Перемена мест

— Ты зачем наших ребят обижаешь? — лениво поинтересовался Колян и сильно врезал мне по уху. Цокинская кепка свалилась и, как только я нагнулся ее поднять, немедленно получил сильный удар по шее и растянулся на полу. Положение мое было в высшей степени дурацким. Завязать немедля драку или — тем более — вырубить двух гоблинов было довольно просто. Но это было еще и дуростью. Ибо не мог небритый работяга, да еще и похмельный, вырубить двух здоровых накачанных парней! Если бы я это сделал, на моей конспирации и всем последующем плане можно было бы поставить жирный крест. Поэтому самое лучшее, что я мог сделать, — это не вставать с пола, аккуратно прикрывая наиболее существенные части тела и жалобно хныкать: «Па-а-рни, ну заче-е-ем…»

Я так и сделал. Старик Станиславский, если был бы жив, мысленно мне бы поаплодировал. Вид у меня был, наверное, омерзительный: неопрятный гегемон в мятой спецовке, ползающий в пыли у ног красивых крутых парней. Насчет пыли, кстати, я не преувеличил — дежурку, видимо, убирали очень скверно. Пол был грязный, пыльный, липкий, словно на него постоянно что-то проливали. Я успел искренне порадоваться, что я в спецодежде, а заодно и представить выражение лица аккуратного Цокина, когда я буду возвращать его парадную спецовочку в таком вот жутком виде. Полагаю, что он преисполнится к дону дополнительного почтения: мигом сообразит, что даже грязные дела его босс делает своими руками.

Лежа на полу дежурки и хныча что-то совсем неразборчивое, я видел перед собой две пары ног в камуфляжных штанах и кроссовках. Потом к ним прибавилась еще одна пара штанов — щегольских брючат, владелец которых носил еще и итальянские туфли с острыми носами. Одним из этих туфель я незамедлительно получил удар в бок. Ага, подумал я, перекатываясь в сторону так, чтобы удар зацепил меня только по касательной: это уже спустился молодчик со второго этажа.

— А-а-а! — тоненько взвизгнул я, стараясь взять ноту повыше. По опыту знаю, что визг производит на крутых парней неприятное впечатление. Настолько неприятное, что они должны либо добить жертву, либо выкинуть ее к чертовой матери. Убийство в дежурной комнате в планы этой троицы определенно не входило.

— Хрен с ним, Серж, — подал голос безымянный охранник. — Поучили мужика — и хорош. Он нам все-таки свет починил. Пусть валит отсюда.

— Пусть, — миролюбиво согласился Колян и отвесил мне сильный пинок по заднице. То есть, может, хотел он врезать по ребрам, но грязный гегемон, взвизгнув, немножко увернулся.

— Нет, погодите, — упрямо произнес молодчик в итальянских туфлях, которого, оказывается, звали Сержем. Серегой, значит. Для друзей — Сергунчиком. — Этот говнюк мой кипятильник раздавил. Двадцать баксов коту под хвост. — Произнося эти слова, Сергунчик продолжал пробовать остроту носов своих итальянских туфель на моих боках. Я вертелся на полу ужом, взвизгивая все сильней и зажав в кулак все свои бойцовские рефлексы. Еще минута, и я бы, наверное, не выдержал, а Серега приплюсовал бы к потерянным двум десяткам долларов еще потери, куда более серьезные. Очень легко сейчас было бы придавить его итальянский носочек и легонько толкнуть в направлении пульта сигнализации. Мечты, мечты… Положение наконец спас безымянный автоматчик.

— Все, — сказал он твердо. — Отбой. Нашли с кем связаться.

— Отбой так отбой, — не стал спорить Колян. Они вместе с напарником легко подняли меня с пола и, в сопровождении моего истошного визга, выкинули меня за дверь. Через секунду за мной последовали сумка и кепка. Приземлился я весьма удачно, ничего себе не отбив. Свидетелей моего падения тоже не оказалось. Поэтому я неторопливо подобрал сумку и монтерскую кепку, как мог, почистился и вышел из негостеприимного двора. Сюда мне еще предстояло вернуться — в ночь с сегодняшнего дня на завтрашний. Спина и бок побаливали, но, как ни странно, прошедшая экзекуция меня даже обрадовала. Не в том смысле, что я мазохист-многостаночник и мне очень приятно, когда сбивают с ног, возят мордой по грязному полу и пинают в бок итальянской обувью. Это, в конце концов, издержки профессии. Просто теперь в моей ночной операции появился и элемент моей личной глубокой заинтересованности. Теперь в особнячке на Щусева находились не абстрактные дельцы, обворовавшие бедную Жанну Сергеевну, но еще и два моих личных недруга, Колян и Серж. Два, по крайней мере, человека, перед которыми у меня нет никаких моральных обязательств. Которых мне ничуть не жалко. Значит, именно этим молодчикам предстоит наутро… Ладно, оборвал я сам себя. Не будь садистом. Не буду, согласился я сам с собой, но ЭТИ милые ребята получат по заслугам. Монте-Кристо я или кто?

Обуреваемый мстительными мыслями, я доехал до станции назначения, вышел на поверхность и минут через пять оказался в квартире Жанны Сергеевны. Птичка была одета, как и вчера — в ковбоечку и джинсики. Утром я не стал ее будить и потому не попрощался; зато теперь можно было поздороваться. Лучше поздно, чем никогда.

— Доброе утро, Жанна Сергеевна, — бодро сказал я. — И добрый день тоже. Я пришел вот…

— Здравствуй, Яшенька, — нежно прощебетала птичка и потянулась ко мне своим клювиком.

Я замотал руками, что означало: я грязный, пыльный, слегка побитый и еще не созрел для приветственного поцелуя. Вглядевшись повнимательнее, птичка ужаснулась.

— Что случилось? — широко раскрыв глаза, прошептала она. — За тобой опять гнались?…

— Немножко, — честно признался я. — Но всего один этаж. А потом мною просто слегка вытерли пол в дежурной комнате одного милого особнячка. Может, вы его знаете. Такой домик на улице Щусева. Там еще с другой стороны акции продают.

— О Боже! — воскликнула птичка. — Все пропало, да? Они тебя раскрыли? К сейфу не пройти?

Отчаяние воробышка было столь велико, что мне пришлось в двух словах все объяснить.

— Нет, Жанна Сергеевна, — терпеливо сказал я. — Ничего не пропало. К сейфу пройти можно. И били они меня не потому, что раскрыли, а наоборот. А если бы раскрыли, то живым не выпустили, — добавил я уже про себя, чтобы не травмировать птичку. После чего я заперся в ванной, освободился от грязной спецовки и всей прочей цокинской униформы и битый час при помощи мыла и горячей воды восстанавливал душевное равновесие. Что бы я ни внушал сам себе, но быть битым какими-то мозгляками более чем унизительно для меня. Конспирация конспирацией, но все равно неприятно, как будто дерьма нахлебался.

Завершив сеанс аутотренинга, я облачился в хозяйский махровый халат и отправился отсыпаться. Птичка в кухне ходила на цыпочках, чтобы не потревожить мой отдых накануне ограбления, а я все ворочался на диване, в голову лезла всякая белиберда; потом я вспомнил что-то очень важное, но не успел понять, что именно, потому что проснулся. Разбудила меня птичка и показала на часы. Девять вечера. Пора собираться. К этому времени вся моя одежда была выстирана, высушена, проглажена. Эти ненавязчивые знаки внимания со стороны птички, не скрою, были мне приятны, хотя и настораживали. В конце концов, Наталья до нашей свадьбы совершала чудеса заботливости и внимания, и лишь после свадьбы выяснилось, что готовить она не любит, детей не любит и даже за Якова Семеновича Штерна вышла не по любви. Просто Яков Семенович, сотрудник МУРа с приличной зарплатой, из всех ее знакомых оказался самой подходящей партией. Собственно, и знакомых-то было всего ничего, так что выбирать было ей особенно не из кого. До сих пор не пойму, как меня угораздило? Затмение какое-то нашло. Временное помешательство, как на наших думских депутатов. Я припомнил сегодняшнюю встречу с депутатом Крымовым и невольно поморщился, Не то чтобы я особенно любил его как писателя. Но все равно неприятно, как на твоих глазах человек скурвливается.

— Как вы относитесь к писателю Крымову? — ради любопытства поинтересовался у птички.

Жанна Сергеевна, склонив головку набок, задумалась. А потом сказала, что «Игрушку» читала еще в школе и не понравилось, а «Преданную Россию» видела на днях в книжном, но не купила.