всех у них на уме "Корни" [62]. В Африке сейчас это модно.

— Тут ничего не поделаешь,— вздохнул президент.

В своем фраке со стоячим воротничком габонский посол как две капли воды был похож на всех на свете дипломатов. Высокого роста, с волнистыми шрамами на обеих щеках, похожими на кошачьи усы, он как раз пожимал руку Дэну Истмену, когда в гостиной появился президент.

— Мисса президент! — Сложив обе руки вместе, посол отвесил церемонный поклон.

— Доброе утро, господин посол. Добро пожаловать к нам в Вашингтон — от имени народа и правительства Соединенных Штатов.

Посол наклонился к переводчику, и тут вперед выступил Дэн Истмен.

— Доброе утро, мистер президент! Все это время я безуспешно пытался с вами связаться.

— Здравствуйте, Дэн! — Бейкер пожал протянутую руку.

Взяв президента за локоть, Тэйт поставил его между Истменом и послом: это был наиболее фотогеничный ракурс.

— Мисса президент! — начал при свете замелькавших фотовспышек свою приветственную речь на банту посол Габона.

Стоя сбоку от него, Истмен достаточно громко спросил:

— Когда же мы наконец поговорим? Вы сами знаете о чем.

— Попозже,— произнес Бейкер, улыбаясь фотографам. Истмен тоже улыбался. Между тем переводчик начал свой перевод.

— Наш президент, досточтимый Эль Хадж Омар Бонго, шлет вам свои наилучшие пожелания и благодарность нашего народа за ту щедрость, с которой…

— Тысячу проклятий, Сэм, — прошипел Истмен,— вы что, даете мне от ворот поворот?

— Говорите тише!

— Извините, сэр.— Переводчик был сбит с толку.

— Я не вам,— продолжая улыбаться, пояснил президент.— Продолжайте, пожалуйста.

— … великий американский народ помогает развитию нашей экономики и…

— Если вы думаете, что, заменив меня Фэллоном, вы что-то выгадаете, то вы просто рехнулись,— заявил Истмен под стрекот и вспышки камер.

— Да я ничего такого не думаю!

Перестав переводить, переводчик на мгновение замер с открытым ртом.

— Нет, нет, продолжайте, прошу вас,— повторил президент и, обернувшись к Истмену, добавил: — Приходите завтра, мы все обговорим.

Переводчик что-то зашептал на ухо своему послу, тот в ответ радостно заулыбался.

— Он придет к вам завтра с большим удовольствием!

— Это я не о нем! — переполошился президент.— А о другом,— указал он на Истмена.

— Черта с два я приду завтра,— не унимался тот.— Сегодня или никогда!

Переводчик зашептал на ухо послу.

— Зачем вы это переводите? — вышел из себя президент.— Послушайте, Дэн, мы все обсудим завтра.

— Может быть, пару фото с вице-президентом? — предложил Тэйт, чтобы увести Истмена подальше от Бейкера.

Засверкали вспышки, посол схватил руку Истмена и начал трясти ее.

— Этот номер у вас не пройдет! — произнес Истмен угрожающе, стоя вполоборота одновременно к камере и президенту.

— Здесь же пресса, Дэн! — попробовал урезонить его Бейкер. В голосе президента звучали стальные нотки.

— Плевать на прессу! — Истмен стряхнул руку посла, словно грязную половую тряпку, и повернулся к президенту: — Пусть я сдохну, если позволю вам сбросить меня за борт. Полечу я — полетите вы, так и знайте!

— Хорошо, Дэн, хорошо!…— Президент изо всех сил старался удерживать на лице улыбку.— Не заставляйте меня краснеть от стыда за ваше поведение.

Посол в недоумении переводил взгляд с одного разъяренного руководителя страны на другого; в комнате вовсю стрекотали камеры.

— Будьте вы все прокляты! — С этими словами Истмен, растолкав толпу фотографов, выскочил вон.

Сэм Бейкер остался стоять посреди комнаты с печальной улыбкой.

10.40. (по центральному времени).

Теду Уикоффу не хотелось признаваться в этом, но факт есть факт. История возвышения Терри Фэллона, бывшего преподавателя Райс-колледжа (оклад 11 тысяч долларов в год), больше всего напоминала сон наяву. На экране дисплея перед глазами Уикоффа будто вырастала фигура Линкольна наших дней, странствующего рыцаря, бесстрашно вступающего в единоборство с хьюстонской мафией: грязная разноязыкая толпа "усталых и голодных" [63] под его руководством смогла одержать сокрушительную победу над своими недругами.

Тут было все, что обычно налицо в мелодраматических телесериалах: Фэллона грозились убить; на газоне перед его домом сожгли крест; в окно его конторы стреляли… Но, вопреки всему, он ни разу не свернул с избранного пути, не изменил своей цели — равные права и единый закон для всех. И вот он уже сплотил вокруг себя белых и выходцев из Латинской Америки, так что в Хьюстоне возникло некое подобие братства людей…

Тед Уикофф снял очки, потер уставшие глаза. Да, ничего странного в том, что деятельность Фэллона в бэррио и других кварталах бедноты принесла ему победу сперва на выборах в муниципалитет, а затем и в конгресс, нет. Как и в том, что губернатор штата избрал именно его, чтобы заменить проворовавшегося сенатора Везсрби. И не удивительно, если Сэм Бейкер сочтет его идеальной кандидатурой на пост своего нового вице-президента.

Но был во всей этой эпопее некий контекст, притом весьма красноречивый. Почти все статьи, о возвышении Фэллона, его борьбе с сильными мира сего, непреклонности и преданности идеям народовластия были написаны одним автором — Салли Крэйн. Сама она объясняла это просто: однажды по чистой случайности она встретила этого человека в квартале бедняков — том самом, где, невзирая на протесты жильцов, были снесены десятки их лачуг.

Вот он на фотографиях. Высокий и стройный, с распущенным узлом галстука, с закатанными выше локтей рукавами безукоризненно белой рубашки. Рыжеватые волосы по-мальчишески вьются, одна из прядей упала на глаза, как у Джона Кеннеди. Вот он утешает старуху, вот пожимает руку одному отчаявшемуся, другому, третьему… По-испански он говорит так, словно это его родной язык. И говорит то, что понятно каждому: "валенсия" — мужество, "персистенсия" — упорство и "эсперанса" — надежда.

По словам Салли Крэйн, сражение Фэллона за место в хьюстонском муниципалитете по своему духу больше всего напоминало средневековую пьесу-мистерию.

Когда же Уикофф перешел к кампании Фэллона по выборам в конгресс, общий тон статей разительно изменился: он стал теперь сухим, почти репортажным. Оказалось, что попросту изменился их автор. Из множества материалов ни один больше не принадлежал перу Салли Крэйн.

— В чем дело? Она что, взяла и перестала о нем писать в 1976-м?

Арлен Эшли поглядел на Уикоффа поверх очков:

— Перебралась на север. В ваши края.

— В Вашингтон?

— В "Вашингтон пост", эту "Правду на Потомаке", как мы ее тут зовем.

— Она считалась хорошим репортером?

— Да нет, репортер она неважнецкий,— засмеялся Эшли,— но сочинитель что надо. Я ей прямо сказал: "Тебе бы романы писать, а не газетные статьи!" Идеалистка — вот кто она была! А Вашингтон как раз для таких. И для дураков.

Уикофф оставил это замечание без внимания.

— Она что, была в него влюблена?

— Ну, наверное.

— Скажите, они были любовниками?

— А с какой стати, спрашивается, я должен отвечать на подобные вопросы?

— В общем, она уехала в поисках лучшей работы?

— В общем, она уехала, когда он женился.

Уикофф перелистал несколько своих листков.

— Да, вот у меня тут колонка светской хроники: "Принц и Принцесса Царства Света"…— Хихикая, Тед принялся читать вслух.— "Невеста плыла среди них, как плывет самая прекрасная музыка, которую вам только доводилось слышать среди тишины летнего дня. Даже пересмешник [64] забыл свою песню, прерии затаили дыхание…" — Уикофф сложил газетный лист, на его губах заиграла презрительная ухмылка.— А всего через год Принцесса отправилась в дурдом, а Принц — в конгресс. Царство Света кончилось.