Укрепрайон «Рублевка»

Ритмичный ход юбилейной трапезы нарушил Самвел. Закончив жарить шашлыки, он неожиданно предстал перед гостями с огромным рогом в руках. Надо ли уточнять, что рог был до краев наполнен вином.

– Этим маленьким сосудом, который я тебе дарю, дорогой грузин, но с большим сердцем я от всего своего армянского сердца хочу поздравить тебя с ебилеем и пожелать... – заплетающимся языком начал свою речь Самвел.

В тот момент у хозяина дома отвисла челюсть: в руках подвального мастера он узнал рог раритетного муфлона, чучело которого он бережно хранил в винном погребе. Оценивался он чуть ли не в сотню тысяч долларов. Чтобы не упасть в обморок, Михаил быстро опустился на стул.

Тем временем Самвел продолжал произносить тост:

– Дорогие гости! Наш Иосиф из тех человеков, который сумел осознавать главный истину, что мы все... – Самвел сделал многозначительную паузу, потрясая воздух указательным пальцем, – ...из одного места вышли. А значит, мы все равны, как при коммунизме...

– Глубоко копнул сантехник, – усмехнулся Духон. – Более демократичного лозунга я, пожалуй, еще не слышал.

– Абсолютно с вами согласен, Александр Павлович, – подал голос Ордынский. – Вообще-то я иногда думаю, что из того места нам и не надо было выходить. Хе-хе...

Все еще находясь в полуобморочном состоянии, хозяин наконец нашел силы спросить у Самвела:

– Где ты взял этот рог?

– Какое это имеет значение, Михаил Давидович, дорогой? Главное, от души...

– А второй рог где?

– Второй тоже сделим. На Пасху, – невозмутимо ответил Самвел.

Не найдя что сказать, хозяин дома отчаянно замахал руками, но, похоже, его никто не понял. Тем более сам Самвел.

Тут неожиданно заговорил молчавший все время доктор Табачников:

– Должен сообщить, господа, что я несколько удивлен вашему веселью. Вокруг происходят такие странные вещи, а у вас тут пир горой.

– А что нам делать? Плакать? Ну не можем мы ездить в Москву. Отдохнем. Через несколько дней и карантин кончится, – попытался возразить Чигорин. – Это я вам как бывший врач говорю.

Но никто из присутствующих его не слушал.

– Что вы хотели нам сообщить, Леонид Михайлович? – обеспокоенно полюбопытствовал Демидов.

– С самого утра ко мне как к врачу обратилось уже человек двенадцать... У одних, простите, не за столом будет сказано, понос.

– Со страху, – беззаботно прокомментировал Чигорин. – Люди боятся неведения. У страха глаза велики.

– У других – нестерпимые головные боли, – никак не реагируя на последнюю реплику, продолжил Табачников. – У третьих – сильный жар. Явился даже хорошо знакомый всем вам господин Никелев и поделился навязчивой идеей пришить вашего коменданта. А одна мадам заявила, что она Софи Лорен, и жаловалась, что где-то потеряла супруга Карло Понти. – Сделав небольшую паузу, доктор задал всем, кто был за столом, прямой вопрос: – А как вы себя чувствуете, господа?

– Пока нормально, – ответил Духон. – Но все может быть. Возможно, все мы, например, скоро засвистим. Шучу, дорогой доктор. Но вы, господа, скажите другое. Зачем законопослушных граждан изолировать, как в какой-то резервации? Проволокой уже давно огородили, а завтра, не удивлюсь, пустят по ней ток.

– Что вы такое говорите? Этого не может быть! – в сердцах воскликнул Демидов.

– Может, сынок, может, – неожиданно подал голос юбиляр. – У вас в стране все может случиться. Когда я сидел за колючей проволокой в сорок девятом, по ней тоже пропустили ток. Это всего лишь означает, что карантин объявлен надолго. И вам, мои дорогие гости, просто морочат голову.

– А вам, сосед, значит, нет? – спросил Демидов.

– Мне уже не заморочишь. Я старый. Вот, Ордынскому тоже не заморочишь. Он тоже старый, – усмехнулся в усы юбиляр.

От былого веселья не осталось и следа.

«Жалко старика, такой день испортили, – подумал Духон. – Он этого не заслужил». А вслух сказал, сделав глоток виски:

– Вот-вот, вы правильно подметили. Пока я, так сказать, самолично пытался обследовать былые ходы и выходы с Рублевки, то обнаружил одну весьма странную вещь. На повороте к Николиной Горе появилась какая-то тарелка диаметром метров в пять. Что-то вроде радара или пеленгатора. На черта она нужна для борьбы с вирусами и бактериями?

– Ну, может, это современные методы... – вмешался в разговор Ордынский.

– Да, вот что еще... Часов в двенадцать дня этот ваш комендант Гулькин, или как его там, прислал за мной своего помощника. В санатории «Барвиха» развернута медсанчасть. Так им потребовалась помощь, – заговорил доктор Табачников. – Я, конечно, поехал туда. Там тоже была уйма людей, и все на что-то жаловались. Но самое интересное с медицинской точки зрения, что невозможно определить какие-либо общие параметры заражения. Так не бывает.

– Это весьма любопытно, – заметил Агулов. – Однако простите, доктор, но, на мой взгляд, гораздо любопытнее другое. Все последние дни мы не видим ни одного чиновника, ни одного министра, ни одного депутата. Ни жен, ни детей. Вам не кажется это странным, господа?

– Почему не видим? – вмешалась Татьяна. – Я, например, видела в «Перекрестке» жену Дрейфа...

– Ну, нельзя же так все буквально, Танюша. Я фигурально говорю.

– Их нет с двадцать третьего февраля, когда все отправились на прием в честь Дня защитника Отечества, – проявил осведомленность Чигорин. – Я тоже хотел поехать, но оказалось, что принимают исключительно с женами. А мой мышоныш, как вы уже знаете, в отъезде.

– Вот это и странно. Во-первых, когда это было, чтобы этот праздник отмечался в Кремле, да еще с таким размахом?! А во-вторых, почему никто не вернулся домой?

Духон посмотрел на собеседников и заметил, как у них вытянулись лица.

– Сашенька, а ведь вы абсолютно правы! – воскликнул генерал Ордынский. – Значит, либо их предупредили, что упадет метеорит, либо их не пустили обратно, зная, что здесь будет происходить. В любом случае возникают подозрения, что чиновников из карантинной зоны удалили намеренно.

– Вы знаете, у меня тоже возникли кое-какие сомнения, – наклонившись к уху Духона, почти шепотом сказал Табачников.

– Какие сомнения?

– Об этом в приватной беседе, Александр Павлович, – вновь прошептал на ухо доктор.

– Кстати, доктор. Вы единственный среди нас, кто имеет связь с внешним миром. Что говорят там, на воле? – спросил Демидов.

– Я что, там был? Ночью домой привезут, валюсь с ног. Но честно говоря, я вообще не слышал, чтобы в Москве говорили про события на Рублевке. Как в первый день объявили – и больше ничего.

– А вы? – не унимался Демидов.

– Я дал подписку о неразглашении того, что происходит здесь у вас, – спокойно объяснил Табачников. – Но если все же задаться целью... Пока я ничего не могу утверждать уверенно. Надо кое-что уточнить, проверить. Обещаю вам, господа, я вам обязательно в первую очередь сообщу обо всем, что мне удастся выяснить.

– Ну, спасибо, успокоили, – резко произнес Демидов. – Дурдом какой-то! То метеориты с непонятной пылью, то тарелки непонятно для какого супа! То карантин. Меня дома дела ждут!

– А не кажется ли вам, друзья, что все это какая-то провокация? – хитро прищурившись подслеповатыми глазами, задал вопрос, который давно витал в воздухе, Ордынский.

– Что значит провокация? – не понял Чигорин.

– Ну, ловушка. Россия – страна непредсказуемая, парадоксальная, можно сказать. Смысл всего происходящего в ней так просто порой не поймешь. Хе-хе, – произнес генерал.

– Не надо так шутить, – расстроился Демидов.

– А ведь Петр Никодимыч прав, – задумчиво заметил Духон.

Интерес к животрепещущей теме как-то сам собой потух. Доктор, сославшись на чрезмерную занятость и усталость, покинул стол первым.

* * *

Март выдался непривычно холодным и снежным, что, как ни странно, приобрело для Рублевки первостепенное значение.

Морозы прежде всего не позволяли распространяться многочисленным отходам, которыми была изрядно завалена еще недавно безупречно вылизанная трасса. О том, как все будет здесь выглядеть, когда стает снег, никто из жителей самой дорогой улицы страны особо не задумывался. Даже назначенный комендантом Рублево-Успенского поселения Спиридон Петрович Гулькин было уверен, что скоро все закончится и Рублевка заживет по-прежнему счастливо.