КГБ в смокинге. Книга 2

Почему я дала уговорить себя? Ну, во-первых, я была еще достаточно молода для такой понятной слабости, как классический женский самообман: мне было слишком хорошо рядом с этим человеком, чтобы так просто отмахнуться от возможности продлить это ощущение еще на какое-то время. Во-вторых, идея Юджина действительно создавала резерв времени, позволявший — и тут Юджин убедил меня — хотя бы попытаться сделать что-то реальное для спасения моей матери. Хотя что именно мог сделать в этом направлении Юджин, я себе так и не представляла.

Ночью мы обговорили все возможные варианты моего возвращения в Москву (уже позднее Юджин признался мне, что не допускал этой вероятности даже в теории). Остановились на самом правдоподобном. Выглядел он так.

На допросе в КГБ я описываю волендамские события в том порядке, в каком они разворачивались (исключая, естественно, детали моих контактов с Витяней и взаимоотношений с Юджином) до того момента, пока Матвей Тополев, нежно шептавший мне на ушко слова признания, не открыл дверь на стук Аркадия. Здесь меня, по версии, кто-то чем-то ударил по голове, я потеряла сознание и очнулась — без документов и вещей — в какой-то частной клинике, куда, как выяснилось позднее, меня сбагрил хозяин отеля, не желавший — из-за боязни навсегда потерять клиентуру — излишней огласки и вмешательства полиции. В частной клинике я пробыла две недели, пока не восстановила силы, после чего сбежала ночью в одном больничном халате (этот факт, как заверил меня Юджин, подтвердит под большим секретом одна из сиделок). Именно в халате — без документов и денег — я должна была появиться у ворот советского посольства спустя две недели.

В течение этого бесконечно длинного дня, когда наши переговоры завершились перемирием, Юджин два раза оставлял меня в одиночестве, предварительно до тошноты инструктируя относительно правил конспирации. Если бы я вздумала четко следовать им, то даже плеск воды в ванне был бы воспринят им как серьезный проступок, граничащий с самоубийством.

После своей первой вылазки Юджин вернулся, обвешанный пакетами, коробками и пластиковыми сумками. Сочетание высоченного роста и щедрой цветовой гаммы поклажи делало его похожим на кремлевскую елку. Стряхнув с себя все это на постель в спальне, Юджин сказал только: «Это тебе!», затем залпом выпил два стакана воды из-под крана и, чмокнув меня в макушку, вновь исчез.

Даже сейчас, спустя много лет после описываемых событий, я по-прежнему бессильна передать чувства, которое вызвало во мне содержимое коробок и пакетов. Одежда — красивая, яркая, модная! Боже, чего только не было в этих пакетах! Бесформенные и в то же время удивительно красивые платья и костюмы из материала, чем-то напоминавшего мешковину, французское белье, изящные кофты из ангоры, две пары высоких сапог, здоровенная коробка с косметикой… Но окончательно сразила меня вожделенная мечта любой советской женщины — голубовато-серая канадская дубленка, изящная, мягкая, почти невесомая. Опасаясь, что из-за перевозбуждения у меня подскочит температура, я приняла две таблетки аспирина и в изнеможении рухнула на кровать. Это было уже слишком!

Когда Юджин вернулся из второй вылазки, он застал меня распластанной на кровати в одном сапоге, в роскошной меховой шапке и с французским лифчиком в руке.

— Что с тобой? — он остановился как вкопанный у кровати и, не дождавшись ответа, сделал неуверенный шаг. — Вэл, что с тобой?

— Ты убийца! — тихо сказала я, не выпуская из рук лифчик. — Хладнокровный и изощренный убийца молодой женщины.

Все еще не понимая, в чем дело, он опустился возле меня на колени, осторожно потянул на себя лифчик и внимательно осмотрел его на свет.

— Что, мал?

— Кто мал?

— Я имею в виду размер. Можно обменять…

— Кстати, откуда ты знаешь мои размеры?

— Ну, я же заполнял на тебя все данные, — извиняющимся голосом пробормотал Юджин. — Помнишь, тогда, в Буэнос-Айресе? Ну, рост, вес…

— И объем груди тоже?

— Нет. Это я сам, на глаз…

— Ах, на глаз?! — я схватила его за шею и резко рванула на себя. От неожиданности Юджин потерял равновесие и рухнул всей своей массой мне на грудь. — А с чего это у тебя глаз такой наметанный, а? Практика была большая?

— Так, значит, подошло?

— Все подошло! Все! — заорала я в полный голос, нарушая священные заповеди конспирации. — А я-то, дура старая, думала, что мужчина, разбирающийся в женских шмотках, еще не родился!

— Тебе очень идет эта шапка, — улыбнулся он. — Ее, кстати, можно использовать и так…

— Как «так»?

— В качестве чепчика для бигуди.

— Юджин! — я резко приподнялась, схватила его голову и приблизила к своему лицу. — Скажи честно, ты богат?

— Что, жить не можешь без классовых противоречий?

— Так богат или нет?

— А что такое богатый человек?

— В представлении гражданки СССР?

— Ага.

— Это собственная вилла, яхта, несколько «лимузинов», счет в банке, стерва жена и свора любовниц.

— Вэл, в таком случае я беден. Кроме счета в банке, у меня ничего нет.

— Ну, все это не так уж и недостижимо.

— Ты имеешь в виду стерву жену?

Я швырнула в него меховой шапкой и попала.

— А счет в банке у тебя большой?

— С точки зрения гражданки СССР?

— Угу.

— До неприличия.

— Значит, ты не все деньги истратил на эти вещи?

— Нет, у меня еще осталась несколько долларов на такси.

— На какое такси?

— Ну, до аэропорта.

— Значит, мы уже улетаем?

— Да. Через три часа наш самолет.

— Ты как-то невесело это сказал.

— Видишь ли, возникла небольшая проблема…

Внутри у меня все оборвалось. Я почему-то сразу вспомнила мою подругу, произнесшую как-то очень странную фразу: «Когда все у меня слишком хорошо, я начинаю дрожать от страха».

— Что случилось, Юджин?

— Последние сутки в аэропорту Схипхол болтается несколько типов из вашего посольства. Это ребята из местной резидентуры.

— Ну и что?

— Не понимаешь?

— Ты думаешь, это…

— Да.

— Значит, мы не летим?

— Я сказал, что возникла небольшая проблема. Но я не говорил, что речь идет о трагедии…

4

Амстердам. Международный аэропорт Схипхол

3 января 1978 года

Пока мы выбирались из такси, расплачивались с водителем, дожидались носильщика, который, наконец явившись, торжественно водрузил два наших чемодана на металлическую тележку и уволок их через зеркальные двери на фотоэлементах, меня не переставала бить мелкая дрожь, и, несмотря на титанические волевые усилия (по врожденной наивности я все еще воображала, что они могут принести какие-то плоды), я все время оглядывалась по сторонам. После предупреждения Юджина мне казалось, что в гигантском, хотя и необыкновенно уютном зале аэровокзала, где обслуживающего персонала было значительно больше, чем пассажиров, меня подстерегает самая большая опасность в жизни. Хотя, видит Бог, я могла уже садиться за диссертацию о преследующих меня опасностях, по сравнению с которыми фильмы Альфреда Хичкока выглядели просто колыбельными для грудных младенцев. Так или иначе, шагая по мягкому покрытию главного зала Схипхола, я чувствовала себя буквально голой в окружении респектабельно одетых господ. Мне казалось, что за нами давно уже установлено наблюдение и неизвестные ребятки с пистолетами под мышкой и бесстрастным выражением лиц только выжидают удобного момента, чтобы скрутить нас обоих и запихать в багажник машины, как моего продажного и несчастного редактора…

Я продолжала озираться и оглядываться до тех пор, пока Юджин, тоже прибарахлившийся во время своей второй вылазки из отеля и теперь выглядевший просто неотразимым в черных очках, черном приталенном пальто, в вырез которого идеально вписывался ослепительно белый ворот сорочки, небрежно повязанный ярко-красным шелковым галстуком, и с черным атташе-кейсом в руке, не меняя безмятежно-радостного выражения лица богатого американского туриста, не прошипел сквозь зубы: